Жизнь разрывает киноленту

• Марго Гритт. Вторжение. — М.: Альпина. Проза, 2023. — 320 с.

Угрожающее слово «вторжение», ставшее названием дебютного сборника Марго Гритт, благодаря всеохватному значению успешно объединяет тринадцать рассказов и одну повесть. В нем уже заложено обещание конфликта, близость тревожных перемен, предстоящее нарушение границ (человеческих или даже литературно-жанровых). Именно из этих компонентов чаще всего складывается рабочий механизм истории — по сути, «вторжение» есть в текстах каждого автора, чьи персонажи сталкиваются с изменениями в жизни. Интрига в том, к каким темам обратится пишущий и будет ли в процессе письма найден узнаваемый стиль?

Рассказы Гритт вошли в шорт-лист шестого сезона премии «Лицей» и были отмечены блогерским жюри в специальной номинации портала Riderо́. Некоторые из них публиковались в журналах «Дружба народов», «Прочтение», «Пашня», Tint Journal и коллективном сборнике «Дружба» от No Kidding Press. Повесть «Чертово колесо» предстает перед широкой аудиторией впервые.

В этих текстах рвутся межличностные связи, изменчивые границы отношений подвергаются испытаниям и не всегда их выдерживают. Давняя и, казалось бы, обоюдная дружба оказывается иллюзией («Наташин день»). В светлые воспоминания о любимом дедушке вторгается шокирующая правда, сокрытая матерью («Нырок»). Штормовое предупреждение изолирует вспыльчивого циника вместе с секс-работницей («Суббота»). Хирург во время операции узнает человека, из-за которого лишился семьи, и сталкивается с искушением нарушить врачебный долг («Клятва»). Смотрительница музея следит, как слепые экскурсанты ощупывают статуи, — из этого наблюдения вырастает размышление о дистанции между всеми нами («Руками не трогать»).

Жизнь персонажей меняют религиозные потрясения, насилие, утрата близких, инвалидность, кем-то запрещенная любовь — некоторые табуированные по нынешним временам темы взламываются писательской смелостью. Эти истории во многом о разобщении людей, гибельном эскапизме, которому можно противостоять или поддаться. А еще о том, что современный человек — вопреки известному высказыванию Джона Донна — все-таки остров, но у него есть шанс преодолеть отчуждение (об этом оптимистичный рассказ «Сашки»).

Неожиданность книги — в карнавальном разнообразии жанров. Узнаваемый бытовой реализм уступает место камерной антиутопии («Птицефабрика»), фантастике о балерине на роботизированных протезах («Электрический балет»), сюрреализму («Сорока-ворона»). На фоне местных страхов-тревог светится комедийная история «Ибо мысли слышны на небе» — готовый материал для разрывного стендапа: девочка узнает о существовании Бога и хочет передать ему весьма экстравагантное послание. Есть даже новелла по мотивам песни Common People от группы Pulp — ее сюжет Гритт переместила в наши реалии: циничная парочка миллениалов решает сыграть в жизнь «простых людей», и странная забава выходит из-под контроля. 

Я устроился продавцом в магазин спортивного питания, в который почти никто никогда не заходил, от скуки я начал пить. Ты находила бутылки между кухонным шкафом и холодильником, под столом, в ванной — за шампунем, за мешком с кошачьим наполнителем, в кармане пиджака, который я не надевал с дня свадьбы, и даже, как ни странно, прямо в мусорном ведре. Ты накричала меня, и я впервые тебя ударил. Я ударил тебя потому, что так делают простые люди. 

Пример писательской смелости и уверенной работы с тяжелой темой — рассказ «Вторжение». О нежелательной беременности, послеродовой депрессии и темной стороне материнства, которая не соответствует культурным «стандартам», оторванным от непредсказуемой жизни. В отстраненном, ощутимо нервозном повествовании — вся героиня, пережившая мужское насилие и пугающую трансформацию. Из девушки, будто из гранаты, вырвали чеку, и она вот-вот взорвется разрушительной волной. Текст наполнен болезненной телесностью, правдивой фактурой с грубыми гинекологами и закрытыми мамскими форумами. Насыщенный деталями рассказ напрочь вываливается из тесных жанровых рамок триллера, подключаясь к ужасам женской повседневности. 

