Орудийные средства поэзии

• Павел Успенский, Вероника Файнберг. К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама. — М.: Новое литературное обозрение, 2020. — 360 с.

Стихи Осипа Мандельштама, одной из центральных фигур русского поэтического канона, не раз становились предметом исследований, во многом благодаря которым в научном сообществе сформировались представления о том, как можно и нужно изучать модернистскую поэзию. К разряду таких работ может быть отнесена и книга Павла Успенского и Вероники Файнберг, предлагающая не только новое прочтение текстов Мандельштама, но и — шире — смену общих исследовательских установок.

Главный тезис авторов прост, но значителен: язык поэзии Мандельштама выстраивается в первую очередь за счет взаимодействия устойчивых речевых сочетаний — идиом и коллокаций, подвергающихся разнообразным трансформациям. Например, строчка «И вспоминаю наизусть и всуе» конструируется слиянием выражения «помнить наизусть» и идиомы «поминать всуе».

Можно сказать, что Мандельштам воспринимал идиоматику в двойной оптике: и как спаянные слова, и как слова, механически соединенные, то есть как свободные словосочетания. Это особое видение позволяло ему как изменять фразеологическую семантику, так и отталкиваться от лексического состава идиомы и на его основе создавать уникальные поэтические смыслы.

Основная часть книги — скрупулезное описание идиоматического пласта мандельштамовской поэзии. Авторы выделяют шесть классов, в которые укладываются многочисленные примеры использования устойчивых языковых сочетаний в стихах: от простого проявления идиомы или коллокации («Я повторяю еще про себя под сурдинку») вплоть до изощренных совмещений нескольких выражений в одном высказывании («И дышит таинственность брака / В простом сочетании слов» — обыгрываются коллокации «сочетание слов» и «сочетаться браком», а также идиома «таинство брака»). За этой классификацией, убедительно демонстрирующей основополагающий, вездесущий характер приема трансформации устойчивых сочетаний для всех периодов творчества Мандельштама, следует разбор девяти текстов поэта. Переход с уровня строки на уровень целого стихотворения позволяет обнаружить, что и в развертывании самого произведения трансформированные идиомы оказываются важнейшими смысловыми сгустками, которые образуют ту самую «орудийность поэтической речи», «серию снарядов, конструирующихся на ходу и выпархивающих один из другого во имя сохранения цельности самого движения», о которой писал Мандельштам в «Разговоре о Данте».

Анализ стихотворений позволяет Успенскому и Файнберг прийти к важному выводу:

Установка Мандельштама прежде всего на язык в подлинном смысле слова демократична. Любитель поэзии может получать удовольствие от сложных семантических эффектов, не стараясь их структурировать и развернуто объяснить. Более требовательный читатель может пойти по пути толкования сложного смысла, и стихи Мандельштама открыты и такому подходу. В обоих случаях, однако, от читателя требуется то, чем он в большей или меньшей степени наделен с детства, — чувство языка.

С этим тезисом соотносятся также рассуждения, представленные в вводном и заключительных разделах книги, обрамляющих ее основную часть. Авторы начинают работу с критики интертекстуального подхода, сторонники которого считают вычленение подтекстов, отсылок к другим текстам, необходимым условием для понимания поэзии Мандельштама. Успенский и Файнберг связывают утверждение этой исследовательской парадигмы со спецификой чтения и передачи позднесоветской интеллигенцией, стремившейся сохранить культурную традицию в условиях катастроф XX века, текстов авторов, составляющих модернистский поэтический канон, а также с последующей потребностью ученых выстроить коллективную идентичность в академическом поле, претендуя на абсолютную истинность своих подходов к толкованию стихов. Противопоставляя сложившемуся в конкретном историческом контексте прочтению стихов Мандельштама через призму культурной и литературной традиции прочтение их через призму языка, освобождающее реципиентов от предписаний исследовательского интерпретативного сообщества, авторы обращаются к феномену интуитивной понятности и запоминаемости этих сложных текстов. Опираясь на результаты когнитивных исследований, Успенский и Файнберг объясняют эту иррациональную ясность «темной поэзии» именно присутствием в ней в трансформированном виде знакомых всем устойчивых языковых сочетаний, за счет чего возникают эффект новизны и эффект узнавания одновременно. Кроме того, в заключительных разделах работы обсуждаются роль идиоматического пласта в поэзии модернизма и затрагивается проблема эволюции русской поэзии в свете теории информации.

Книга Успенского и Файнберг описывает базовый прием поэзии Мандельштама, однако тактически занятая ими позиция, противопоставляющая поиску интертекстуальных связей и культурных контекстов внимание к общим языковым значениям, приводит порой к обедняющим стихи интерпретациям. Так, предлагая видеть в строке «От меня будет свету светло» («Стихи о неизвестном солдате») не отсылку к словам Христа «Я свет миру», а обыгрывание советского выражения «светлое будущее», исследователи разводят то, что при более широком социокультурном подходе предстанет как части единого целого: советская риторика не случайно сближается с евангельским языком, за этим следует увидеть очень сложную и важную политическую теологию революции и советского проекта, их эсхатологию, безусловно необходимую для понимания апокалиптических «Стихов о неизвестном солдате».

Таким образом, осуществляемое Успенским и Файнберг встраивание анализа поэтики в широкие междисциплинарные горизонты необходимо продолжать, подключая общую историко-культурную проблематику, внимание к которой отличает лучшие работы интертекстуального подхода. Только такие исследования творчества Мандельштама могут стать значимыми репликами в очень важном, но не во всю силу развернутом в России многосоставном разговоре о модернистской поэзии, «лирике как парадигме современности».