Ультимативный гид по ноосфере

• Андрей Левкин. Голые мозги, кафельный прилавок. — М.: Новое литературное обозрение, 2020. — 200 с.

Эту и другие упомянутые в наших публикациях книги можно приобрести с доставкой в независимых магазинах (ищите ближайший к вам на карте) или заказать на сайтах издательств, поддержав тем самым переживающий сейчас трудный момент книжный бизнес.

Формально «Голые мозги, кафельный прилавок» — это путеводитель. Содержательно — перетекающие из одного в другое философские эскизы: о городах, вещах, людях, смыслах и музыке. Текст Андрея Левкина — прозаика и редактора — вроде бы существует вне жанровых парадигм, но с одной оговоркой: в рамках его (в соавторстве с Кириллом Кобриным) проекта Post(non)fiction формат письма так и назван. Это не художественная литература и не беллетристика, не нон-фикшен и не эссе: post(non)fiction предполагает новый способ работы с реальностью, он ближе к литературному перфомансу, и именно такой метод как определяющий инструмент выбирает автор.

Но это не о том, что все стало понятным, а — вот же, как происходит жизнь — ты сейчас именно здесь. Газета Metro, толстая — она тут толстая, валяется где ни попадя — лежит перед ветровым стеклом второго этажа, сообщая: «Why Tilda Swinton feels (almost) 3,000 years old >> p. 27-28”, — яично-желтым по серо-бежевому в правом верхнем тизере; свет за окнами примерного такого же цвета — желтого тоже немного есть, потому что иногда выглядывает солнце (здесь быстро, очень быстро меняется погода).

Левкин вычленяет из пространства одну конкретную вещь — это может быть еда, песня или случайный прохожий — и достраивает вокруг нее умозренческие конструкции. Каждая буква существует в конкретную секунду, отображает одно мгновение и с новым словом перескакивает на следующую ступень. В результате структура всякого эпизода напоминает бешеное течение, и читательское сознание зачастую с трудом успевает за авторским: вот речь идет о станции метро «Владимирская», а уже через полминуты — о «Солярисе», где нечто порождает странных кукол. Так выстраивается город, так работает вселенная Левкина: в нескончаемом потоке образов, обрывков мыслей, спутанных между собой концепций. Архитектура города в этих текстах всегда подвижная, живая; это никогда не статичная картина реальности: фасады, вывески, объявления — все меняется друг за другом, словно наблюдаешь за ними из окна машины на большой скорости. Так, например, описывается Манчестер:

Как устроены улицы: непонятно: откуда идут, куда? От вывесок и видов тоже никакой пользы: ну вывески, виды; лужайки, заборы, перекрестки, прочее. Люди — никогда ранее не виденные — со всех сторон туда-сюда: каждый первый раз появляется в твоей жизни, они производятся Манчестером всякий миг лично для тебя.

В «Голых мозгах» отдельный персонаж всегда противопоставляется коллективному телу — перенасыщенному и размытому. В одном из фрагментов автор рассказывает, как Аликс Ламбер создает серию произведений «Свадебная пьеса» — документы, фотографии и прочие обрывки совместной жизни с четырьмя мужьями, супружество с которыми длилось по четыре месяца. Так, по словам Левкина, художница исследует способы взаимодействия. То есть не конкретный муж становится центром произведения, а продукты, порожденные их взаимосвязью — совокупной связью внутри общего жизненного процесса. Таким же образом в тексте живут и города, и музыкальные произведения, и, кажется, сам автор. И в этом разрезе особенно сильно искушение притянуть бартовскую «Смерть автора», где уже и вовсе нет никакого Левкина, есть Рига, есть Вильнюс, есть Варшава, есть Лубянка, есть некая масса слов и разъятых смыслов, объединяющая все элементы в единое — коллективное — тело, скрепляемое, как клейкой пастой, бессознательным.

Получается, что ключевой герой «Голых мозгов» — это, конечно же, язык, а совсем не точки на карте и тем более не сам путешественник. В центре всегда словесность — авторски конструируемая и, соответственно, деконструируемая. Весь текст — по сути, эксперимент, упражнение, и слово здесь становится как предметом, так и средством работы с самим собой. В тексте, например, язык литературный функционирует так же, как язык программирования: даже самый низкоуровневый Си использует аналоговые свойства более сложного вроде Лиспа. Левкин пишет, что «внутри языка — самого тупого и обиходного — должны быть имитации языка куда более сложного», и далее:

Ровно это я тут и делаю: это именно пленка, упаковка, тут стена слов, сало слов, слизь слов неизбежны и, конечно, все это влияет на результат. Тем самым здесь (вот именно тут) сообщается, что в данный момент достигнут некий предел возможности описания.

Русский язык мешается с английским, буква может обернуться невнятной кодировкой: Левкин и в самом деле вставляет в текст наборы сумбурных символов. Так, по завету созданного им метода, границы между формальными языковыми мерами стираются, как стираются границы стилей и жанров.

Конечно, метафора города как живого организма рискует прослыть банальной, но именно такой мир создается Андреем Левкиным. Где-то на стыке дисциплин, а скорее — в результате их взаимодействия: лингвистики, физики, архитектуры и философии. Чистая рефлексия, витальная образность, мобильность языка — если с обычным путеводителем в руках вы совершаете последовательное путешествие из пункта А в пункт Б, с «Голыми мозгами, кафельным прилавком» вы изучаете нутро этих точек, подспудно погружаясь в обнаженное мышление и природу литературного языка.