Мария Ныркова: «Я думаю, настало время осмыслить прошлое»

Мария Ныркова начала писать дебютный роман после поездки на Сахалин, откуда ее семья уехала много лет назад. «Залив Терпения» — это текст о встрече с родиной. Родина здесь предстает в лицах тех, кого писательница никогда не видела, но о ком узнала из архивов и от их близких. В лицах женщин ее семьи, которые кочевали по всей стране в поисках тихого пристанища и справедливости. Юлия Измайлова поговорила с Марией Нырковой об этичности работы с семейным материалом и наследовании травм прошлого, а также об интересе к литературе Гаити, о поэтических опытах и первых шагах в прозе и о том, почему сюжет в книге не самое главное.

— Можешь рассказать о своем пути в литературе? Ты недавно окончила филфак. Получается, что твоя личная история тесно связана с языком, со словом. Почему в итоге сделала выбор в пользу творчества, а не чисто исследовательской работы?

— Мой путь в литературе относительно короткий. Я пишу с детства, и в основном стихи. В семнадцать лет выступала на Чемпионате поэзии имени Маяковского, были какие-то малюсенькие публикации и победы в конкурсах. Но у меня всегда, лет с семи, сохранялась мечта написать большой текст. Было много черновиков. Во всех тех наработках, кстати, действие происходило на острове. Потом я поступила на филфак в МГУ — и писала очень мало из-за нагрузки. В конце третьего курса я попала в лабораторию к Оксане Васякиной. Лаборатория длилась три месяца, и в это время я стала писать уже по-настоящему, воспринимать письмо как деятельность. Тренировалась, делала всякие упражнения и начала большой текст, который потом превратился в «Залив Терпения».

Окончив филфак, я оказалась перед очень сложным выбором: продолжать академическую деятельность или вплотную заняться литературой. Выбрала второе и поступила в магистратуру ВШЭ на «Литературное мастерство». Для меня это скорее перерыв в учебе, своеобразный gap year. Академическая деятельность отнимает колоссальное количество сил, хотя и безумно интересна. А письмо как деятельность я не выбирала. Всегда этим занималась, а тут подвернулась возможность его монетизировать, чему я очень рада.

— Ты написала дипломную работу о творчестве Рене Депестра. Можешь рассказать, чем был обусловлен твой исследовательский интерес? Почему ты считаешь его тексты важными и — возможно — актуальными?

— На втором курсе нужно было выбрать специализацию. Я изучала два языка: французский и испанский — но история французской или испанской литературы казалась скучной, мне хотелось чего-нибудь эдакого, раскопать клад, исследовать абсолютно новое, непереведенное, неизвестное. Решила рискнуть и пошла на спецкурс по латиноамериканистике. Это было одно из лучших и важнейших решений в моей университетской жизни. Мне было интересно и ново все, и это было потрясающе. Сначала я написала работу о том, как Шатобриан и его «Атала» повлияли на латиноамериканских поэтов. Поиск информации оказался настоящим приключением. Я больше чем уверена, что, кроме меня, в России, а, может быть, и в мире, никто не проводил такой работы именно с этими текстами. Потом я писала работу о мексиканском поэте Сальвадоре Диасе Мироне, удивительном модернисте.

Депестра я выбрала случайно. Мне нужна была латиноамериканская франкоязычная проза, и научная руководительница посоветовала присмотреться к его текстам. Они были странные и очень смешные, и я, недолго думая, взялась его изучать.

Рене Депестр — гаитянский писатель двадцатого и двадцать первого века. Когда я о нем рассказываю, часто акцентирую внимание на том, что он писал эротическую прозу, но это не совсем так. Он писал много разного, но я работала только с эротической прозой. И то — что в европейском понимании — эротика, то в гаитянском — норма жизни. Вот эту-то разницу в восприятии тела, женской и мужской сексуальности я исследовала. Не знаю, насколько его тексты важны или актуальны, это не имеет значения. Они классные и они другие, совсем не похожие на наш, пусть даже меняющийся канон. В этом их притягательность и прелесть.

— Давай поговорим о современной литературе. Кто твои любимые авторы в России и за рубежом, чьи тексты вдохновляют тебя на собственные литературные опыты? Может, назовешь пару-тройку произведений, прочитанных за последнее время, которые тебя наиболее впечатлили?

— На этот вопрос я всегда даю такой ответ: Васякина, Олеша и Лимонов — из русскоязычных, Джойс и Спендер — из иностранных писателей. Но на самом деле круг намного больше, просто этих я люблю сердечной любовью.

Из того, что читала в последнее время, мне очень понравились мемуары Феликса Юсупова и «Райский сад первой любви» Линь Ихань.

— В каком возрасте ты начала писать? О чем были первые тексты? Насколько трансформировалась палитра тем, которые привлекают тебя как автора? И какие сюжеты наиболее интересны тебе как читателю сегодня?

— Писать я начала лет в шесть: просто сочиняла сказки, какие-то магические истории. В подростковом возрасте писала про подростков, про дружбу и любовь, про приключения, жизнь на острове, белых медведей. Очень любила детективные истории, их тоже немножко придумывала. Палитра тем, которые меня привлекают, постоянно меняется. Сейчас мне интересно, например, как формируется личность в подростковом возрасте, интересны механизмы души, которые заставляют нас завидовать, злиться, быть счастливыми, разочаровываться, меняться, двигаться или, наоборот, останавливаться. То, как человек живет свою внутреннюю жизнь, волнует меня, наверное, больше всего, из-за этого сюжет в тексте мне не так важен. Сейчас я много думаю о детстве, о том, какое оно было у нас, детей нулевых, из какого мы выросли сора.

