Анна Кавалли. Антон пропал

Анна Кавалли окончила ВГИК и раньше работала сценаристкой, сейчас живет в Марселе и преподает французский язык. Публиковалась на портале Лиterraтура, а также в журналах «Иначе», «Дружба народов», «Прочтение». Ведет блог про тексты «Гарри Поттер и вымышленные человечки».

 

Артём Роганов, Сергей Лебеденко: Захватывать с первых строк — качество, присущее редкому тексту. «Антон пропал» именно такой, по крайней мере, в нашем случае. История об одинокой женщине из маленького поселка, которая пытается понять, что случилось с ее сыном, — социальный триллер с элементами магического реализма, где повествование умело обманывает читательские ожидания, погружает во тьму, но и дает в конце надежду. Надежду если не на счастье, то на возможность любви в самом широком смысле.

 

 

 

АНТОН ПРОПАЛ

 

 

 

I

 

Вечером, на исходе Ерофеева дня, последнего дня в году, когда лесной нечисти дозволено ходить по земле, раздался стук в окно.

 

Герда зашлась лаем, и Ульяна сразу же, звериным тревожным чутьем поняла: что-то не так. Стук повторился — еще и еще. Было поздно, на улице — черным-черно, и потому казалось: в окно стучится сама темнота.

 

Ульяна вышла на порог, отталкивая ногой собаку:

 

— Чего надо?

 

Ульяна даже не пыталась быть вежливой — не изображать же любезность из страха? В густоте октябрьской ночи белели четыре пятна. Кто это? Не разглядеть — как ни старайся.

 

— Антон твой пропал. В лес ушел — и не вернулся. С пяти часов ищем.

 

Вот тогда. Тогда это случилось снова. Все как семнадцать лет назад: в груди вместо сердца затикал крошечный неумолимый счетчик. Будто организм запустил программу самоуничтожения — и нажать на стоп Ульяна уже не могла.

 

Оставалось ждать — кто кого.

 

****

 

Лысину или Лысинку — поляну на опушке леса, где любили собираться подростки, — в Поречье знали все. Поехали туда впятером — в одной машине. Ульяна, три притихших парня лет шестнадцати — приятели Антона — и отец одного из них, местный следователь. Владимир. Давным-давно уже не Володя, не Вова, а сухо и официально — Владимир.

 

Он держался вежливо, очень вежливо. Даже слишком. А сам тайком посматривал в зеркало заднего вида. Ловил взгляд Ульяны, пытался прочесть в нем что-то. Совсем как раньше.

 

Волчица оскалилась внутри. «Тише-тише, — мысленно повторяла про себя Ульяна, — Угомонись». Между тем Владимир монотонно чеканил слово за словом — будто рапорт зачитывал:

 

— На Лысинке детишки гуляли, выпивали, тусили, значит. Антон отошел в кусты по нужде. Минут через десять хватились — нету. Так или не так? Не слышу!

 

— Так, — послушным хором ответили подростки.

 

— Так, значит. Ребятишки говорят, пьяный был, еле на ногах держался, далеко уйти не мог, а отыскать сами, значит, не смогли. Ну что делать? Набрали мне, значит. Походили, покричали, туда-сюда — нету и все тут. Хоть убейся. За тобой поехали.

 

Ульяна уставилась в смородиновую темноту за окном.

 

Этим вечером Антон должен был быть в Твери — у отца и мачехи. Чем взрослее становился, тем чаще уезжал туда на выходные. Хотел закончить школу в Поречье и переехать насовсем. В институт поступать.

 

Обычно Ульяна не запрещала ездить к отцу, но на этот раз не смогла отпустить Антона. Не смогла — и все. Придумала предлог: надо помочь в магазине расставить коробки с новым товаром — мол, одной не справиться, а если не закончить в срок, начальник разозлится.

 

Антон, конечно, все понял:

 

— Не хочешь одна оставаться, да, ма? Октябрьский раздрай?

 

Каждый октябрь Ульяне хотелось стать ведьмой — настоящей, не из соседских сплетен. Обернуться волчицей, исчезнуть в лесу, утонуть в остро пахнущих болотом сумерках.

 

Но это была ее тайна. Только ее. Сына она не касалась.

 

— Не выдумывай, — отрезала Ульяна. — Лучше делом займись — так, для разнообразия.

 

Антон не обиделся. Он никогда не обижался — не умел. Ульяна в который раз подумала: в Поречье такие люди — не жильцы.

 

Антон быстро закончил с коробками, улыбнулся на прощание и ушел.

 

— Я ненадолго — одно дело решу и сразу назад, — крикнула его голосом ночь.

 

Машину тряхнуло. Волчица в груди Ульяны беспокойно заворочалась. Завыть бы — да так, чтобы воем содрать горло в кровь. Чтобы ни о чем, кроме боли, не думать.

 

И ни о ком.

 

****

 

Первое, что заметила Ульяна на Лысинке — поречинских подростков. Стояли рядом, плечом к плечу, будто вросли друг в друга. На Ульяну не смотрели. Видно, боялись. В Поречье говорили, что она может навести порчу на любого — стоит только встретиться взглядом.

 

Подростки освещали Лысинку фонариками смартфонов, и в мертвенно-белом свете было видно: ни у стола, ни под ним, ни рядом с потухшим костром, нигде — ни окурка, ни стеклышка. Отправляясь на охоту, Ульяна часто проходила мимо Лысинки. И каждый раз злилась: обычно все было завалено мусором.

 

Странно. Очень странно.

 

— Привет! — раздался рядом голос.

 

Ульяна медленно повернулась. Ася. Чертова Ася. 

 

Бежевый тренч, белые кроссовки, изящные брюки с идеально ровными стрелками. Ася выглядела в Ульянином лесу инородно. Взять бы огромные щипцы да достать ее отсюда. Кто так одевается в лес? Тем более в этот?

 

Это не прогулочный парк с полудохлыми елками, как в Твери. Это лес. Настоящий. Как в сказках Ульяниной бабки, где из земли вырастают черепа с горящими глазницами, где за тобой следят тысячи невидимых глаз, где земля под ногами болотится, голодно причмокивает, стаскивает с ног обувь.

