Место, где ад

«Карамазовы» в МХТ им. А.П. Чехова

Фантазии режиссера К. Богомолова на тему романа Ф. Достоевского

Художник: Лариса Ломакина

Художник по свету: Дамир Исмагилов

В спектакле заняты: Игорь Миркурбанов, Роза Хайруллина, Филипп Янковский, Алексей Кравченко, Виктор Вержбицкий, Дарья Мороз, Александра Ребенок, Марина Зудина, Максим Матвеев, Надежда Борисова, Наталья Кудряшова, Данил Стеклов, Павел Чинарев, Мария Карпова, Светлана Колпакова, Артем Панчик, Владимир Панчик

Премьера: 26 ноября 2013 г.

«Карамазовых» Константина Богомолова играют в МХТ пятый сезон, и каждый раз — аншлаг. В одну минуту этого трехактного хита вложено так много режиссерской фантазии, отсылок, провокаций, что только успевай считывать: пять часов пролетают словно два. За купюрами и переменами в сюжете — бережно сохраненная квинтэссенция романа Федора Достоевского. Она же — русский дух. Мама (Надежда Борисова) читает Алеше в качестве сказки «У Лукоморья дуб зеленый»: там, в богомоловских «Карамазовых», не просто «Русью пахнет» — ей смердит, как в келье покойного старца Зосимы. Режиссер, голос которого слышится в титрах, комментирующих действие, берет интонацию недоброго сказочника: «И стоял в лесу дом. И жила в доме Злая Колдунья» — это, например, про Катерину Ивановну (в исполнении Дарьи Мороз — Катя-кровосос, снежная королева).

Зачин у страшной богомоловской сказки как в первоисточнике: было у папаши Карамазова (Игорь Миркурбанов) три законнорожденных сына — и ни на йоту родительской любви. Старший, Дмитрий (Филипп Янковский), взял в невесты Катерину Ивановну, но на свою беду повстречал Грушеньку (Александра Ребенок). Не устоял перед обольстительницей и его родитель, с которым у Дмитрия, прожигателя жизни, и без того — жесткие финансовые прения. Дальше как в классическом детективе: скандалы, интриги, убийство, расследование — и снова убийство. А в конце фокус с разоблачением: вот они, на столе, — «роковые три тысячи», из-за которых все и вышло; убийца — дворецкий, то есть слуга Смердяков (Виктор Вержбицкий), а идейный вдохновитель мероприятия — средний сын Иван (Алексей Кравченко).

Охватить в журнальной рецензии все пласты постановки невозможно: «Карамазовы» широки настолько, что писать о них хочется не абзацами, а главами.

Хочется доказывать, что богомоловское прочтение не идет вразрез с поэтикой романа, а созвучно ей: режиссер гиперболизирует образы, взятые у Достоевского, и переводит их на язык, адекватный сегодняшнему дню, — ухватывая тот самый «русский дух» в его нынешнем воплощении. Пример: «Скотское TV», ведущее прямой эфир из монастыря, где почил и, к разочарованию верующих, засмердел старец Зосима. Вымышленный городишко Скотопригоньевск в романе питается слухами, и всевидящие объективы камер, которые транслируют частную жизнь на экраны, превращая ее в реалити-шоу, — современный тому эквивалент.

Хочется рассказывать, как виртуозно Богомолов подбирает и эквиваленты музыкальные: вступает, например, «Я люблю тебя до слез» Серова — и тут же придает охватившей Митю страсти кабацкий оттенок. В духе романа.

Хочется рассуждать о том, что, при всей провокационности, постановка Богомолова не богохульная, а богоискательная — другое дело, что в спектакле процесс не увенчивается успехом. Мишенью для сатиры становится здесь не вера как таковая, а клерикальное лицемерие (извечная, кстати, тема в мировом искусстве), средоточие которого — пропитанный елеем Зосима в исполнении Виктора Вержбицкого. Он же, что важно, играет и Смердякова — отпрыска Федора Павловича от связи с полоумной Лизаветой Смердящей и его фактического убийцу.

Хочется прослеживать динамику в отношении героев к Богу: всем персонажам, пустившимся на его поиски (в пьяном ли угаре, как Федор Павлович, в философской ли беседе, как Иван и Алеша, или в экзальтации, как Митя) режиссер, вслед за Достоевским, оставляет главное — право на сомнение. И если даже Черт (который в спектакле — точно есть) сомневается в бытии божьем, что взять с людей?

Хочется, наконец, любовно писать про сценографию Ларисы Ломакиной — и про блистательный, на редкость слаженный актерский ансамбль, благодаря которому в спектакле нет ни одной проходной роли. И в последнем отказать себе уже не выйдет.

