Любовь Колесник. На вертеле-веселе

Любовь Колесник родилась в 1977 году в Москве. Как поэт публиковалась в журналах «Новый мир», «Арион», «Волга», «Октябрь», «Звезда», «Дружба народов», «Сибирские огни», «Дон» и др. Автор четырех книг стихов. Дипломант Волошинского конкурса (2017) с книгой «Мир Труд Май».

Тексты публикуются в авторской редакции.

На вертеле-веселе

Флешмоб
На запястье часики «Заря»,
на лодыжках польские лосины.
Время, пробегающее зря,
из огня в ладошках выносили.

На бумажках множились нули,
видики картинками манили.
Погранца Володьку привезли
и в закрытом гробе хоронили.

Пел Тальков про чистые пруды,
а мафон зажевывал и щелкал.
Баббл-гам со вкусом ерунды,
сахаром поставленная челка.

Больше вас никто и не надел,
часики, пропали на развале.
Белый дом дымился и гудел,
Зигфрид и Одетта танцевали.

***
Люди хоронят царя в голове,
дети хоронят коня.
В плотной и потной подземной Москве
да не остави меня.

Каждый разболтанный клапан горит
газом народных судей,
«не прислоняйся», — стекло говорит,
не доходи до людей.

«Милицанер» или славный казак
место укажут в миру,
том, что трудиться и жить приказал.
Я никогда не умру.

В ясное, чистое, вечное зря
делаю шаг из дверей.
Слушай, три сына росло у царя
и никаких дочерей.

Наша планида подобна ежу
на трехкитовом бую.
В чистое поле с конем выхожу.
Он не поет.
Я пою.

***
Я вышел в сад, гремело шесть утра,
стоял туман, как зыбкая гора,
и я под ним не мог пошевелиться.
К асфальту листья прижимали лица —
не шевелясь, учились быть людьми.
Береза с облетевшими плетьми
была как гроб, что берестой обтянут.
Я вышел в сад, играющий костями, —
стоял туман, висел обрывок гимна.
Я вышел в сад, я спасся, все погибло.
Туман творил себя как волшебство —
я шел насквозь, не встретив никого.

***
Автобус пуст, сажусь на задний ряд,
маршуток бельма издали горят.
Останови у мертвого речного,
давай все снова.

Аз буки веди, ты меня веди,
все лучшее, конечно, позади,
а впереди дорожный край отвальный
и город спальный.

Я думаю, откуда ты возник,
а снег идет, понурый, как лесник,
и крест висит, распластанный над Тверью.
Ты врешь — я верю.

Ты врешь, я верю, только говори.
Автобус едет, тают фонари,
лесник несет за пазухой бельчонка.
Не плачь, девчонка.

Мещерский заговор
смотрит в окно бабка без головы
чем же ты смотришь она говорит ничем
ездил за двести километров от москвы
камни мои топтал говорит зачем
ветки мои ломал говорит ломал
в землю мою глядел и наоборот
как по сырой траве ползет муравей мал
за тот погляд он в тебя заползет

нанесет щепы
натолчет коры
наберет хвои
да нальет воды

потом прилетит кукушка деток его клевать
а своих положит спать на твою труху
замолчит кукушка не о чем куковать
не видать следа ушел человек по мху

он кивает бабке
торф во рту
не пойду больше
на работу
мягко спать тепло
хорошо
так все и кончилось
не по шел

***
На вокзале — булка и котлета,
у вокзала — ворон на дубу.
Подавился счастьем из билета,
долго кашлял — били по горбу.

За окошком — снеговая перхоть,
уголок стеклянный запотел.
Вообще зачем собрался ехать?
Вроде никуда и не хотел.

В лобовик толкается игрушка,
муха замирает в кулаке.
Человек — ученая лягушка —
мягонький в железном коробке.

***
Овечка твоя, андроид
на вертеле-веселе
я, вбитая в целлулоид,
оттиснутая в земле,

останусь тебе на память
и вылечу без всего,
и вылечусь, чтоб растаять
гиперболой и кривой.

Вбивая в подушку разум,
щекой приминая страх,
в садах ночевать, в лабазах,
бревенчатых теремах.

***
Медленная ржавая вода,
вечное железо под ногами.
Город мой под знаменем труда
изнурен казенными трудами.

Михаил Евграфович, все пьют
и воруют, ничего не ново.
Старый телик, комнатный уют,
ком газетный, кухонное слово.

От звезды — и снова до креста
по огням святителя Матфея.
Слякотно. Стопервая верста
уезжает в зеркале, рябея.

Может, наконец-то заживем.
Над асфальтом мучаются фрезы.
В зарево упавший окоем,
город мой, вода, кресты, железо.

***
в чистом поле за рекою
ил черпая в сапоги
ходят наши к пивопою
молодежной музыки

как слепни жужжат гитары
и не ведают они
лучше пластиковой тары
коллективной толкотни

в возлияниях ванильных
где мои семнадцать лет
ни монет ни порнофильмов
ни элизиума нет

торбы с волком груз заплечный
бочки жирные щелчки
бунт недорогой и вечный
диски майки и значки

и ухватистый как пинчер
и ужимистый как мим
константин евгеньич кинчев
бьет из танка по своим

***
Ось моя, иль во сне так перекосило?
В голубых телевизорах — благодать.
В цвете хаки — гордость, любовь и сила.
От мечети до церкви — рукой подать.

От сумы до тюряги быстрее маршем
по волнам моей памяти, жив Кобзон.
Улыбаемся, старимся, мрем и пашем,
выходить на пенсию не резон.

В век синтетики рты затыкают ватой,
волки учат справляться со злобой дня.
Между крепкой избой и беленой хатой
пролегает ад глубиной в меня.

Для попрания зла, в благотворных целях
крестит поп летящую «сатану».
Лоботрясы сражаются на дуэлях,
дети ходят сэлфиться на войну.

***
реки текут
именами моих бывших

одного звали шоша
он был разбойник
дарил бирюзу и серьги
меха которые пахли кровью
постель устилал шелком
смотрел волком
кусал за плечи
любил когда я кричала
мог ударить просто ради веселья

другой был кокша
статью поплоше
проще да не простак
шутить мастак
утешал меня и пел песни
на руках носил говорил басни
целовал в губы как пил брагу
мог уйти среди ночи пропасть на месяц

третий хвалын
был удалым
хоть и седатым
его жена умерла в молодые годы
часто о ней вспоминал говорил ночами
что дом бы со мной построил как с ней не вышло
я засыпала
баюкал
называл меня словом
которого я не знала

только итиль
повел меня под венец
пели славу
золотые круги расходились над головою

***
Не расстанусь с комсомолом.
Буду вечным богомолом.
Буду резать, буду бить,
буду Сталина любить.

Строгий мент в пальто подпалом:
— Где жена твоя? — Пропала...
— Где страна твоя, дурак?
— Квак!

Вот моя страна большая
под кадилом и крестом!
Вот стеклянный тонкий шарик
с улыбающимся ртом.

Вот багровая звезда —
ныне, присно, навсегда.

***
челюсти в надколотом стакане,
помните московский сервелат,
серый телик, рябенькую пани,
жизнь, стремглав идущую на лад?

там, где раньше были канцтовары,
красное и белое горит
там, где раньше был портрет тамары,
екает все время и болит

черепаший люк под слоем ила,
чем скрежещешь, пьяный ты дурак?
только б это все не уходило
вовсе — ни на пенсию, никак

Иллюстрация на обложке: Cristiana Costin