 

— Куда так нарядилась, а? — оскалилась Ульяна.

 

— Знаю, глупо, — Ася виновато улыбнулась, — Как-то не подумала даже, что надо переодеться — узнала про Антона и сразу сюда.

 

Ульяне вдруг стало стыдно за болотные сапоги и непромокаемую ветровку. Ей, в отличие от Аси, хватило ума подумать про удобную одежду. Ума или бесчувствия.

 

— Так! Где мама Антона? — крикнул из исполосованной фонариками темноты Владимир.

 

— Тут! — одновременно откликнулись Ульяна и Ася.

 

Оказалось, первой позвонили именно ей. Асе. Нашли телефон Антона и набрали абоненту «Мама».

 

Слово едкой полынной горечью растеклось во рту. Антон называл Асю мамой с пяти лет — когда она стала его мачехой. Ульяне остался сухой огрызок — «ма».

 

Антон даже внешне похож на Асю. Будто предназначенный ей ребенок по ошибке оказался когда-то в животе Ульяны. Антон учил английский — потому что Ася его преподавала. Читал книжки — Ася советовала. Занимался спортом — Ася убедила.

 

Ночами, когда Антона не было дома, Ульяне всегда не спалось. Она думала про Асю. Представляла, как та умирает. Теряется в лесу. Замерзает насмерть. Тонет в болоте. Рассыпается в пыль. Исчезает, будто ее и не было вовсе.

 

Что, если все, чего Ульяна желала Асе, сбылось?

 

Только с Антоном?

 

****

 

Владимир сказал выстроиться в шеренги, прочесывать лес сантиметр за сантиметром и звать Антона.

 

— Первые часы поисков — самые важные, это раз. Парень не мог уйти от Лысинки далеко — это два. Значит, надежда есть — это три, — он царапнул взглядом по Ульяне.

 

Ася шла рядом. Спотыкалась, вязла, ойкала, но не поворачивала назад. Даже в беззвездной осенней темноте она — золотисто-невесомая, не человек, а рассветная дымка. Ульяна другая. Злая волчья поступь на колючем снегу, тяжелый осенний туман над рекой. Одним словом, ведьма.

 

В Поречье ее так называли уже семнадцать лет. Говорили, приворожила отца Антона, а потом разбила ему сердце. При воспоминании о нем волчица закрутилась внутри, зарычала. Это хорошо. Это очень хорошо.

 

Злость была проще, чем морозящее сердце чувство, названия которому Ульяна не знала, чувство, возникающее при воспоминании об Антоне. Злость заставляла забыть и о нем, и о тикающем механизме внутри.

 

Злость обезболивала.

 

А вот Асин голос — наоборот. Каждое ее отчаянное «Антон!» растекалось стылым холодом по венам.

 

— А муженек не приехал? Дела? — Ульяна выдавила из себя усмешку.

 

Она никогда не называла отца Антона по имени. С того самого октябрьского дня, как был зачат сын.

 

— Дела, командировка, словом: бизнес. Сама понимаешь, — Ася улыбнулась. Вышло жалко.

 

Что за привычка всем улыбаться?

 

****

 

Наутро ударил мороз. Пошел снег, серый и густой — будто там, наверху, случился пожар и небо пеплом начало осыпаться на Ульяну, Асю, Владимира и остальных. Метель слепила, вгрызалась в щеки холодом, было ясно, совершенно ясно — поиски придется временно прервать. Но волчица внутри Ульяны все равно заскулила, когда раздался голос Владимира:

 

— Закругляемся! Вернемся, когда буря поутихнет.

 

Все разошлись по домам. Ася осталась греться в своем внедорожнике — огромном до нелепости и угловато-остром, ничего общего с золотистой невесомостью хозяйки. Зачем Асе такой — черт ее знает. Ульяна не стала спрашивать.

 

И в дом приглашать тоже не стала.

 

****

 

Со стен кухни, с печки и с потолка на Ульяну скалились потускневшие звери, щетинились потрескавшейся краской; сверкали глазами совы и вороны. Когда-то, когда она еще была Улей и даже Уленькой, когда еще рисовала, когда еще надеялась уехать из Поречья и поступить в художественный в Москве, когда еще не было ни отца Антона, ни Антона, ни волчицы, ни тикающего механизма внутри, бабка разрешила расписать весь дом.

 

Ворчала потом:

 

— Страх-то какой, Улька! Что это за судный день ты тут намалевала? Доиграешься — накаркаешь беду! — но рисунки не трогала. Даже хвасталась соседкам.

 

Герда вертелась вокруг Ульяны, скулила в тон волчице, тыкалась теплым носом в руки, бегала в комнату Антона и обратно. Ульяна не прикрикнула, а рыкнула на собаку, хрипло, по-волчьи, и пошла к сыну.

 

Вытерла пыль, сложила разбросанные футболки, заправила кровать — как обычно. Оставила записку на столе: «Не начнешь убирать за собой — в следующий раз найдешь вещи на помойке, понял?»

 

Антон жив — значит, и обращаться надо с ним как с живым.

 

На подоконнике сидел выцветший на солнце плюшевый медведь — бабка незадолго до смерти сделала «любимому правнучку» игрушку. «Чтоб не забыл меня, медвежонок», — приговаривала она, полусидя-полулежа за швейной машинкой, и девятимесячный Антон улыбался ей странной беззубой улыбкой. Он и правда тогда напоминал медвежонка — смешного, толстого, пахнущего такой иномирной нежностью, что кружилась голова.

 

Не важно, на кого Антон похож внешне и кого называет мамой, сказала себе Ульяна. Антон — ее сын. Ее — и больше ничей. Любой другой мальчик погиб бы в лесу. Замерз бы насмерть в первые же часы. Позволил бы затянуть себя в болото. Но только не ее плоть и кровь.

 

Может, Антон заблудился — и терпеливо ждет, пока его найдут. Может, уехал в Тверь, разминулся с Асей и сейчас спит у отца. Может, завел девушку — и остался у нее. Может, его похитили.

 

Все может быть.

 

— Все может быть, — громко повторила Ульяна вслух как заклинание. И оно сработало: тикающий механизм затих.

 

Только на время. Конечно, только на время.

 

 

II

 

 

В Поречье Ульяну сторонились с тех пор, как узнали про связь с отцом Антона. Ее все устраивало. Одиночество стало второй кожей — толстой и грубой, звериной. Ничего общего с жалкой человеческой.

 

Но через несколько дней после пропажи Антона Ульяну стали сторониться как-то по-новому. Она вышла из дома — и улица странно затихла. Улица не спускала с нее невидимых глаз. Улица наблюдала — через невесомый туман тюля, пыльную дымку кружевных занавесок и разузоренные морозом окна соседских домов.

 

Так следят за чужаками. Только за чужаками.

 

В аптеке у кассы стояла Юля — дочь классной руководительницы Антона. Увидев Ульяну, девушка не отошла, а отшатнулась в сторону:

 

— Идите вперед меня!

 

— Не надо, я подожду.

 

Юля не ответила. Пробормотала что-то — и выскочила из аптеки. Все дело в горе, решила Ульяна. Наверняка в нем.

 

Горе — вирус. Внедряется в тело, становится частью кровеносной системы, костей, мозга, и в конце концов подменяет тебя. Окружающие теряются, не знают, как разговаривать. Боятся заразиться.

 

С горюющим всегда неловко — как с живым мертвецом.

 

****

 

Все утро Артемьева дня выли волки. Голодно, долго и отчаянно. Бабка Ульяны всегда говорила: на Артемия волки призывают зиму да приманивают беду. А днем пореченские дети пошли гулять в лес — и нашли свитер Антона. 

 

Только свитер — больше ничего. Говорили, он весь был ржавый от крови. Ульяну вызвали в участок на опознание. Владимир вел себя еще вежливее обычного. Помог снять пальто, предложил кофе, сам вспомнил, что Ульяна любит сладкий и с молоком.

 

Потом повел «смотреть вещдок».

 

Свитер оказался сухим и чистым. Очень чистым. И пах порошком.

 

— Кажется, правда Антонов, — сказала Ульяна, а потом, будто между прочим, спросила про кровь.

 

Владимир пристально посмотрел на нее:

 

— Не было крови. Любят у нас в поселке, значит, языками чесать. Нашим дай волю, они тебе такой детектив сочинят, мама не горюй. Правда, дело об убийстве я завел, но это простая формальность, стандартная процедура. Так всегда делают, когда подростки пропадают — это дает полиции больше полномочий.

 

Владимир говорил еще долго. Ясное дело, никто никого не убивал, твердил он — Поречье самый спокойный поселок в округе. Ясное дело, у Антона не было врагов — и быть не могло. Ясное дело, в лесу просто произошел несчастный случай.

 

— Ясное дело, — эхом откликнулась Ульяна.

 

****

 

На поиски выходило все меньше людей. После Нового года не осталось никого. Только Ульяна — и Ася.

 

Каждое утро они встречались на рассвете, брали Герду, шли в лес и ходили до обеда. Спотыкались о шипастые волны застывшей грязи, схваченной морозом, проваливались в снег, скользили, падали, разбивали то колени, то локти, поднимались — и все равно продолжали брести бок о бок день за днем. После двух часов Ася уезжала в Тверь преподавать в языковой школе, а Ульяна шла работать в магазин.

 

Миша, начальник, разрешил брать одни вечерние смены — даже уговаривать не пришлось. Ульяна удивилась: с чего такая доброта? Миша отвел глаза:

 

— Ну у тебя Антон того…пропал, — и закашлялся. Будто хотел сказать что-то еще, да слова застряли в горле.

 

Его сын тоже был на Поляне в тот вечер, вдруг подумала Ульяна.

 

****

 

Она почти не спала — разучилась. Стоило закрыть глаза — и видела Антона. Бледного, в крови, с синими губами. Сначала она пыталась разговаривать с сыном, но он не реагировал. Просто стоял и смотрел. Будто укорял в чем-то.

 

А еще с каждой ночью все громче тикал механизм в груди. Вел обратный отсчет до Ульяниного конца. Подавал непрерывный сигнал SOS.

 

Антон, Антон, Антон — стучали крохотные молоточки по вискам.

 

Пропал, пропал, пропал — шептало на ухо что-то темное и стылое.

 

Навсегда, навсегда, навсегда — посмеивалось что-то злое и жадное, что-то, давным-давно мечтающее Ульяну забрать.

 

Тик-так.

 

— Раз ввязался в бой — не смей сдаваться, стой до последнего, — любила повторять бабка Ульяне, а та — Антону.

 

Тик-так.

 

Ульяна сжимала зубы до боли в деснах, обнимала Герду, зарывалась лицом в черный мех, а та лизала ей лицо шершавым языком. Так и лежали до рассвета — лохматая дворняга и женщина с волчьей душой.

 

Тик-так, тик-так, тик-так.

 

****

 

Мглистым утром 30 января, в день Антона Перезимника, Ульяна проснулась от боли в груди: волчица царапалась сильнее обычного, выла и поскуливала.

 

— Тише-тише, — прошептала Ульяна. — Не бойся. Ты не одна.

 

Ася уже ждала на улице. Улыбалась чему-то в телефоне. Чему, интересно? Сообщениям мужа? Ульяну привычно передернуло при воспоминании об отце Антона.

 

— Неважно выглядишь сегодня, — забеспокоилась Ася, увидев ее. — Не заболела?

 

— И не надейся, — усмехнулась Ульяна.

 

Ася попробовала погладить Герду. Та ощетинилась, зарычала. Шерсть наэлектризовалась от ярости на громадной черной спине. Ася засмеялась:

 

— Она так тебя охраняет! Может, в нее вселился дух кого-нибудь родного? Мамы или бабушки. Веришь в духов?

 

Ульяна не ответила. Может, однажды Ася без лишних слов поймет: не надо пытаться изображать подружку.

 

В лесу морозно хрустела тишина. Белое солнце слепило и путало. Вдруг Герда сделала стойку и рванула вперед. Ульяне хватило несколько секунд, чтобы принюхаться и понять, что привлекло собаку. Запах гнили. Запах мертвого тела.

 

— Нет! — выдохнула Ульяна куда-то в лесную немоту. И бросилась вслед за Гердой в черно-белый лабиринт деревьев и сугробов.

 

За спиной тревожно хрустел снег — Ася изо всех сил пыталась не отстать.

 

Герда остановилась и залаяла. Ульяна ничего не слышала — видела только, как собачья пасть открывалась и закрывалась, будто в немом кино.

 

Тик-так, тик-так, тик-так — механизм отсчитывал секунду за секундой оглушающе громко.

 

Тик-так.

 

****

 

Ульяна заставила себя подойти к Герде. За спиной собаки на тусклом снегу лежал мертвый медведь-шатун. Исхудавший, со слипшейся шерстью и стеклянными глазами. Бок медведя блестел спекшейся кровью — видно, пристрелили.

 

Облегчение растеклось по телу липкой гриппозной слабостью. Черные деревья, белый снег — все смазалось в серую кляксу. Ульяна не удержала равновесие и упала на колени.

 

Кто-то обнял сзади. Ася. Конечно, это была Ася. Чужое тепло обожгло, защекотало кожу колючими мурашками. Волчица внутри заскулила — всегда была падка на ласку. Забыла, видимо, что нельзя доверять Асе. Нельзя доверять никому, кто связан с отцом Антона.

 

Ульяна оттолкнула Асю. Свистом подозвала Герду и зашагала прочь, к поселку.

 

— Так больше нельзя, — раздался голос Аси.

 

Ульяна остановилась:

 

— Что нельзя?

 

— Ненавидеть друг друга. Мы же одна команда. Одна семья, — Ася смотрела прямо в глаза. Совсем как Антон, когда чего-то очень хотел.

 

— Хочешь, чтобы мы стали лучшими подружками? Что ж, отлично. Тогда скажи: почему папаша Антона ни разу не приехал, а?

 

Ему плевать — вот правильный ответ. Всегда было плевать. Отец Антона покупал сыну дорогие игрушки, модные кроссовки, последние модели смартфонов. Отец Антона умел казаться хорошим парнем. Отец Антона мог обмануть кого угодно — но только не Ульяну. И не Антона. Если сын что-то и унаследовал от Ульяны, то способность видеть таких, как его отец, насквозь.

 

У меня две мамы и тень папы, любил шутить Антон.

 

Ася между тем молчала — и Ульяна разозлилась еще больше:

 

— Что такое? Больше нет желания болтать по душам, а? А, может, пытаешься придумать оправдания муженьку? Вы же с ним тоже одна команда. Муж и жена — одна сатана, да?

 

Ася потемнела лицом:

 

— Во-первых, ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о моих отношениях с мужем. Во-вторых, у каждого из нас своя жизнь. И довольно давно, — а потом улыбнулась холодно и спокойно. —  Антон что, не рассказывал?

 

— Больше не приезжай, поняла? — рыкнула Ульяна. — Никогда.

 

На этом разговоры кончились. Поиски тоже.

 

****

 

Февральским вечером, на Федора Студеного, когда покойники возвращаются на землю, чтобы оплакать самих себя, в дверь Ульяны постучали — громко и нервно, как в ту ночь, когда пропал Антон.

 

На пороге тряслась девушка — Ульяна не сразу узнала в сумерках Юлю, дочь классной руководительницы Антона.

 

— Можно?

 

— Зачем это? — хмыкнула Ульяна. — Хочешь порчу на кого-нибудь навести?

 

— Я знаю кое-что… типа, ну… про Антона.

 

Волчица заскулила и завертелась внутри. Ульяне вдруг показалось, что она рухнула в колодец и вот-вот темная вода сомкнется над головой.

 

Тик-так, тик-так, тик-так.

 

 

III

 

Юля молчала. Грела руки о чашку, посматривала на скалящихся зверей на стенах и на птиц, сверкающих глазами с потолка. Ульяна не торопила. Она умела ждать. Поторопишься — вернешься с охоты с пустыми руками.

 

Юля казалась уставшей, под глазами — тени. Как давно она не спит? Кем приходится Антону?

 

Антон рассказывал про мечты стать исследователем. Про Тверь. Про Асю, даже про гребаную Асю. А про друзей — никогда. Ульяна в свою очередь не спрашивала. Не хотела быть назойливой. Захочет — расскажет, думала она. Подростки любят тайны. Подростки из них буквально состоят. Ульяне ли не знать? Ей было семнадцать, как Антону, когда она забеременела.

 

Наконец Юля выдохнула — и расправила плечи.

 

— Я закурю? — вскинула голову. Ульяна кивнула.

 

Юлины руки дрожали, когда она чиркнула колесиком зажигалки, голос звучал тихо, очень тихо. Вечером, когда пропал Антон, на Лысинке собралось четырнадцать человек — «потусить». Юли не было — поссорилась с родителями, и те не отпустили.

 

Антон пришел. Хотя его никто не звал. Говорили, что он сделал это на спор — доказать, что «не зассал» и «мужик». Что на Лысинке все были уже пьяные, когда явился Антон. Что случилась ссора. Что парни на поляне смеялись и оскорбляли Ульяну — называли «словом на букву ш, ну, вы понимаете». Что Антон ушел в лес «на серьезный разговор» с Вовой Маленьким (так в Поречье прозвали сына Владимира) и еще несколькими парнями.

 

И не вернулся.

 

— Что ты несешь, какие еще серьезные разговоры? — Ульяна сама не поняла, почему начала злиться, — На Поляне же были его друзья, так?

 

Юля посмотрела странно — то ли с жалостью, то ли с презрением.

 

— У Антона давно нет друзей. Он же, ну типа… гик, понимаете? Его по-всякому называли. Чеканутый, задрот, абортыш, сукин сын, — выпустила дым через ноздри, — Вы не знали, да?