Когда дядя Андрей влез в палатку, расстегнул спальный мешок и принялся выцеловывать ее ноги снизу доверху, Лара больше не представляла себя его женой. Ей нравилось думать, что она Саманта из сериала «Секс в большом городе», пусть немытая и с пропахшим костром волосами. Раскованная и опытная. Свободная распоряжаться своим телом, как ей захочется. Но когда дядя Андрей больно скрутил между пальцами ее сосок, как ручку магнитолы, а по носу ударил крестик, Лара почувствовала, что ее тело больше не принадлежит ей. 

Финальная точка в прозе Гритт, как правило, лишь формальность — сюжетные окончания зачастую разомкнуты, и рассказы продолжаются уже в голове читателя благодаря открытым интерпретациям. Исход конфликта остается «за кадром», приглашая очевидцев к домысливанию. 

Само понятие «кадра» характерно для текстов писательницы. Состоящие из продуманных монтажных склеек, стройной композиции, они насквозь кинематографичны. В почти каждой истории найдутся референсы к фильмам, упоминание актеров. И это не заигрывание с отсылками, а усиление сквозной темы: растерянные персонажи пасуют перед черными дырами настоящего, представляя себя в чужих ролях и прячась в киношных мечтаниях о лучшем. Но жизнь не терпит фальши и разрывает к черту поддельные киноленты. Первый рассказ «Play/Pause» задает этот повторяющийся мотив «экранных» фантомов:

Мысленно я живу на Манхэттене, делюсь секретами с Деми Мур и репетирую речь для «Оскара», говоря в расческу, как в микрофон, а Толя не знает, кто такой Джармуш, не смотрел ни одного фильма Линча, не может поддержать разговор даже о попсовой «Загадочной истории Бенджамина Баттона», которая прямо сейчас идет в кинотеатрах. 

Институт культуры и искусств против сельскохозяйственного техникума.

Малая проза сборника выглядит как тренировочный полигон, на котором Гритт через разные жанры оттачивает писательские навыки. И так рассказ за рассказом, ступенька за ступенькой, поднимается до формы покрупнее — повести «Чертово колесо», куда переместились обретенные приемы и открытия. Умышленно или по удачному совпадению в ней отзеркалились образы из предыдущих текстов: черная дыра, чернильные розы, скульптура, матери-одиночки, глубоководные рыбы и, разумеется, очередной киноряд. 

В отличие от лаконичных рассказов эта история далека от штормовых жанровых удивлений и не столь динамична. Но ее сила раскрывается в откровенно щемящей серии переживаний и страхов шестнадцатилетней героини, которой только предстоит узнать себя во время летних каникул. Действие происходит в нулевые, ставка здесь во многом сделана на эффект узнавания, чему также способствует композиция повести: названия глав — популярные песни того периода, бойкий плейлист неприкаянного девичьего лета. 

Это неторопливый slice of life об одиноком уже-почти-что-не-ребенке с кучей комплексов. Жизнь Варвары еще толком не началась, а будущее уже неприглядно запылилось. Попробуй разгляди, какую дорогу выбрать и кем стать. Или лучше так и застыть в нерешительности, остаться в обездвиживающих объятиях матери под южным солнцем? И пусть сердце героини требует перемен, но это не отменяет тревожности перед грядущим — состояние, многими испытанное. Разбираясь в отношениях с родительницей (любовь без надежды на понимание), встречаясь с новыми людьми (открытие незнакомых ощущений), Варвара заглядывает в других, чтобы понять — или хотя бы почувствовать — нечто важное о себе. 

«Чертово колесо» — ностальгический привет нулевым, капсула времени, эпизод взросления. И к тому же весомое дополнение к ранее начатому разговору о материнстве. В отрыве от сборника повесть смотрелась бы не так выигрышно, но именно она обеспечивает книге логическую завершенность, подытоживает искания рассказов-короткометражек.