Внутрь «медвежьего поцелуя»

• Настасья Мартен. Верю каждому зверю / пер. с франц. Т. Хмелёва. — СПб.: Jaromir Hladik press, 2022. — 128 с.

«Укусы медведя на лице и черепной коробке, нижней правой челюстной дуге, перелом правой лицевой кости, многочисленные раны на лице и голове, еще один укус на правой ноге» — результат столкновения француженки Настасьи Мартен с диким животным у подножия вулкана на Камчатке. Молодая женщина-антрополог не первый год приезжает в эти края, чтобы изучать культуру коренного народа — эвенков. И вот очередная поездка оборачивается длительным кошмаром: утрата привычной внешности, разрушение границ нормальности, внутренняя дезориентация.

Измененная Мартен осмысляет произошедшее, ищет новое «я» — в отражении зеркала, в антропологическом концепте анимизма, в автофикциональном письме. Воплощение этого поиска — книга «Верю каждому зверю» — текст самопознания, документ боли и хроника ментального врачевательства.

Взгляд антрополога внутрь себя задает особую перспективу. Схватка с медведем воспринимается как архетипическое противостояние, шокирующая встреча с мифом о сакральном существе. Через собственный телесный опыт Мартен возвращается к идеям о родстве душ, метафизической связи человека и животного. Авторка удивляется странным созвучиям в своей жизни. Еще до инцидента эвенки нарекли француженку «матюхой» — медведицей, после травмы она уже «мьедка» — выжившая, помеченная когтями, «медвежьим поцелуем». Образы косолапых буквально оккупируют ее сны. Доходит до абсурдного — по телевизору в больничной палате показывают фильм «Морозко», где героиня Настенька ищет возлюбленного, превращенного в медведя.

«Я видела слишком иной мир зверей и слишком человеческий мир больниц. Я потеряла свое место, я ищу себе зазор между этими мирами. Место, в котором я могла бы обрести себя заново», — пишет Мартен. Она привыкла к суровым условиям работы, к полосе препятствий камчатской земли, но здесь ей приходится иметь дело с задачей более сложной. Пострадавшее тело и расколотое сознание становятся незнакомой территорией, которую нужно изучить, чтобы существовать дальше.

Пограничное состояние, существование «между» представлены в разных плоскостях. Это и географическое положение Мартен: Камчатка — Париж. И два многострадальных пункта в ее медицинской одиссее: российские хирурги вживляют в челюсть женщины громоздкий штифт — французские специалисты заменяют железку, но из-за неаккуратности инфицируют рану. И мировоззрение, сошедшее с рельс европейской рациональности в сторону анимизма, помогающего увидеть метаморфозы за пределами антропоцентризма.

Точно также текст «Верю каждому зверю» лишен четких границ жанра, скачет из одного регистра в другой — живое, непричесанное письмо. Элементы эссе, запись сновидений, выдержки из рабочих дневников не отменяют событийности, повествовательного движения. Мартен документирует путь от катастрофы к исцелению, эмоционально пишет об отношениях с близкими, о жизни среди эвенков. И не боится подпускать к своей боли:

Я закрываю глаза, понимаю, что не могу связать и двух слов, хотя только что я буквально вскипала от потока мыслей. И тут меня накрывает. Я опускаю голову, упираюсь лицом в колени, слезы одна за другой начинают скатываться по щекам, и вот они уже льются ручьем. Я чувствую, как хрустят мои кости, как переламываются зубы, как разжимаются челюсти, и вынести это невозможно, вкус крови, заполняющей рот. Аррргггггг, я рыдаю и вздрагиваю всем телом. Иван вздыхает, обнимает меня за плечи своей левой рукой и, выгнувшись, вынимает из правого кармана еще одну сигарету. Зажигалка, дым. «Снова видишь его?» — спрашивает он. «Да, всё. Вся сцена по кругу. Так неприятно», — отвечаю я ему.

Но к полновесному автофикшену книгу вряд ли можно отнести — мало сюжетности, художественного объема. Это и не мемуар в привычном понимании. Прежде чем создать автопортрет, Мартен нужно заново сотворить себя («я вся поломана и разодрана»), обрести утраченную целостность — и те усилия, которые она вкладывает в текст, велики для мемуарного жанра. В то же время книга по своему устройству приближается к произведениям Мэгги Нельсон, которая скрещивает личные истории с теоретическим исследованием, но Мартен не особо жонглирует цитатами и не уходит в интеллектуальную игру. Пожалуй, мерцающая неопределенность этого текста — одновременно исповедального, шаманского, антропологического — и есть его главное свойство.

Проделанная работа авторки отчасти схожа с хирургической процедурой, восстановлением внутреннего облика. Только вместо операционного стола она садится за письменный, сшивая воедино лоскуты разнородного письма о себе, скрепляя швами нового смысла прошлое и настоящее — тем самым исцеляясь. В какой-то степени «Верю каждому зверю» — литературно-терапевтический мостик, проложенный к будущей жизни. Сегодня в небольшой библиографии Мартен он занимает промежуточное место — между двумя книгами нон-фикшен о народах Аляски и Камчатки. Неизвестно, приблизится ли еще писательница к художественному опыту, но будем надеяться, что следующие, такие же сильные, жизнеутверждающие тексты появятся уже без воздействия катастроф и «медвежьих поцелуев».

Потому что надо жить дальше, как говорят те, кто живут здесь, в лесу, у реки, подножия сопок. Надо найти силы жить дальше после всего со всем и вопреки всему, просто жить дальше.