 

Вопрос больше походил на утверждение. Ульяна поняла, что Юля хотела сказать.

 

«Вы не знали Антона? Совсем не знали?»

 

— Почему ты все это рассказала? Почему именно сейчас? — спросила Ульяна.

 

Юля затянулась. Не манерно, по-подростковому, а совсем по-взрослому, будто в шестнадцатилетней девчонке сидела маленькая старуха.

 

— Я не хотела, — сказала она устало. — Думала, лучше сдохну, чем вот так, по-крысиному к вам побегу. Вы же в курсе, что бывает с крысами, да? Особенно в поселке вроде нашего. Но мы с Антоном, мы… Словом, Антон мне не чужой. Как пропал — начал сниться постоянно. Стоит, в крови весь — молчит и смотрит. И так каждую ночь.

 

Юля заплакала. Ульяна заставила себя обнять ее — подумала, что Антону бы это понравилось.

 

— Все будет хорошо, — зачем-то соврала она.

 

Юля всхлипнула:

 

— Не будет.

 

****

 

Когда за Юлей захлопнулась дверь, Ульяна взяла одно из охотничьих ружей, зарядила и поставила за печь. Зачем — сама не поняла. Зато поняла другое: механизм, тикающий в груди неумолимой бомбой, выиграет. На этот раз точно выиграет.

 

Как будет пахнуть вторая Ульянина смерть?

 

Первая пахла старой пуховой подушкой, гниющими листьями и потом. Был октябрь, золотая осень выдохлась в ржавую серость. Казалось, и небо, и все вокруг — грязное.

 

Отец Антона тогда имел имя. Отец Антона был другом Володи — просто Володи, еще не Владимира. Отец Антона казался обычным. Улыбчивым соседским парнем, пригласившим к себе на чай. «Мухи не обидит», — так говорили про него в поселке.

 

— Я не маньяк, честное слово! — пошутил он.

 

— Ясное дело, — улыбнулась Ульяна. И вошла в его дом.

 

Чай так и не выпили. Парень набросился сзади и повалил на кровать.

 

— Нет! — закричала Ульяна. Парень зашипел — «Весь поселок на уши поставишь!» — и закончил, что начал.

 

Потом отвернулся к стенке и долго лежал неподвижно. Будто окаменел.

 

— Зачем? — прошептала Ульяна.

 

Парень вдруг засмеялся, а потом сказал:

 

— Мамке моей говорили, что у меня сердце вверх ногами, прикинь? У обычных людей так, а у меня — эдак. 

 

****

 

Володя рвал на мелкие кусочки сухую травинку. Монотонно, медленно, как под гипнозом. Казалось, чем дольше молчание, тем гуще. Скоро станет как болотная вода — вязким, илистым, нырнешь — не выплывешь.

 

Володя умел молчать как никто. С самого детства, когда они с Ульяной убегали в лес на целый день и играли в зверей. В волка и волчицу. Царей леса.

 

Ульяна вдруг вспомнила их первый поцелуй. Володя после тоже молчал — но по-другому. Нежно, улыбчиво, будто боялся спугнуть трепетное тепло, наполняющее их обоих.

 

— Посмотри на меня. Это я. Все еще я, — сказала она громко.

 

Володя не повернул головы.

 

— Зачем ты вообще к нему пошла? — спросил он. — Не в курсе, значит, зачем парни зовут домой?

 

Ульяне захотелось поцеловать Володю в лоб — как мертвого, на прощание. Но вместо этого она засмеялась.

 

Володя дернулся:

 

— Ты чего, больная?

 

Ульяна не ответила. Не могла — все смеялась, смеялась, смеялась, пока Володя не ушел. Больше она никому не пыталась рассказать, что случилось. Бабке объяснила, что случился короткий роман. Что случайно забеременела. Что обязательно сделает аборт.

 

— Как знаешь, — хмыкнула бабка, разделывая принесенную с охоты утку. — Ой, ну и бедовая ты девка. Вся в мамку. Та тоже случайно тебя заделала, подкинула мне да сбежала куда глаза глядят. Даже не попрощалась со мной. Видать, решила новую жизнь начать, ну да Бог с ней.

 

И вдруг добавила:

 

— А ты не беги, поняла? Никогда ни от кого не беги — особенно от себя.

 

Отец Антона потом говорил, что Ульяна сама пришла. Что хотела поссорить с лучшим другом. Что околдовала. Что нарочно «залетела» — чтобы удержать. Что он был готов жениться ради ребенка — он же «хороший парень» и «честный человек», «любит детишек» — но Ульяна ему отказала. Бросилась с ножом, выгнала за забор, пригрозила порчей.

 

Ульяне было все равно, о чем шептались в поселке. В день, когда был зачат Антон, впервые запустился тикающий механизм. Крошечная бомба. Ульяна бы умерла, точно умерла — с Антоном под сердцем.

 

Если бы не волчица.

 

****

 

Бабка-охотница однажды сказала, что душа первого убитого хищника переплетается с твоей намертво. Ульяна вспомнила об этом, когда отправилась зимой охотиться на зайца и вдруг увидела отпечатки волчьих лап на снегу — и кровь рядом. Пошла по следу — и наткнулась на волчицу, лежавшую под сосной. Старую, будто седую с головы до кончиков лап.

 

Волчица хрипела и бессильно скалилась в затянутое тучами небо. У горла влажной чернотой блестела рана — кто-то выстрелил да не добил.

 

— Все будет хорошо, — прошептала Ульяна, сев рядом. — Потерпи немножко, ладно?

 

Смерть отказывалась забирать волчицу. А, может, это звериная душа не хотела улетать. Волчица скулила, жмурилась от боли и испуганно темнела глазами. Что-то страшно булькало в ее горле — все громче и громче. Ульяна поняла, что выхода нет.

 

Встала, зарядила ружье, прицелилась и выстрелила.

 

Глаза волчицы закатились. Ее душа прокралась в Ульяну тихо, как очень вежливый вор. Облюбовала место в теплой темноте грудной клетки. И сделала так, что тикающая бомба вдруг затихла. Как — Ульяна не поняла.

