Евгений Водолазкин: «Автор должен чувствовать язык, как виртуоз чувствует скрипку»

Что такое философия персонализма, почему расставание с книгой сродни расставанию с ребенком и в чем предназначение писателя? Лауреат премий «Большая книга» и «Ясная Поляна» Евгений Водолазкин рассказал о том, что привлекает его в литературном тексте, и описал персонажей, которые никогда не станут главными героями его романа.

 

— Вы неоднократно упоминали о том, что литературная ситуация постмодерна в целом родственна ситуации, сложившейся в Средневековье. Но в какой мере современных писателей можно назвать проповедниками, несущими свет истины? Или предназначение писателя сегодня заключено в чем-то другом?

— Я говорил о том, что поэтика современной литературы и, в частности, постмодернизма очень напоминает поэтику Средневековья. Речь идет, если коротко, о центонной структуре текста, редуцированном авторском начале, определенном Роланом Бартом как смерть автора, об аморфности текста, об усиленном запросе на «реальность» и ряде других вещей (подробно это изложено мной в первом томе альманаха «Текст и традиция», доступном на сайте Пушкинского Дома). Это, так сказать, форма, которая вовсе не обязательно должна обладать прежним содержанием. На мой взгляд, Новое время подходит к концу — и начинается иная эпоха, о которой мы еще мало что знаем. Полагаю, что писатели не станут проповедниками, потому что проповедь — это особый жанр, лежащий за пределами литературы. Предназначение писателя — выражать невыраженное и тем самым — делать его предметом осмысления, потому что трудно осмыслить то, что не можешь назвать.

— Музыкальность и магия созвучий — ключевые мотивы романа «Брисбен». Часто ли в вашей жизни происходили «рифмующиеся» ситуации, и когда музыка действительно помогала по-другому воспринять и понять мир?

— Жизнь состоит из рифм. Это касается как всеобщей истории, так и истории отдельного человека. Для того чтобы нечто стало опытом, ситуация должна повториться не раз и не два. Разумеется, так было и в моей жизни. Мне надо было столкнуться с похожими обстоятельствами много раз, прежде чем я понял, как действовать в том или ином случае: оказывать сопротивление или смириться, вести диалог или просто уйти. И музыка помогала. Когда в ежедневных дрязгах тонешь, как в болоте, можно включить «Реквием» Моцарта — и все становится на свои места.

— Расскажите об основных принципах «философии персонализма», которая противостоит индивидуализму. Кто из героев русской и зарубежной литературы, на ваш взгляд, представляет такое мировоззрение?

— Персоналистический взгляд на мир — это не уход от мира, и уж тем более — не сосредоточение на самом себе. Он предусматривает лишь самостоятельность выбора. Человек не должен превращаться в стадное животное, сливаться с массой — ведь как раз это вело к крупнейшим катастрофам в истории человечества. Идеальное общество, на мой взгляд, это содружество свободно мыслящих людей, осуществляющих свободный выбор. Лучше всего этот тип человека выражен в средневековых житиях. Святой не боится идти на конфликт с целым миром, утверждая то, что ему кажется единственно правильным.

— Брисбен — мираж и символ недостижимого «рая на земле» для матери Глеба Яновского. Какой город для вас является подобным символом и почему?

— Такого города у меня нет — я не ищу Рая на земле. Ищу его выше.

— Зачастую литературные злодеи привлекают подростков и молодых людей отрицательным обаянием и сложными «душевными коллизиями». Как вы считаете, в чем заключается функция таких персонажей в фильмах и прозаических произведениях?

— Они представляют зло, которое в мире несомненно существует. Зло действительно способно обладать отрицательным обаянием, нередко выглядящим притягательнее добра. Хорошо известно, что злодеев описывать проще, чем праведников. «Добрые люди» — это вообще проблема для литературы. В раннем возрасте человек еще не знает цены добру и злу. Зло эффектно, а добро порой кажется ватным и бессильным. Но течение жизни показывает человеку результаты действия обеих сил, и, если ум и сердце у него не отключены, все в его мировосприятии становится на свои места.

— Кто таков Егор (сын Галины, второй жены Федора в «Брисбене») лично для вас? Схематическое воплощение зла, патологически жестокий или запутавшийся человек? Могли бы вы написать роман от лица Егора или персонажа, подобного ему?

— Егор — это воплощение зла. И не надо думать, что он — достояние исключительно литературы. К несчастью, в жизни такие люди встречались мне не раз и не два. Мог ли бы я написать роман лица такого человека? Наверное, мог бы, но я никогда не стану этого делать. Таких героев можно изображать, лишь имея какой-то нравственный противовес. Предоставлять им сольную партию — занятие неподобающее.

— Темы времени и памяти – «вечные темы» — вы неоднократно раскрывали и осмысляли в своих романах. Как говорить с читателем о вечности сегодня, когда сверхскоростные технологии забирают у человека время на рефлексию и размышления?

— Мне кажется, что любой вменяемый человек рано или поздно приходит к выводу, что все эти сверхскоростные штуки ни к чему существенному не приближают. Важно ведь не как ты едешь, а куда. Поэтому надо говорить с читателем как с другом — откровенно и без нажима. Это даст свои плоды.

— Вы много рассказывали о своих предпочтениях в современной и классической прозе. А кого из русских и зарубежных поэтов можно назвать вашими любимыми авторами?

— Здесь я не буду оригинален. С удовольствием читаю классику, прежде всего русскую. Говорю «прежде всего» не потому, что утверждаю какую-то ее исключительность. Все дело в том, что поэзия в серьезно понятом смысле непереводима, и единственное, что нам доступно во всей своей изначальной красе — это наша поэзия. Разумеется, каких-то иностранных поэтов я читаю в оригинале, но поэтический язык сложен, и я не уверен, что все понимаю должным образом. Вообще же я читаю бессистемно, в зависимости от настроения. Это могут быть Пушкин, Тютчев, Байрон, Оден, Рильке, Кристиан Моргенштерн, Кристина Россетти, Георгий Иванов, Ахматова, Пастернак, Введенский, Хармс, Бродский, Елена Шварц, Пригов. Читаю и ныне живущих поэтов — только за последнее время мне подарили несколько прекрасных сборников стихов.

— В качестве члена жюри премии «Ясная Поляна» вы прочитали много произведений современных авторов. Что нужно, чтобы книга вас привлекла? Есть ли какой-то определенный набор критериев?

— Прежде всего книга должна быть, как ни странно, настоящей. Не пустым плетением словес, а чем-то очень важным для автора. Это могут быть как внешние события, так и какие-то внутренние драмы, происходящие в душе пишущего. Подчеркну, что это самое главное — условие, без которого хорошая вещь не состоится. Меня в литературном тексте привлекает метафизический заряд, который приподнимает этот текст над повседневностью. Кроме того, книга должна быть хорошо написана. Автор должен чувствовать язык, как виртуоз чувствует скрипку. Это не значит, что он непременно должен быть тонким стилистом. На скрипке ведь исполняют и очень простые вещи.

— В одном из интервью вы упомянули, что в этом году начнете работать над новой книгой. Как она будет связана с уже опубликованными романами?

— Я этого пока и сам не знаю. Нахожусь на стадии обдумывания.

— Какой период необходим для того, чтобы образы и идеи предыдущей книги не отвлекали от написания нового романа? Или переплетение смыслов — необходимое условие творчества?

— Я быстро забываю написанное — иной раз в буквальном смысле. Случается, не могу вспомнить имени героя или связанный с ним эпизод. Расставание с книгой происходит в момент ее публикации. Дальше она живет своей жизнью, не очень-то на меня оглядываясь. Я же смотрю на нее, как родители смотрят на взрослых детей — с любовью, но на расстоянии. Некоторые вещи переходят у меня из романа в роман, но — продолжая сравнение — сходство родившегося ребенка с его братьями объясняется не существованием братьев, а генетическим кодом родителей. Есть темы, которые волнуют меня на протяжении многих лет, и я к ним всякий раз возвращаюсь.

— Память соединила пространства Киева, Петербурга и Мюнхена в сознании Глеба Яновского — музыканта, творца, открытого всем культурам. Как, на ваш взгляд, современная литература влияет на читателя, живущего в парадигме глобализации?

— Мне кажется, что глобализация сближает культуры на очень поверхностном уровне, поскольку на этом уровне она осуществляется. По-настоящему сильные вещи находятся в другом регистре. Это не значит, что их на поймут люди другой культуры, — поймут. Просто к глобализации это не будет иметь никакого отношения.