После 24 февраля хочется осмысливать настоящее, изучать, как люди видят мир, чего боятся, от чего прячутся, во что верят. Я вижу, что мы все потерялись, нам всем страшно от той бури, что разражается внутри каждого из нас.

— Когда ты писала «Залив Терпения», сколько примерно времени у тебя ушло на работу с текстом? Можешь вспомнить, что положило начало работе над книгой? Понимала ли ты тогда, в самом начале, что это будет именно роман? Или эта идея пришла уже в процессе?

— «Залив Терпения» я начала писать в июле 2022 года. В июне съездила на Сахалин, вернулась и села обрабатывать свои наблюдения. В тот период я была очень потеряна, не знала, на что опереться, чего я хочу на самом деле. И подумала, что ведь и такое состояние души заслуживает быть описанным. Сначала я не планировала никакого романа, просто писала и видела, что получается, ну, может быть, повесть. А потом, когда на тот маленький кусочек пришел оффер от издательства и нужно было увеличить объем, я основательно засела за работу, ввела главы о семье, работала с семейным архивом, брала интервью у родственников.

— Много ли из написанного не вошло в финальный вариант? И вообще трудно ли удалять из текстов уже написанные фрагменты?

— Пожалуй, довольно много. Убирать, менять было трудно. Все-таки это мой первый большой и серьезный текст, я не привыкла к редактуре, нервничала из-за каждого кусочка, много раз распечатывала текст, разрезала на куски и перекладывала их, думала, как они лучше будут смотреться...

Но сейчас, после этой школы первого романа, все уже намного проще.

— Как бы ты обозначила жанровую специфику «Залива Терпения»? Это все же фикшен или автофикшен? Легко ли было выбрать повествовательную тональность (на стыке поэзии и прозы) и сформировать темпоритм?

— Я считаю, что это автофикшен, потому что героиня говорит, во-первых, о себе, а во-вторых, о своем видении семейной истории. Повествовательная тональность на стыке поэзии и прозы — это все-таки скорее мой личный стиль письма, от которого я не собираюсь отказываться, даже если буду создавать чистый фикшен. У меня уже есть несколько рассказов, написанных в таком стиле, но они не обо мне.

Что касается темпоритма, это было действительно трудно, потому что очень важно для меня. Я переписывала некоторые главы об истории семьи просто потому, что чувствовала, что события развиваются слишком быстро, — от них не должно оставаться «скачущего» ощущения. С другой стороны, восприятие текста — штука очень индивидуальная, и если мне кажется, что вот здесь все выстроено идеально, скорость событий та, что нужно, то у кого-то остается совсем другое впечатление, и это нормально.

— Много ли в тексте вымысла? И как продвигалась работа по сбору информации? В романе много деталей из истории твоей семьи. Сложно ли было получить ее от всех, кто так или иначе связан с повествованием?

— Вымысла много, как и в любом тексте. Но отталкивается этот вымысел от моих воспоминаний. Что касается семейной истории, самый большой объем информации я получила от дедушки с бабушкой за пять часов кухонного интервью с пирожками и чаем. Дедушка и так очень много мне рассказывал, здесь я просто попросила выстроить все по порядку. Потом некоторые факты проверяла сама, отправляла запросы в архив.

В остальном ресерч был средней степени сложности. Помню, с трудом разбиралась, как работает буровая вышка, смотрела всякие видео на «Ютубе» для студентов-геологов, зато потом написала любимую моя главу — «Нефть».

— Через все повествование красной нитью проходит тема постпамяти. Почему она для тебя важна как для автора? Не возникает ли перед тобой определенной этической дилеммы — можно ли писать о том, что ты не прожила, а «домыслила» после полученных от близких родственников свидетельств?

— Я думаю, что постпамять как явление не может быть важной или неважной, она просто существует и формирует мировосприятие. Этическая дилемма была, и долго меня мучила. Мне казалось, что я не имею права описывать жизнь членов семьи, потому что не могу поговорить с ними лично. Но в такой ситуации может быть два решения: либо ты работаешь с тем материалом, который у тебя есть, либо не пишешь совсем. Плюс я не представляю «Залив Терпения» как документалистику, это художественный текст — пространство свободного творчества и вымысла.

— Сейчас, как кажется, вообще многие стали больше интересоваться темой семейной памяти. Как тебе кажется, когда это началось и почему? И что дает человеку знание истории своей семьи?

— Я думаю, настало время, когда у нас появились силы и нужда осмыслить прошлое, чтобы понять, куда оно нас привело. Осмысление прошлого — в своем роде эскапизм, попытка отстраниться от того, что есть сейчас. Но это эскапизм, который может стать нам полезным, хотя я не очень в это верю.

У меня это работало так, что от осуждения каких-то семейных привычек я перешла к сочувствию и к попытке изменить это в себе уже осознанно.

— Ты бы хотела и дальше работать с темой памяти? Или же свои хочешь будущие тексты посвятить посвятить другим актуальным вопросам?

— Пожалуй, память всегда так или иначе будет в моих текстах одним из кирпичиков фундамента. Но сейчас в планах совсем другие темы. Прямо сейчас я работаю с образом девочки-подростка. Пишу рассказ, и он вполне может стать частью романа. Мне интересна тема детства, тайна юности, момент перехода от состояния полной уверенности в мире и собственном знании к абсолютной потерянности — превращения ребенка во взрослого.

— В каком жанре тебе сейчас хочется работать? Пока тебя больше интересует проза или поэзию ты тоже рассматриваешь?

— Стихи я не пишу уже несколько месяцев. Видимо, после романа моя фантазия несколько истощилась. Вообще, на поэтическое нужно больше сил, работы со словом и жизненного опыта, чем для любого рассказа, по крайней мере — мне. Пока буду работать с прозой в формате рассказа, а там, глядишь, опять родится какой-нибудь роман.

Фото на обложке: из личного архива автора