 

Наверное, все дело было в Антоне. Волчица сразу к нему привязалась. Не дала избавиться. Рычала, стоило подумать о выкидыше. Взгрызлась режущей болью в кишки, когда Ульяна хотела пойти на аборт.

 

Казалось, волчица была готова разорвать на куски любого, кто обижал Антона. Мальчика, чуть не выбившего ему глаз лопаткой в детском саду. Классную руководительницу, невзлюбившую Антона из-за слухов про Ульяну. Отца, который не приезжал к нему на день рождения.

 

Всех. Порой — даже Ульяну, когда та в очередной раз не знала, как поговорить с сыном. По-настоящему поговорить.

 

Казалось, не стоило даже пытаться. Все равно однажды Антон переедет в Тверь. Все равно называет мамой Асю. Все равно Ульяна останется одна. Но каждый раз, когда на вопрос «как дела» Антон улыбался и отвечал «лучше всех, ма» и разговор обрывался, волчица скалилась.

 

Теперь, когда сын исчез, она совсем обезумела. День за днем рвала когтями Ульянино тело изнутри — загляни кто-нибудь в грудную клетку, увидел бы не сердце, а кровавое месиво.

 

Даже волчица оказалась Антону куда лучшей матерью, чем Ульяна.

 

Поэтому он ничего не рассказывал про проблемы с местными. Поэтому в тот вечер пошел на Лысинку — и попал в беду.

 

Наверняка поэтому.

 

 

IV

 

На разговор с Вовой Маленьким Ульяна взяла только Герду. Асе ничего не сказала — не придумала, как. Зачем унижаться и просить о помощи ту, которую сама оттолкнула?

 

Вова Маленький был выше Ульяны на полголовы. Он курил у забора своего дома, то и дело громко сплевывая слюну, как бандиты в фильмах про девяностые. Экран смартфона делал его лицо белым, почти зеленоватым и оттого неживым. Будто у трупа.

 

Заметив Ульяну, Вова Маленький снова сплюнул и усмехнулся. Чему он улыбался? Волчица напряглась. Герда заворчала рядом и металлически сверкнула мехом, вставшим дыбом.

 

— Что ты сделал с моим сыном? — спросила Ульяна тихо.

 

Вова Маленький улыбнулся еще шире:

 

— Ничего, теть Ульян.

 

— Что ты сделал с моим сыном? — повторила Ульяна, но уже не своим, а волчьим голосом — подрыкивающим, с хрипотцой.

 

Улыбка исчезла с губ Вовы Маленького, он посерел лицом. Щелчком отбросил сигарету, пробормотал что-то про ужин и «помощь мамке» и быстрым шагом пошел к двери.

 

Герда бросилась следом — тихая и быстрая, не собака, а черная тень. Прихватила за край куртки. Будто прочитала мысли волчицы. Будто не хотела дать Вове Маленькому уйти.

 

Тот взвизгнул:

 

— Правильно папка говорит, вы психичка! Вы с Антоном сами виноваты, понятно? Сами! — и забежал в дом.

 

Дверь с грохотом захлопнулась. Ульяна выдохнула. Серый пар дыхания растаял в сгущающейся темноте. Может, Ульяна не заслуживала быть матерью Антона. Может, все в жизни сделала не так. Может, правда не знала сына.

 

Но теперь она точно знала одно.

 

Знала, кто Антона у нее отнял.

 

****

 

Три дня Ульяна ходила в полицейский участок — утром, в обед и вечером. Три дня ей говорили, что Владимир не может принять. Занят, уехал, слег с мигренью — каждый раз находилась отговорка.

 

На четвертый день Ульяна распечатала на почте сто десять листовок — на больше денег не хватило — с фотографией Антона и подписью «Почему никто не ищет моих убийц?». Развесила их на фонарных столбах, двух остановках и дверях трех магазинов — словом, по всему поселку. Оставшиеся положила стопкой у дверей Владимира.

 

Наутро он сам пришел. Владимир казался неприятно большим в Ульянином доме — медведь из бабкиной сказки, забравшийся в теремок. Бледный свет мартовского солнца красил его лицо в серый, беспощадно подчеркивал каждую морщину на широком лбу.

 

Герда, запертая в комнате Антона, громко дышала в щелку под дверью. Волчица тревожно ворчала. Владимир молчал. Снова молчал. Его молчание растекалось по дому угрюмым холодом.

 

Ульяна поплотнее закуталась в цветастую шаль:

 

— Раз пришел — говори, чего надо.

 

Владимир откашлялся:

 

— Не понимаю я тебя, хочу понять — да не могу. Мы тебе помогали, так? Так. Всем поселком ходили, искали твоего пацана. Сочувствовали. Зачем же ты к детишкам пристаешь, а? Варвара Николаевна жалуется, что ты ее Юлю до слез довела. Вовка вон тоже переживает. Что тебе мой сын сделал?

 

— Мне — ничего.

 

Владимир достал из кармана смятую листовку.

 

— «Почему никто не ищет моих убийц», — прочитал он с издевкой. — Опозорить решила меня и моих ребят, так? Выставить дураками? А тебе не приходило в голову, что я специально торможу расследование? Чтобы не дать ход делу матери, которая собственного сына довела до ручки?

 

Ульяне вдруг стало холодно:

 

— Что?

 

Владимир улыбнулся — вежливо, очень вежливо. Даже слишком.

 

— Вы не особо близки были с Антоном, так? Так. Жили рядышком, да каждый своей жизнью. Может, сыну нужна была помощь — а ты проморгала, не заметила, плюнула. Не оказалась, значит, способна поддержать ребенка. И статья есть соответствующая. Сто десятая у-ка эрэф. Доведение до самоубийства. Слыхала? По ней можно отъехать лет на восемь. А то и на пятнашку. Будь я тобой — я бы не выделывался.