Стены, выложенные плитами «под черный мрамор», создают на сцене ощущение безвоздушной гробницы, а полоска гжели добавляет пафосному интерьеру оттенок a la russe. У Федора Павловича Карамазова, владельца сети питейных домов и главы семейства, одиозный вкус: массивные кресла и диван, стулья с выделкой под крокодиловую кожу, монструозный «трон» в виде носорожьей головы (привет Ионеско), столы, даже бутылки и кружки — все здесь черное, траурное.

В Скотопригоньевске, повествуют титры, «никогда не светит Солнце». Оттого и свет в спектакле — лунный: холодный, серебрящий предметы, делающий лица бледными. Серый ворсистый ковер под ногами артистов — рыхлая земля. Первая ассоциация — с кладбищенской, в которую кого-то постоянно подхоранивают. И в карамазовском семействе проблем с этим нет: Федора Павловича убивают, безвинно осужденного за то Митю — согласно режиссерской трактовке — вешают в тюремной камере, а разуверившийся во всем Алеша (Роза Хайруллина) бросается с крыши вместе со своей избранницей Lise Хохлаковой (Наталья Кудряшова). Только витальному Ивану — море по колено. Но, в конечном счете, жизни всех Карамазовых символически спущены в унитаз: в финале на сцене сливные бачки вместо надгробий.

Крупная «шишка», развратник и «подлейший комедиант», папаша Карамазов здесь — трикстер, вырядившийся в черный костюм-двойку и шелковую рубашку в разводах хохломы, «ртутный» — в смысле поведения — герой. Корчащийся и ломающийся, шепелявящий и захлебывающийся словами, взрывающийся вдруг бравурными выкриками, Федор Павлович вызывает неприязнь. Но еще мгновение — и он распрямляется, артистичным жестом откидывает упавшие на лоб пряди, и видишь недобро сверкающие темные глаза, в которых — спокойное сознание своей власти над окружающими. Голос актера приобретает глубину, слова звучат медленней, согласные звуки (особенно — шипящие и свистящие) растягиваются, и на сцене теперь инфернальный искуситель, которого Игорь Миркурбанов наделяет животным магнетизмом. Неудивительно, что Черт, являющийся нигилисту Ивану уже в самом конце спектакля, посещает его именно в облике Карамазова-старшего.

Режиссер сократил название до «Карамазовых», сместив акцент с братства — на единство семени и рода. Но сказать, что братские связи между сыновьями Федора Павловича разорваны полностью, нельзя. Если Иван, с молчаливого согласия которого ад и разверзся, наблюдает за происходящим отстраненно, с кровожадной улыбочкой, то два других брата будто примагничены друг к другу: в большинстве Митиных сцен рядом с ним — Алеша. В исполнении Розы Хайруллиной этот седой, рано состарившийся «юноша» словно сошел с полотен Эль Греко: фигуру драпируют складки монашеского платья, позы статуарные, а черные глаза прожигают насквозь. В спектакле Алеша — фанатик, теряющий веру, и потому его частое молчание — наэлектризованное и жуткое.

Посреди местного паноптикума, включающего также Катерину Ивановну, под взглядом которой все словно покрывается инеем, колдовскую Грушеньку в черном траурном кокошнике, ложную моралистку Хохлакову (Марина Зудина) с дочкой, все ненавидящей Lise, мента-садиста Перхотина (Максим Матвеев), есть, кажется, только одно существо с человеческой душой. Это Митя в исполнении Филиппа Янковского. Большинство актеров (Миркурбанов не в счет) играют спектакль в холодно-декларативной «богомоловской» манере, но у Янковского даже способ существования — другой: артист проживает душевные метания Мити по системе Станиславского.

Главный герой ночной жизни Скотопригоньевска, Дмитрий, «от женщин погибший», в спектакле — замученный ревностью и безденежьем, бледный, озлобленный, доведенный до пределов нервного напряжения. Вместе с тем Янковский играет его (как и в романе) «созерцающим обе бездны»: еще сохранившим какие-то остатки благородства, не утратившим, в отличие от других, способности чувствовать (в том числе стыд), а подчас и вовсе — по-детски, обезоруживающе наивным. Широко раскрытые глаза, размашистые движения рук, доверчивая улыбка — Митя весь нараспашку. Легкая добыча для «скотских ментов», с наслаждением вменяющих ему в вину отцеубийство. После пыток в застенках — уверовавший, но затем — разочаровавшийся в концепции Бога, герой кончает жизнь на виселице. Успевая напоследок рефлекторным, пронзительным жестом перекреститься: может там, за чертой, что-то все-таки есть?..

Титры настаивают: Митя в спектакле пуст и громок, Митю не жалко. Но нет: он единственный, кого в этом пленительном царстве тьмы — жалко безумно.

Фото на обложке статьи взято с сайта theatrikaprogrammata

Дата публикации:
Категория: Театр
Теги: Константин БогомоловФедор ДостоевскийКарамазовыМХТ им. А. П. Чехова
Подборки:
0
0
7094
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь