Каждый маяк по-своему светит
Сегодня исполнился год с момента перезапуска проекта «Прочтение». Все это время команда журнала следила за происходящими в литературном мире событиями и делилась с вами новостями, рекомендациями и, конечно, критическим мнением. За год мы написали более двухсот статей и опубликовали более ста фрагментов из произведений. Перед вами семь рецензий на самые громкие новинки 2017-го. Читайте книги вместе с нами.
«Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары ‒ роман нового времени, роман перманентного сейчас. И дело даже не в том, что время в книге попросту не обозначено, определить его труда не составит (по именам фотохудожников и архитектурным стилям, по присутствию мобильных телефонов, ноутбуков, интернета, в конце концов). Оно новое по мироощущению: в нем нет традиционно четких границ между старостью, молодостью, мужским, женским, цветом кожи и глаз, сексуальными предпочтениями, гастрономическими пристрастиями, даже границы между странами здесь какие-то несущественные.
Роман «Тобол» вместе с тем блестяще выстроен с учетом законов современной драматургии: сквозь гигантский пространственно-временной портрет эпохи красными нитями протянуты судьбы отдельных героев, и они четко прослеживаются, характеры получают развитие, и ни одна сюжетная линия не обрывается. Иванов помнит обо всех жителях своего мира и ни разу не повторяет ошибку многих современных авторов – не бросает никого на полдороге.
Быть может, книгу Анны Козловой было бы правильно назвать кинороманом, вот только визуалы остались бы недовольны: мрачные тона ничем не разбавляются, потому как надежда в тексте отсутствует. Язык произведения живой и совсем не возвышенный, а из ярких счастливых деталей здесь — тактильные ощущения близости, свечки, утонувшие в ванной, закат за окном и нелепые повседневные случайности. Героев жалко — с самим собой невозможно бороться, да и разбить себе голову тоже. Жить лучше хочется и в детстве, и в юности, но не получается: ни у Юли с Анютиком, ни у провинившегося духа их друга Сергея, ни даже у пса Лютика. В этом сумбурном и цинично-смешном дневнике в каждом видится человек: живой, виноватый и истерично-несчастный. Прочесть «F20» стоит, хотя бы ради того, чтобы научиться судить об окружающих не по диагнозам, а по их характерам.
Для иллюстрации тех или иных отрезков его жизненного пути автор постоянно прибегает к аналогиям с современной массовой культурой — в итоге получается дикая мешанина из «Властелина колец» и «Шрека» с «Твин Пиксом». На этой скользкой дорожке принудительного осовременивания чувство стиля зачастую изменяет автору: сложно без недоумения читать фразы вроде «принимался дефилировать перед собеседниками на своих марксистских лабутенах». Это скорее мешает продираться через книгу, чем облегчает чтение для молодежной аудитории. Данилкин соскальзывает в эклектику, где наряду с хештегами и оперативной памятью возникают аппарансы, диффамация или же вынесенный в заглавие пантократор.
Структура романа напоминает структуру сказок, описанных Владимиром Проппом в «Морфологии волшебных сказок». В «Заххоке» семь действующих лиц, правда не все из них соответствуют сказочным функциям. Тем не менее Зухуршо, выбравший себе образцом мифологического змееподобного тирана Заххока (он же трехглавый змей, по другим источникам), — очевидный злодей. Он похищает царевну — Зарину. Джоруб выступает в качестве ее беспомощного отца, Андрей — брата. Сосватанный героине Карим — ложный герой, истинный же — Даврон, который в каком-то смысле являет собой воплощение настоящего благородного рыцарского духа. Самый загадочный персонаж — Эшон Ваххоб — может рассматриваться как волшебный помощник. Такому восприятию текста способствует и особый замкнутый хронотоп, в котором разворачивается действие.
В замочной скважине «Текста» Глуховского встречаются два взгляда: свой и Ильи Горюнова. И это поистине высшая степень смущения. Книгу тошно читать. Она заманчивая, как все запретное, и вязкая, как болото. Переворачивая страницы — погружаешься в трясину еще глубже, а выбраться удастся, только если кто-то подаст палку. Потом еще долго будет стекать с тебя жижа подсмотренного и отваливаться налипшая на кожу тина подслушанного. Это история, от которой не отмыться и не спрятаться, пока не уверишься в ее невозможности. Только так можно продолжать каждый вечер ставить айфон на зарядку, постить фотографии в инстаграм и думать, что ватсап — безопасный мессенджер.
Литературные аллюзии и литературность романа в целом чувствуется уже с первых страниц. Разумеется, студент филологического факультета Миша не может обойтись без раздумий о том, что более реально: жизнь как таковая или словесное творчество. Кроме непосредственных размышлений о сущности литературы и литературного процесса 1930-х годов, автор вступает в своеобразную игру с читателем. Искать ли в образе Али и ее семьи отсылки к судьбе Ариадны Эфрон, узнавать ли в сюжетах, набросанных Крастышевским своим товарищам по перу, произведения И. Ильфа и Е. Петрова, М. Булгакова и видеть ли в самих литературоведческих поисках героя отголоски научных дискуссий филологических школ 1920-х гг. и другие проекции романной действительности на реальность историческую — дело читателя.
Категория: Ремарки
войдите или зарегистрируйтесь