 

Ульяна помнила, что за печкой все еще стоит ружье. Заряженное ружье. Она попятилась от Владимира к печке и нащупала лед металла. Достала ружье и сняла с предохранителя — медленно, очень медленно, будто ей бояться нечего. А потом прицелилась Владимиру в грудь. Тот посмотрел спокойно и устало:

 

— С медведем перепутала? Решила бахнуть сразу в сердце — на поражение?

 

Ульяна ответила тихо:

 

— Либо помоги найти сына, либо вон из моего дома.

 

Владимир усмехнулся. Его глаза были тусклыми, черными, не глаза — а стылая зимняя темнота.

 

— Совет по старой дружбе: уезжала бы ты отсюда. Пока не поздно, — и ушел.

 

Ульяна, конечно, никуда не уехала.

 

****

 

В ночь на 14 апреля, когда Мария Египетская жгла на земле снега и расчищала путь весне, Ульяне снилось, как стонали и лопались льды на лесных озерах. Рычали по-собачьи, скалились, впивались зубами-осколками в рыбу. Выталкивали — будто рожали — утопленников, умерших по осени да перезимовавших на озерном илистом дне. Ульяна проснулась вся липкая от пота.

 

Утреннее солнце стояло на горизонте красное, умывшееся кровью. Ульяна вышла во двор и увидела мертвую Герду. Та лежала, скрючившись, у калитки, сорванной кем-то с петель. На воротах со стороны улицы алой краской написали «Шлюха».

 

Ульяна взяла Герду на руки и спрятала лицо в черной шерсти.

 

— Прости, — прошептала она. Собака наверняка боролась. Шумела. Может, даже лаяла. Почему Ульяна не проснулась? Почему?

 

Вечером по телевизору вышел выпуск местных новостей. Обсуждали похолодание, будущий урожай и Антона.

 

Говорили, что, по новым данным полиции, он сбежал из дома. Что хотел жить с отцом — да мать не давала. Что жаловался на Ульяну Вове Маленькому и остальным на Лысинке, в вечер перед исчезновением. Что был готов отправиться куда угодно и с кем угодно.

 

Лишь бы подальше от Ульяны.

 

 

 

V

 

«Видела новости?»

 

«Надо поговорить, ответь, пожалуйста»

 

«Хочу заехать сегодня — удобно будет?»

 

«Что за детский сад? Ответь наконец»

 

Асины эсэмески сыпались одна за другой, Асин голос звучал в голове несмолкающим колоколом. Тик-так, тик-так, тик-так — неумолимо тикал механизм в груди.

 

Ульяна выключила телефон, накинула шаль и вышла из дома. Позволила себе утонуть в тихой прохладе апрельского вечера и просто идти куда глаза глядят.

 

Теперь Ульяна гуляла только когда стемнеет. Покидать дом утром или днем больше не было необходимости: ее уволили из магазина через два дня после выпуска новостей об Антоне. Начальник придрался к выручке, сказал, что не хватает тысячи рублей. А потом позволил уйти «по собственному».

 

Больше на работу никуда не брали и не хотели брать.

 

Казалось, будущего нет, но Ульяне было все равно. Ей было чем заняться. Как найти сына — мертвого сына, наверняка мертвого. Как наказать Вову Маленького и остальных, если полиция не помощник. Как успеть это сделать, пока тикающий механизм не разорвет Ульяну на куски.

 

Тик-так, тик-так, тик-так.

 

Вдруг что-то черное, очень черное, чернее и гуще, чем апрельские сумерки, показалось вдалеке — будто поречинцы слились в одну многорукую и многоголосую темноту.  Темнота стремительно приближалась, сверкала влажно зубами и белками глаз в блеклом свете фонарей и, наконец, навалилась всей своей бескислородной тяжестью. Темнота била, царапала и оглушала. Темнота шептала снова и снова:

 

— Вот тебе урок! — и в ее шепоте слышались отзвуки голосов Владимира, Вовы Маленького, начальника Миши, соседок.

 

Ульяне почти не было больно. Зато было одиноко, так одиноко и так от этого жутко, что хотелось завыть в голос вместе с волчицей. Никто не спасет. Никто не поможет. Как тогда, совсем как тогда, в серый октябрьский день. Она одна. Одна, одна, одна.

 

Тик-так, тик-так, тик-так, тик…

 

Рев, рык, визг, свет, свет, свет, столько света, что слезы брызнули из глаз. Темнота отступила, откатилась волной, и Ульяна смогла разглядеть внедорожник. Асин внедорожник. Он хищно отливал металлом в фонарном свете. Мотор утробно гудел — будто зверь, внутри которого рождается рык.

 

Ася вышла из машины:

 

— Оставьте ее в покое. Или я звоню в полицию. В тверскую полицию — у меня там друзья. Они с радостью приедут и помогут разобраться, что у вас тут происходит.

 

Лежащей на земле Ульяне вдруг показалось, что перед ней больше не хрупкая, маленькая, невесомая Ася, а высокая, неправдоподобно высокая женщина, сотканная из золотистого света.

 

Темноте, даже густой, дикой пореченской темноте затмить его было не под силу.

 

****

 

— Приложи, — Ася протянула пакет с замороженными ягодами из морозилки и села напротив Ульяны.

 

Дома было тихо. Невыносимо тихо. Такую тишину называют мертвой не случайно.

 

Тик-так, тик-так, тик-так — механизм звучал все громче и громче. Вот сейчас, сейчас все закончится, подумала Ульяна отстраненно. Сейчас бомба в груди наконец взорвется. Наконец…

 

— Эй! Все в порядке? — Ася заглянула в глаза.

 

Конечно, в порядке, в полном порядке, хотела привычно огрызнуться Ульяна. Но вместо этого заплакала. Будто внутри прорвало плотину, и вся застоявшаяся, гнилая вода полилась неудержимо. Будто теперь, именно теперь надо все невыплаканное — выплакать.

 

Затем слезы сменились словами. Ульяна говорила, говорила, говорила — про отца Антона, зачатие сына, волчицу и тикающий механизм. Говорила — и не могла остановиться.

