Земная шваль, космическая нечисть
- Саяка Мурата. Земляноиды / пер. с яп. Д. Коваленина. — М.: Popcorn Books, 2022. — 272 с.
«Дети в шутку швыряют камни в лягушек, но лягушки гибнут всерьез». Одно из самых известных стихотворений австрийца Эриха Фрида — не что иное, как парафраз Плутарха. Звучит, разумеется, монументально, вневременно, искристо. Так и хочется вытатуировать эти слова на ослепшем сердце. Подстегивает, будоражит мысль, мерцающая на поверхности: детство жестоко, но не знает об этом.
Речь даже не о специфике взросления, отдельных элементах быта, которые у одних бывают счастливыми, а у других не в пример тяжкими, нет: речь о том, как ребенок воспринимает призрак возникающего перед ним выбора. Зла в таком контексте нет совершенно, а то, что хотя бы немного кажется ошибочным, тлетворным, спокойно перетекает в грезу, смех, кукольный балаганчик, рассчитанный на одного-единственного зрителя.
«Земляноиды» — именно об этом. Представьте себе очередную фантазию Миядзаки, которой в случайный момент ломают позвоночник, и получите роман Мураты. Зло в нем отсутствует фонологически. Сомнение, проговаривающееся вдалеке, сыплется, ветшает, тлеет, предуведомляя нечто куда большее и жуткое. Что нам дано в качестве исходных данных — безумие?
Увольте.
Слишком просто.
Классификации, пожалуй, отпадают еще в самом начале. История разворачивается до неприличия милая, настоянная солнцем классического аниме. Девочка по имени Нацуки вместе с семьей проводит лето в горах Нагано, где влюбляется — всякое бывает! — в своего двоюродного брата. Однако чуть дальше — буквально за следующим поворотом — мы обнаруживаем: клятву верности, ведьмовство, призраков, загадочную планету Попихамбопия и обостренное чувство загробного.
Нехило, правда?
С первых же страниц Нацуки дает понять читателю, что ее бытие крайне отлично от бытия прочих японцев. Тяжкая доля, которую ведьме приходится влачить день за днем, не позволяет жить по-настоящему счастливо и спокойно. Повсюду разнообразная нечисть, космическая шваль, которая так и норовит забраться в душу, выскоблить ее до неузнаваемого.
Когда спишь в деревне, если зажечь слабый свет — сетки на окнах тут же облепят полчища насекомых, и в комнате станет вообще ничего не видать. У себя дома я привыкла спать со включенным ночником и в этой призрачной полутьме ворочалась под одеялом от страха. Единственное, что успокаивало, — мысль о том, что Юу сопит где-то рядом, по ту сторону седзи, совсем недалеко от меня.
А потусторонние жизни все прижимались к окнам снаружи. Ночью их присутствие ощущалось особенно четко — и, хотя было страшновато, каждая клеточка моей плоти так и зудела от возбуждения.
Мы понимаем, что ведьмовские амулеты для Нацуки жизненно необходимы. Без них, без фантазии мир кажется излишне сложным, подозрительным, многоликим, и удержать его в голове становится попросту невозможно. Другое дело, когда перед тобой есть конкретная цель — защищать себя и близких от нечисти, колдовать, шагать нога в ногу с природой и не думать ни о чем плохом.
Вот это, что называется, Счастье.
Роман мерно раскачивается, удивляя — точными описаниями, цепкими диалогами, удачно расставленными «силками» внимания. «Земляноиды» просто-напросто увлекательно читать. По ним скользишь, посмеиваясь, и в такт внутренней беззаботности слога напеваешь что-то воздушное. Нацуки, ее двоюродный брат, мелкие рыбешки повествования — мама, бабушка, прочие знакомцы — выписаны исключительно правдиво.
Если бы их характеры отдавали непритязательным мультфильмом, то, вероятно, остальная часть истории запросто канула бы в ничто.
Нужно ли говорить о том, что счастливое лето в горах, тайны, перешептывания, игры на ветру, сердечные клятвы не более чем приманка? Дальше нас ждет хрестоматийное опустошение. И, что характерно, опустошение, поданное тем же слогом, тем же взглядом, тем же восприятием, что мило улыбались нам в самом начале.
Взрослея, Нацуки сталкивается с ужасом, рядом с которым ведьмы, призраки и космические чудища оказываются всего лишь скверно выдуманным анекдотом. Фантазию вытравливает правда жизни — безыскусная, тупая, клонящая к земле и задающая вслух собственные вопросы.
Где-то здесь хребет истории оказывается переломан, и дальше мы бредем по принципиально иным маршрутам. Нацуки рассказывает о себе — уже вышедшей замуж тридцатичетырехлетней женщиной, чей быт отчаянно обыден — и, пожалуй, не отличается от быта всех тех, кто некогда противопоставлялся стойкой Полиции Ведьм.
День за днем я сидела в полумраке своей спальни, разглядывая нашу Обручальную Клятву и проволочное кольцо. И постепенно стала замечать очень важные изменения. Мои косметичка-трансформер и магическая указка начали то и дело искриться золотой пылью, а у Пьюта наконец-то прорезался тихий, но отчетливый голос. И он сообщил мне, что заклятье, из-за которого он столько молчал, наконец-то разрушено.
— Но это же значит, что мои чары стали сильнее, так? — тут же уточнила я.
— Именно так! — подтвердил он как ни в чем не бывало.
Мой рот по-прежнему оставался неисправен. Я не чувствовала вкуса, и никакая еда удовольствия не приносила. Каждый раз, когда меня звали вниз к столу, я едва прикасалась к пище, так и норовя поскорей убежать обратно.
Трехчастная структура позволяет усмотреть в стремительных горестях прошлого некое подобие элегантности — выворачиваемая наизнанку пастораль все сильнее и сильнее рвется по швам. Все, что составляло основу жизни Нацуки и ее возлюбленного, оборачивается против них и скалит клыки; остается бежать, не помня себя, и рассчитывать на помощь родной Попихамбопии.
Вероятно, проблема воспитания и адекватного взросления сейчас крайне актуальна для японского общества — год за годом появляется все больше произведений мейнстрима, так или иначе затрагивающих этот вопрос. «Небеса» Каваками, «Синяя весна» Мацумото, «Цветы зла» Осими, «1Q84» Мураками — тем интересней, что роман Мураты сильно выделяется из этого списка.
Его природа игрива, невинна; кромешное содержание уживается с зыбкой притягательностью сумасшествия. Возделанное чужими руками, нисколько не случайное, оно захватывает разум и вскорости приводит Нацуки и ее «приятелей по рассеянью» к закономерному итогу. Впрочем, финальные сцены романа настолько задорно-потусторонни, живы в своей парадоксальности, грустны, что всякая попытка разъяснить их обернется конспектом и пересказом.
Смысл ровно в том, чтобы уловить эту интонацию самим, прочувствовать ее краем, лезвием, бликом; чудовища не рождаются случайно, за просто так; их приходу всегда предшествует теплое, беспечное солнце. «Земляноиды» — удивительный, сбивающий с ног роман о темных сторонах взросления и неизбывных пороках человеческого; пороках, не имеющих привязанности к месту, времени или контексту; роман для всех и ни для кого.
— Ну да, а что еще? Своей планеты у нас больше нет. Мы понятия не имеем, какая она — родная Попихамбопия, и нам уже никогда туда не вернуться. Так что мы всего лишь пустые контейнеры для заполнения чем-то еще... — проговорил он и вытер губы от приставших к ним овощей. «В чем проблема-то?» — было написано у него на лице. — А может даже, путешествовать пустыми контейнерами для заполнения себя на других планетах — обычный способ выживания уроженцев Попихамбопии? Что ты об этом думаешь, Юу?
войдите или зарегистрируйтесь