Африканские корни в европейском грунте

• Абдулразак Гурна. Посмертие / пер. с англ. Ю. Полещук. — М.: Строки, 2023. — 352 с.

Вообще, начинать знакомство с творчеством Абдулразака Гурны стоит с другого его романа — «Рая».

Действие разворачивается в начале XX века. Юсуфа, мальчишку из бедной восточноафриканской семьи, родители отдают в услужение богатому купцу — своеобразно покрывая так долг. Сперва Юсуф помогает по хозяйству, а потом отправляется с купцом (которого долго считал дядей) в глубь Африки — торговать с дикими племенами. И постепенно понимает, что все они — купец, его служащие и даже он сам, — становятся колонизаторами. Такими же, как европейцы, героями мрачных местных легенд. Роман заканчивается бегством Юсуфа от купца — казалось бы, финал открыт.

Однако история неожиданно продолжается — в написанном спустя почти тридцать лет «Посмертии». Юсуфа теперь зовут Хамза — автор не объясняет, почему имя меняется, но ошибки в том, что герой тот же, быть не может: он выдает свое прошлое в одном из монологов. Определенную логику проследить все же можно: Юсуф (арабский вариант имени Иосиф), вероятно, назван так в честь исламского пророка, Хамза же — имя сподвижника пророка Мухаммеда. После побега от дяди герой попадает в шуцтруппе — германскую колониальную армию. Он прислуживает офицеру, учится читать и писать по-немецки и так преуспевает в этом, что позже даже переводит фрагменты из Шиллера. Получив ранение, Хамза возвращается в родные края.

Любая война, по задумке Гурны, стирает и имя, и прошлое, поэтому все приходится начинать заново. Хамза устраивается на работу к купцу Нассору и знакомится с юной Афией, брат которой тоже ушел воевать в шуцтруппе, но не вернулся. Удастся ли Афие и Хамзе найти его? И захочется ли узнать правду о том, кем он стал? Ведь война — мясорубка, перемалывающая не только кости и плоть, но и личность. Вдруг от прежнего Ильяса ничего не осталось?

Абдулразак Гурна — танзанийский писатель, который много лет живет в Лондоне. В 2021 году имя автора стало известно широкой аудитории — Гурна получил нобелевскую премию по литературе «за бескомпромиссное и сострадательное исследование последствий колониализма и судьбы беженца, оказавшегося в водовороте культур и континентов». Каждый его роман — попытка осмыслить путь стран третьего мира, поразмышлять о последствиях колонизации и о национальной идентичности африканцев.

Афия, как велели, отправилась в дом хакима. Тот жил у мечети, возле старого кладбища. Немцы давным-давно запретили там хоронить, опасаясь загрязнения и заразы, и лишь начавшаяся война отвела их угрозу сровнять кладбище с землей. Британские власти ничем таким не грозили, однако запрет на погребение поддержали, приказав регулярно расчищать старое кладбище от кустов и деревьев, чтобы она не превратилось в рассадник малярии.

Поскольку «Посмертие», пусть и весьма опосредованное, но все же продолжение «Рая», эти две книги нельзя рассматривать отдельно друг от друга (хотя сюжет каждой автономен). Это диптих африканской жизни. Однако «Посмертию» будто бы не хватает ярких персонажей, сквозных образов и цельности, которые были в «Рае». Безумная жена купца, видевшая в Юсуфе святого и хотевшая, чтобы тот излечил ее прикосновением, мусульманин, учивший героя молиться, жестокий, но, как оказалось, способный к сочувствию главный помощник купца, руководивший караванами, — все они формировали пестрый мир романа. В «Посмертии» к этим героям по колоритности близок разве что офицер, которому прислуживает Юсуф-Хамза.

В «Рае» последовательно появлялся сквозной образ, собственно, рая: сперва это был сад купца, потом — далекий горный район, а после — уже рай небесный. В «Посмертии» к сквозным элементам можно отнести разве что одержимость одной героини духом, но на нем автор концентрирует внимание лишь дважды — в завязке и развязке.

И в то же время «Посмертие» доводит историю «Рая» до логического завершения. Если в предыдущей книге Юсуф-Хамза сбежал от дяди-купца к немецким солдатам, как бы добровольно отдавшись всепоглощающей колонизации, то в «Посмертии» герой возвращается домой. Это намек от Гурны: корни возьмут свое — их не вырубить колонизацией, не выжечь войной. Слишком глубоко они вросли в героев.