 

Потом выдохлась, откинулась на спинку стула и прохрипела:

 

— У меня нет доказательств. Только мои слова — против его. Я пойму, если…

 

— Я верю, — перебила Ася, сжала руку, крепко-крепко, и добавила еще раз, тихо и твердо, — верю.

 

Больше ничего не сказала — да и не нужно было. Щелк — и тикающая бомба затихла. Как в прошлом, когда Ульяна впустила в себя волчицу. Ася улыбалась — тихо и светло, и не отпускала руку, будто хотела сказать: «Ты не одна, я с тобой».

 

Ты не одна.

 

 

VI

 

Сначала изменился запах. Дом пропитался яблочно-коричным тягучим ароматом — Ася любила готовить шарлотку. Затем стало светлее — Ася купила вместо тяжелых занавесок полупрозрачный тюль, светящийся в солнечные дни невесомым туманом.

 

Потом вдруг стало ясно: Ася и дом срослись в одно целое. Теперь, где Ася — там и дом.

 

Наверное, дело было в Антоне. Когда Ася находилась рядом, и он как будто — был. Живой, настоящий, родной. 

 

Волчица, видимо, чувствовала то же. Она больше не рычала, не стенала, не рвала Ульянино нутро когтями изнутри. Большую часть времени просто тихо лежала и наблюдала за Асей.

 

Что будет, когда синяки сойдут? Когда голова перестанет кружиться, а сломанные ребра — болеть?

 

Ася уедет, наверняка уедет — что ей делать в такой дыре, как Поречье? И дом снова погрузится в холодные сумерки. 

 

И снова никого не останется. Только Ульяна и волчица.

 

Завыть бы в голос — да Асю страшно испугать.

 

****

 

Ульяна не сразу рассказала, что узнала про последний вечер Антона. А как рассказала — пожалела. Взгляд Аси стал мертвым и жутким:

 

— Он пропал, просто пропал, — тревожно и упрямо твердила она, — а местные менты разгильдяи. Нам самим нужно взяться за дело, вот и все.

 

Оказалось, Ася не врала — у нее и правда были друзья в тверской полиции. И не только. В редакции «Тверских вестей» работала ее бывшая одногруппница — она приехала и взяла у Ульяны интервью. За ним последовало второе — у местного блогера, потом третье, четвертое, пятое. Тверские полицейские обещали заглянуть в Поречье с проверкой. Приехали волонтеры из поискового отряда — развернули штаб. Снова начались поиски Антона в лесу.

 

Как только Ася заканчивала вести уроки, она сидела в интернете и искала блогеров, журналистов — всех, к кому можно обратиться.

 

— Нужно поддерживать шумиху. Нужно, чтобы нас услышали по всей стране, понимаешь? Тогда мы точно его найдем, — говорила она.

 

Ася худела и серела. Дело не только в том, что Ася не может принять смерть Антона, а в чем-то еще, думала Ульяна. В чем-то сокровенном. В чем-то, чем Ася не осмеливается поделиться — и что сжигает ее изнутри день за днем.

 

****

 

Утром 12 июня, в день, когда змеи играют свадьбы в полях, позвонили волонтеры: Антона нашли в лесу, на том же месте, где Ульяна с Асей видели мертвого медведя. Прислали фотографию — почерневшие череп и кости.

 

Говорили, что останки пытались сжечь — а потом спрятать в лесу. Говорили, что, раз нашли Антона, тверская полиция точно откроет дело — и будет разбираться с местной. Что Ульяна и Ася победили. Тех, кто отнял Антона, посадят. Точно посадят.

 

После звонка Ася села на стул и уставилась в одну точку. Казалось, она уменьшилась в размерах, вдруг стала совсем хрупкая и маленькая. И ее свет, удивительный, невесомый свет исчез — совсем.

 

— Давай, рассказывай, — Ульяна поставила чай перед Асей.

 

— Не могу, — прошептала та.

 

— Можешь. Я тебе должна, поняла?

 

Ася подняла на Ульяну пустые от боли глаза:

 

— Это я виновата.  Во всем, что случилось с Антоном. Он рассказывал про парней из поселка, как они лезли к нему, доставали… Тебе говорить не хотел — боялся, что посчитаешь слабаком. Просил у меня совета — а я сказала не обращать внимания. Улыбаться как ни в чем не бывало. Я думала, если делать вид, что все хорошо, то однажды это станет правдой. Я идиотка, я такая идиотка, боже мой!

 

Ася сказала, что всегда мечтала о ребенке — с детства видела себя мамой сына. Забеременела от отца Антона случайно, после того, как он уговорил ее зайти к нему «просто на кофе». Вышла замуж, чтобы убедить себя: ничего страшного не случилось, все было по взаимному согласию. А потом потеряла ребенка во время медового месяца — и больше не смогла зачать.

 

Впервые увидев Антона, сразу почувствовала, что он — родной. И что от мужа она теперь никуда не денется. Никогда и никуда. Уйти от него значило потерять Антона.

 

Три недели назад Ася собрала вещи — и ушла в апрельскую темноту. Уехала, вернее. К Ульяне.

 

— И тебе ничего не сказала, — невесело улыбнулась она, — Поселилась тут в твоем доме, вся такая хорошая, помощница — а на самом деле мне просто идти некуда. Некуда, понимаешь? Боюсь жить одна, боюсь, что он снова… — ее голос сорвался.

 

Ульяна взяла Асю за руку:

 

— Теперь, когда ты здесь, со мной, он ничего не сделает — пусть только попробует. Я же ведьма, помнишь? Хочешь, наведу порчу?

 

Ася засмеялась — совсем как раньше, — и ее смех разлился искристым теплом под кожей. Волчица в груди Ульяны принюхалась. Пахло шарлоткой и чем-то еще, неуловимым, таким, от чего хотелось одновременно и плакать, и улыбаться.

 

Пахло Асей. Антоном. Семьей. Жизнью. Побежденной смертью.

 

И в этом было странное, будто незаслуженное счастье.

 

И в этом была надежда.

 

И в этом был дом.

 

Настоящий дом.

 

 

 

 

Обложка: Арина Ерешко