Совы не то, чем кажутся

«Собачье сердце» Михаила Булгакова в «Приюте комедианта»

Режиссер: Максим Диденко
Художник-постановщик: Галя Солодовникова
Хореограф: Владимир Варнава
Композитор: Владимир Раннев
В спектакле заняты: Николай Чиндяйкин / Валерий Кухарешин, Илья Дель / Филипп Дьячков, Дарья Румянцева / Вера Латышева, Евгений Санников / Федор Климов, Гала Самойлова / Сергей Азеев, Ульяна Фомичева / Ксения Морозова
Премьера: 20 октября 2017 года
 

Дворовому псу Шарику, одурманенному снотворным, чучело совы в кабинете профессора Преображенского показалось особенно неприятным и подозрительным. Твердо решив — в духе революционного времени — «разъяснить» птицу, в одной из глав повести он безжалостно ее распотрошил. В спектакле Максима Диденко «Собачье сердце», поставленном в петербургском «Приюте комедианта» к столетию революции, сова на сцене тоже имеется. Но не в виде чучела — такая, как здесь, сама кого угодно «разъяснит».

Она появляется на фоне занавеса из полупрозрачных пластиковых полосок, время от времени скрывающих сцену и делающих происходящее на ней мутным — словно сам лежишь с температурой под сорок, и все расплывается перед глазами. Серебристый луч света выхватывает черную фигуру в военной униформе: портупея, высокие сапоги, шлем-каска, а на нем — элегантная маска, наполовину прячущая лицо актрисы. Похожая на ожившую елочную игрушку из сказок Гофмана или из фильма ужасов, Сова поет тонким девичьим голосом одну из частей поэмы Блока «Двенадцать» («Не слышно шума городского…»). Ее движения — размеренное порхание рук-крыльев — плавны и изящны. Тем не менее она — пожалуй, самое жуткое, что есть в спектакле. Потому что, как известно всем, кто смотрел сериал «Твин Пикс», «совы не то, чем кажутся», и эта — не исключение.

«Собачье сердце» Михаила Булгакова — повесть сатирическая. В виде Полиграфа Полиграфовича Шарикова слом эпох породил особый тип личности: трансплантация гипофиза, принадлежавшего вору и пьянице Климу Чугункину, «очеловечила» дворнягу Шарика, превратив его в сотрудника очистки города Москвы от бродячих животных — при документах и с пропиской. И оказалось, что это новое, неподконтрольное существо одинаково опасно как для представителей старого режима, так и для радетелей за социальную революцию, взявшихся наставлять его на путь истинный. По Булгакову, любое насильственное вмешательство в ход вещей — будь то самонадеянная попытка человека перехитрить природу, будь то «красный террор» — способно вызвать к жизни только чудовищ Франкенштейна.

Максим Диденко препарировал булгаковский текст с помощью привычного ему набора «инструментов» — хореографии, зонгов — и выпустил наружу инфернальную составляющую повести. Революционные события столетней давности в понимании режиссера — такой же притягательный и малообъяснимый кошмар, как происходящее в фильмах Дэвида Линча.

Кажется, ключ к эстетике будущего спектакля режиссеру дала «Серенада Дон Жуана», которую профессор Преображенский постоянно напевает: «От Севильи до Гренады… в тихом сумраке ночей». Поют здесь все (кто саму «Серенаду», кто «Интернационал») — а кто не поет, тому достается речитатив. Одним из главных выразительных средств, как всегда у режиссера, становится хореография — мастерски поставленная Владимиром Варнавой. Отточенные движения героев периодически «растягиваются», словно в замедленной съемке.

Действие практически не выходит за пределы кабинета Филиппа Филипповича Преображенского, обозначенного серыми стенами типичной сцены-коробки. Помимо встроенного в одну из них стеклянного шкафа с медицинскими склянками, декораций нет — разве что то появляются, то исчезают стулья и обеденный стол. В первом акте эти предметы — белого цвета, равно как и одежда горничной Зины, кухарки Дарьи Петровны и доктора Борменталя. Во втором, после того как Шариков окончательно воцарился в квартире, вокруг Преображенского все сереет и чернеет, а на роскошном трапезном столе, помимо яств, возникает человеческий череп — как на барочных картинах в жанре vanitas.

