Распятая бабочка

• Мария Затонская. Миниатюры.— М,: «СТиХИ», 2021. — 48 с.

На одном из литературных семинаров поэтесса Евгения Коробкова сказала о стихах Марии Затонской, что это стихи «русского Басе». Есть и с чем согласиться, и с чем поспорить. Конечно, с точки зрения формы стихи Затонской не имеют никакого отношения к жанру хокку — это лирика, написанная гетероморфными стихами с нечетким размером и периодической подрифмовкой. Но, как и для Басе, для Марии Затонской характерно достижение гармонии между словом и ощущением. Не зря хокку сравнивают с застывшей в воздухе каплей воды — в них наиболее точно и полно выражается конкретное чувство автора. Затонская также стремится к тому, чтобы передать состояние лирической героини как можно меньшим количеством образов. Ее стихи невелики по размеру, но в них содержится умиротворяющее знание о человеческом чувстве.

Аналогию с Басе можно развить и в сторону композиции стихов: сначала описание природы, потом описание эмоции. Причем две эти части не взаимопроникают: в традиции японской поэзии нельзя сказать о герое тогда же, когда и о волнении осенних листьев. Первое должно придавать второму глубинный смысл, уподоблять движение природы внутреннему движению человеческой души. Затонская этим канонам не следует, и чаще всего лирическая героиня и окружающий ее мир действуют в стихах одновременно:

И крест над церковью плывет так мирно,
и мне еще любить тебя так рано.

Встречается, конечно, и композиция развертывания образа, похожая на хокку. Например, стихотворение «Вороны — угли на неровном белом», в котором созерцание зимнего (или ранневесеннего) пейзажа лишь в последней строке сменяется мыслью героини:

Я так давно тебе не улыбалась.

Изредка встречаются стихи, где лирическая героиня не проговаривает свое обыденное «я», не обращается к некому «тебе». Ее как бы нет, она как бы растворилась в созерцании мира, но на самом деле ее мысли и оценочные суждения явно и неявно сопровождают нас на протяжении всей книги. В стихотворении «Будет сон о снеге и о даче» героиня не говорит с читателем от собственного имени, но мы все равно видим ее мысли:

О том, что для кого-то что-то значить —
последняя награда на земле.

Бывает иногда ситуация, что поэт не хочет показывать ни героя, имеющего некие воззрения, ни, тем более, себя в пространстве текста. У Затонской все ровно наоборот: ее героиня никогда не растворяется в тексте, а, напротив, создает его. Как раз мысли и оценки здесь связывают разрозненные куски пейзажа, запахи, звуки в единый текст. Описание природы обретает законченность и смысл, когда подчинено поступку или реплике героини. Например, это происходит в стихотворении «Стонет камешек в тугой брусчатке». В нем «постамент у бронзовой повозки», «черепицы красная косынка», ива, песок у озера, кажется, просто перечисляются, но последние строки связывают их воедино, задавая читательскому восприятию интонацию свободы от любви:

Добрый русский воробей чирикнет
на безлюдье широко и взлетно.
Вот и сердце от любви свободно.

Поскольку стихотворения невелики, но очень насыщены образами, их можно сравнить с картинами, написанными яркими, жирными мазками. Этот метод близок к верлибристике Владимира Бурича и Алексея Алехина, в которых Затонская видит своих учителей. Каждый образ поэтесса доводит до той точки, в которой сочетание слов обещает предельную выразительность. Все здесь основывается на сжатии фраз, концентрации образов — Мария Затонская понимает, как ценна в малом жанре каждая пустота, каждое мгновение свободного дыхания. В этом моменте уподобление хокку будет уместно.

Однако в «Миниатюрах» образ мира развернут куда больше, чем в восточной поэзии. Поэтесса наполняет его необычными, сугубо авторскими деталями, которые очевидны, но незаметны, пока о них не скажешь:

прабабушка в инвалидном
укрытая шалью и тенью вишни.

Собственно, разнообразие художественных приемов и неожиданность метафор («а сквозь узкие листья век», например) в стихах Марии Затонской отражают принципы мышления героини, наглядно показывают ее видение мира. Здесь не лишним будет уточнить, что в контексте этой поэтики лирического героя и автора можно уравнять; создается впечатление, что это один и тот же субъект.
Затонская говорит от собственного имени и о собственных переживаниях, событиях жизни. То, что происходит на страницах «Миниатюр», происходило на самом деле. Абсолютно реальными (и хорошо представимыми жителю Сарова) являются топосы. «Заброшенный магазин „Звездный“», который уже не заброшен, а вновь работает, но под другой вывеской. Городской фонтан, струи которого часто бьют из-за ограждения на тротуар. Более известные широкому читателю «переход на Комсомольской» и «Москва, аэропорт Внуково». Значит, не приходится сомневаться и в героине, особенно после стихотворения «У Маши из девяностых», где поэтесса окончательно дает читателю понять, что голос героини — ее голос. Кем еще, кроме Марии Затонской, может быть «Маша из девяностых»? Никем.

Она с каждой минутой от меня всё дальше —
уносится на самолёте времени.

Выстраивается простая параллель: раз «Маша из девяностых» — «она», то «я» — «Маша из настоящего».

Соответственно, в декорациях реальной жизни с реальным человеком должны происходить реальные события. В связи с этим поэзию Затонской можно назвать лирическим дневником, который помогает ей осмыслять действительность и окончательно примиряться с нею.Творчество здесь — сублимация накопленного внедокументального опыта, не находящего иной формы, кроме стихотворной. Реализуя этот опыт чувствования, а не видения конкретного события, Мария Затонская достигает баланса собственного мировосприятия.

Когда с нами что-то происходит, друзей и знакомых больше интересуют конкретика и факты, нежели наши ощущения. Для прозы момент документальности, логической выверенности и причинно-следственной завершённости тоже определяющий. И лишь поэзия позволяет эмоции взять верх над всем остальным. Затонская не столько плывет по течению реки собственных чувств, сколько вычленяет из этого потока что-нибудь одно и старается описать это как можно полнее и точнее. Этим она напоминает натуралиста с коллекцией распятых бабочек.

В поэзии Марии Затонской воля героини всегда находится выше ее эмоций, и поэтому с одинаковой тщательностью она распинает на иголках как приятные, так и неприятные чувства. Откровенные признания («любовника, о котором и вспоминать неудобно»), являются еще и честностью не только перед читателем, но и перед собой. Как будто этот «дневник» и правда не предназначен для широкого чтения. Но исповедальность, как уже было сказано, граничит с неуемным любопытством исследователя, и манифест этого любопытства — стихотворение «Вспомнила, как свекровь хоронили». В нем бабочка приобретает сакральную ценность именно в своей распятости, открытости изучению:

я старалась
насмотреться на смерть:
длина
ширина
икона.

Эмоция — дар. Раздерганная, описанная и разжеванная эмоция превращается в икону. А почитатели этой иконы — те, кто видит не факт бытия, а его сущность, кто испытывает эмоцию, а не анализирует ее. То есть все мы, на самом деле, просто в разных состояниях и в разные периоды жизни. Когда Затонская препарирует свое чувство, оно становится выше нее самой, приобретает внеличностность.

Именно поэтому в литературе на фоне множества сменяющих друг друга художественных методов периодически появляются лирические дневники. Это — метод, в первую очередь, психологический, и лишь потом стихотворный. И если форма, идея или взгляд устаревают, то чувство как компонент бытия — никогда.