При этом этнические корни по Гурне — не абсурдные устои и духовная замкнутость, которые, например, высмеивает в своих романах Салман Рушди. Гурна, вводя сцену, в которой девочке ломают руку лишь за то, что она научилась писать, осуждает своих героев, ведь это, как и, например, выбор знахарки вместо врача — никакие не корни, это — варварство. Настоящие же корни черпают силу в африканских традициях, смешанных с лучшими европейскими новшествами ( как говорят немцы в книге, результатами их Zivilisierungmission — дословно «цивилизационной миссии». Например, прививками от малярии). Гурна стремится показать, что лишь гармоничный сплав цивилизаций может стать железом нового времени, ознаменовать начало иной эпохи.

— Ты даже не знаешь, что такое математика, верно? Мы здесь для того, чтобы научить вас всему, математике и прочим премудростям, которых у вас не было без нас. Это наша Zivilisierungmission, — сказал офицер, левой рукой махнул на лагерь за окном, его худое лицо и тонкие губы сморщились в сардонической улыбке. — Таков наш коварный умысел, не поймет который разве что ребенок. Мы пришли сюда, чтобы вас цивилизовать.

Художественная составляющая «Посмертия» как будто бы слабее, чем «Рая». Может, такова и была задумка — сделать все менее красочным, более приземленным, — но на контрасте с предыдущим романом этот ход выглядит скорее как баг, а не фича. В «Рае» герои рассуждают о «мерзких и страшных» колонизаторах-европейцах, а сами становятся колонизаторами диких племен — и эта своеобразная «колонизаторская матрешка» в «Посмертии» отсутствует. Нет здесь и уже упомянутых сквозных образов, которые помогают герою понять мир вокруг: именно мысли о рае — земном или небесном, — и рассуждения взрослых о религии (стоит переводить Коран на хинди или нет? Действительно ли жизнь после смерти такая, как о ней говорят?) толкали маленького Юсуфа на размышления. В частности, о своем месте в этом мире. «Посмертие» — уже не роман взросления. В «Рае» подкупала именно возможность взглянуть на события глазами юного Юсуфа-Хамзы. То был мир легенд, баек и сказок; безумных механиков-индийцев и демонических «железных армий» европейцев. Мир нового романа более чем человеческий: это мир чопорных немцев, пастырей и мрачной «взрослой жизни». Байки оказались байками: нет у немцев волшебных демонов — есть обычное, но не менее страшное, оружие.

Два жестоких и коварных захватчика — один тут, у нас, другой на севере, — решили разобраться друг с другом. Они воюют за право проглотить нас целиком. Ты-то здесь причем? Ты хочешь записаться в армию наемников, которые славятся зверствами и жестокостью.

Колоритный, пышный, экзотический «Рай» был, как «Сто лет одиночества» для Маркеса, саблей в руках Гурны, рубящей лианы на пути к европейскому читателю: роман, как и magnum opus Маркеса, показывает чуждую старому свету культуру как бы с изнанки, смешивает реальность и выдумку и заставляет поверить в написанное, каким бы фантастическим оно ни было. Хотя Гурна далеко не магический реалист, нотки волшебства в «Рае» есть. В «Посмертии» же писатель будто бы хочет охватить все сразу: и семью, и войну, и Африку, и Европу, и знахарок, и врачей, и христиан, и мусульман, и духов, и предпринимателей. Только этот пестрый бисер, нанизанный на нитку сюжета, рассыпается — особенно ближе к финалу, когда на мгновение роман оборачивается настоящей семейной сагой: тайна пропавшего Ильяса раскрывается. Хотя этот финальный марш-бросок заслуживал стать основой книги, ее костным мозгом, обросшим множеством тем и событий. Одним словом, роману будто не хватает дыхания, чтобы раскрыть все заявленные темы, а еще — показать читателям Германию после Первой мировой войны глазами африканца, знакомого с европейцами лишь как с колонизаторами. Иногда — жестокими и бессердечными, иногда — овеянными волшебными легендами, а иногда — несущими блага цивилизации и все понимающими.

«Посмертие» — серьезный роман на серьезные темы, лишенный очаровательной магичности «Рая». В нем нет волшебной и чарующей музыки иных культур, которая помогла бы окунуться в африканскую жизнь, но сюжет книги все равно утягивает за собой, а контраст между европейским и традиционно африканским только подхлестывает читать дальше. А после — изучить, какой же Африка стала сейчас: спустя почти век после описываемых событий.