Все суета, и возможности простого смертного не безграничны — в этом гений хирургии вынужден убедиться на горьком опыте. Операционная, где он творит чудеса трансплантации, возвращая пациентам сексуальную силу и молодость, в трактовке Диденко и художника-постановщика Гали Солодовниковой оказывается сценой кабаре, на которой — и впрямь довольно развязно — поют и танцуют. Она скрывается за экраном, занимающим большую часть фронтальной стены. Все операции, в том числе пересадка гипофиза бездомному псу, происходят на фоне бархатного занавеса, навязчиво напоминающего о «красной комнате» Черного Вигвама — зловещем месте в параллельной реальности «Твин Пикса», где обитают его демонические персонажи. И местная Сова явно сродни подобным инфернальным сущностям, способным подчас вселяться в чужие тела, — недаром ей, словно чревовещательнице, Диденко в начале и в конце спектакля отдал текст от лица Шарика, воющего от холода и боли на улице.

Режиссер превращает сцену «Приюта» в экран: камера, встроенная в намордник, надетый на Шарика, фиксирует изображение «от первого лица»; другие актеры снимают происходящее на мобильные телефоны. Визуальная и звуковая перенасыщенность спектакля постепенно приобретает форму скрытой агрессии — как по отношению к зрителям, так и к артистам. Порой со сцены в зал несется свето-шумовая волна такой силы, что живые люди кажутся в ней чем-то уже совершенно излишним. Однако если Диденко все же позволяет им поиграть, спектакль начинает дышать — ведь актерский состав в «Собачьем сердце» подобрался отличный. Со многими исполнителями режиссер уже работал, и порой не раз, — например, на постановке «Ленька Пантелеев. Мюзикл» в ТЮЗе им. А.А. Брянцева и в «Молодой гвардии» театра «Мастерская».

Каждую роль репетировали сразу по двое. В образе профессора Преображенского на сцену поочередно выходят «народные»: в один вечер — актер МХТ им. А.П. Чехова Николай Чиндяйкин, в другой — ведущий артист Молодежного театра Валерий Кухарешин. В роли Шарика, а затем Шарикова — Илья Дель или Филипп Дьячков. И в обоих случаях это непохожие друг на друга герои.

Пропасть между двумя Филиппами Филипповичами колоссальна. Персонаж, изображенный Валерием Кухарешиным одной краской, больше похож на маску, чем на характер, — это вздорный старик из тех представителей псевдоинтеллигенции, чья обходительность — только форма, плохо скрывающая высокомерие и сварливость. Николай Чиндяйкин создает иной, объемный образ. Его профессор говорит с мягкой иронией и практически не повышает голоса. «Светило» мировой медицины, жалующееся на пропажу калош и на бытовую разруху, герой Чиндяйкина анекдотичен, но, в отличие от персонажа Кухарешина, вызывает не раздражение, а сочувственную улыбку. Ошибка этого милейшего, в общем-то, человека, живущего в собственной, параллельной происходящему за окном, реальности, в том, что он замахнулся на лавры Творца — за что и был наказан появлением Шарикова.

Разными (но и в том, и в другом случае блестяще сыгранными) получились и герои Филиппа Дьячкова и Ильи Деля. Шариков первого агрессивней, страшнее, фамильярнее. У Деля персонаж мягче и задорней: даже после «очеловечивания» актер продолжает подчеркивать в нем «собачью сущность» — во взгляде и мимике героя сохраняется отблеск подобострастия к другим двуногим существам. В персонаже Деля бесшабашности больше, чем агрессии: он пугливей и идет на попятную быстрее, чем Шариков Дьячкова, — что, однако, не мешает ему держать в напряжении весь «Калабуховский дом».

Проходных актерских работ в «Собачьем сердце» нет: на высоте и доктор Борменталь в исполнении Евгения Санникова, и Гала Самойлова в роли Швондера, и Ульяна Фомичева — кухарка Дарья Петровна, и Вера Латышева с Дарьей Румянцевой, чередующие (в разные вечера) образы горничной Зины, заведующей культотделом Вяземской — и, конечно же, демонической Совы. Она-то, обрамляющая своими появлениями действие, и выступает в спектакле «за старшую». Эта Сова — воплощение духа времени, темных, могущественных — и не поддающихся объяснению — сил, выпущенных наружу в результате хирургической операции под названием «революция». Сил, которые древней — и оттого страшней —  всех Шариковых и Швондеров вместе взятых.

Фотография на обложке: Стас Левшин