Прошлое без срока годности

• Георги Господинов. Времеубежище / пер. с болг. Нат. Нанкиновой. — СПб.: Polyandria NoAge, 2023. — 285 с.

На литературном семинаре рассказчик — он же альтер эго самого писателя — встречает (или придумывает) Гаустина — мистификатора, психиатра-геронтолога и человека, «меняющего десятилетия, как мы меняем самолеты в аэропортах». Вот он в конце восьмидесятых вместе с рассказчиком раскуривает сигарету и рассуждает о философии, а через год отправляет тому черно-белую открытку прямиком из 1929 года.

Гаустин одержим прошлым, но свою манию он оборачивает на пользу обществу, создав клинику для людей с болезнью Альцгеймера. Каждый её этаж с точностью воспроизводит то или иное десятилетие, позволяя пациентам привести внешний мир в соответствие с внутренним. Рассказчик помогает Гаустину, собирая достоверные обломки прошлого — от портманто, облицованного темно-зелеными «вафельками», до старых номеров немецкого журнала «Неккерман».

Нельзя просто кому-то сказать: это твое прошлое 1965 года. Нужно знать истории, а если нельзя их заполучить, придется просто сочинять. Необходимо располагать всей информацией о каждом конкретном годе. Какие прически тогда носили, насколько острыми были носки туфель, как пахло мыло — требовалось хорошо разбираться в запахах. Какая выдалась весна: дождливая или сухая, какие температуры отмечены в августе. Какие эстрадные песни пользовались популярностью. Прошлое — это ведь не только то, что с тобой случилось, но и то, что ты всего лишь себе придумал.

Идея лечения прошлым становится настолько популярной, что Гаустин строит целые кварталы, а затем и поселения из артефактов разных исторических эпох. А вскоре его проектом заинтересовываются не только пациенты с болезнью Альцгеймера, но и условно здоровые люди, которые ищут в прошлом лекарство от настоящего. Все меняется, когда на Гаустина и его методы обращают внимание политики. Они принимают решение развернуть к прошлому целые государства и организуют референдумы, чтобы каждый народ смог выбрать то золотое десятилетие ХХ века, куда хочет вернуться.

У каждого рано или поздно наступает момент, когда вдруг осознаешь, что резко начал стареть. И тогда ты панически пытаешься угнаться за последним вагоном прошлого, чтобы успеть запрыгнуть в него, а он уходит все дальше и дальше. Это желание вернуться характерно как для людей, так и для государств.

Так, после референдума Швеция принимает решение жить по образцу семидесятых, во времена расцвета Аббы и Икеи. Италия — в шестидесятых, эпохе дольче виты, голубых «весп», Феллини и Мастрояни. А вот Великобритания — в наказание за Брекзит — лишается права участия в столь желанном голосовании. Важный дисклеймер: все эти временные петли появляются без участия машины времени или других фантастических допущений. Только дым, зеркала, немного пассов руками и коллективное решение не думать о будущем и забыть о настоящем.

Кэрол Ханиш еще в семидесятых провозгласила: «Личное — это политическое». Георги Господинов продолжает эту мысль, доказывая, что и «Политическое — это личное». Голосуя за то, в какой исторический период страна была наиболее счастливой и процветающей, гражданин выбирает то время, в котором он сам был счастлив: эпоху своего детства и юности, когда мороженое было вкуснее, а воздух чище. Политики в романе возвращают к жизни ту идеологию, которая сформировала их самих, а не отвечает актуальным потребностям общества. Так, политические решения, определяющие судьбу страны, неизбежно оказываются во власти личных пристрастий ее жителей.

В семидесятые мы все стали наслаждаться жизнью, — растолковала мне одна приятельница датчанка. Помнится, я ее спросил: «А что ты скажешь о шестидесятых? Разве не тогда появились все удовольствия?» Моя приятельница немного помолчала, а потом сказала: «Ты прав, но в то время мы еще не знали, что с ними делать. Шестидесятые закончились словно молодежная тусовка: ты лишь напился, почувствовал себя хорошо, но вдруг приперлась милиция. И осталось только похмелье. В семидесятых я уже знала, что делать с удовольствиями, мы все уже знали и жили хорошо. Так что будь уверен — все проголосуют за них.

В последние годы тема исторической памяти все чаще занимает умы писателей. «Предчувствие конца» Джулиана Барнса, «Лишь краткий мир земной мы все прекрасны» Оушена Вуонга, «Памяти памяти» Марии Степановой, «Риф» Алексея Поляринова, «Валсарб» Хелены Побяржиной — «Времеубежище» не просто встраивается в этот ряд, но и будто возглавляет его, отражая потребность человечества искать утешение в истории, забывая о ее травматичных страницах. Композиция романа подобно омуту памяти — зыбка и непостоянна, а сюжетные линии как воспоминания постоянно ускользают от читателя. Впрочем, сам Господинов сравнивает «Времеубежище» с «Сарабандой» Генделя, которой характерна строгая повторяемость и в то же время медленное продвижение вперед. «Сдержанно и торжественно для начала. Потом все может — и должно — рассыпаться» — так происходит и в романе.

Господинов не только чутко уловил общественную одержимость ностальгией, но и показал: чем громче люди говорят о необходимости сохранения исторической памяти, тем больше они забывают, обращаясь с прошлым как с податливой глиной, из которой можно слепить всё, что угодно или выгодно им самим.