Тот самый, но другой

• Александр Пелевин. Четверо. — М.: Пятый Рим, 2018. — 368 с.

Сейчас все уже знают — это не «тот самый» Пелевин. Кажется, самый популярный вопрос из доступных интервью к этому Пелевину такой — а это точно ваша фамилия? А почему не взяли псевдоним? А что, до сих пор путают?

Путают, как ни странно, до сих пор — но стоит признать, Александр, кажется, сделал вообще все, что мог, чтобы этого не происходило: он регулярно появляется на различных мероприятиях, активно ведет твиттер. Не стоит сомневаться: Александр Пелевин — это тот человек, имя которого стоит запомнить хотя бы за это все.

Но, конечно, не только.

Было бы забавно написать, что «Четверо» — четвертый роман Пелевина, но нет — третий, и читатели, кажется, сходятся во мнении о том, что каждый следующий становится только лучше, хотя по сути все три существующие книги на удивление похожи. Пелевин смешивает реальность и фантазию, сплетая воедино неведомый мир с вечно дождливым вроде-как-петербургом, перематывает время взад-вперед, использует нелинейное повествование — в общем, кажется, Александра можно отнести к той когорте авторов, которые постоянно пишут тот самый один роман, но не признаются в этом.

В книге «Четверо» — четыре сюжетные линии. В конце тридцатых в городке в Крыму совершается убийство и следователь из Ленинграда едет его раскрывать. В 2017 году психотерапевт не без интереса читает ЖЖ своего пациента (и, наверное, тот факт, что пациент все еще ведет ЖЖ в 2017 году тоже о чем-то говорит). Ну и наконец, в будущем к чужой планете летит корабль с учеными — и на корабле начинает происходить какая-то чертовщина.

Четвертая часть у Пелевина выглядит как шарж на сериал «Симпсоны»: на диване сидят трое в капюшонах и зеркальных масках. И ждут некоего Четвертого.

Писатель фактически создает оммаж ставшей уже бессмертной строчке из Оксимирона про «все переплетено» — в каждой из трех сюжетных линий можно обнаружить то, что отразится в других: фамилии персонажей, географические отметки, вездесущее море, к которому некоторых тянет, как магнитом. Важен здесь и Петербург — от коренного петербуржца следовало этого ожидать — город существует в каждом из его романов так, как у другого известного однофамильца другого известного однофамильца Харуки Мураками везде присутствует какой-нибудь кот, пьющий печальный мужчина, который слушает джаз и какая-нибудь неведомая и совершенно неизбежная чертовщина. Этот Петербург нашего настоящего полон, по размышлениям одного из героев, совершенно нездоровых людей. Словом, типичный большой город:

Вокруг нас, — продолжил Хромов, — каждый день ходят сотни, тысячи больных. Напрочь отбитых, совершенно двинутых. Они думают, что они нормальные. Они даже не собираются лечиться. Они говорят: у меня все хорошо, я не псих. При этом почти каждый — травмированный, с тревожным расстройством, с депрессией, с паническими атаками. Люди сходят с ума. Тихо, в своем уголке. Пограничники, биполярники, которые ничего не знают о себе. И никто об этом не знает. У тебя плохое настроение? Развейся, ты просто сам себя накручиваешь — говорят тебе. Знаете, был один парень, у него все время было очень плохое настроение. А друзья говорили ему: да брось ты, просто надо отвлечься, сходи погуляй, и все пройдет. Ну, он сходил погулять в лес и повесился.

Жители этого пелевинского Петербурга слушают Оксимирона и Гнойного, ходят по врачам (некоторые как раз и наблюдаются у психиатров), депрессуют, мечтая о теплом море не где-нибудь, а в патриотически-родном Крыму. Крым у Пелевина и вовсе оказывается точкой пересечения всех трех миров: в линии будущего герой все время вспоминает, ах как славно было в Крыму в каком-то там году, в настоящем — другой герой собирается туда в отпуск, а в прошлом Крым и есть место развития событий. Полуостров здесь — загадочное место, и порой даже кажется, а не в этом ли был тонкий авторский замысел — так своеобразно отразить реальность? Можно даже озадачиться — вот и ехать теперь в Крым на лето, или не надо: эта мистическая заповедная зона будто и так непонятно чья, а тут еще и море наступает и присваивает себе эту землю. Имя этому морю — Легион (в линии с будущим фактически так и есть, море там — разумный организм), от него ничего хорошего ждать не приходится, потому что оно непредсказуемо и очень, очень зло.

Неудивительно, как часто вспоминается здесь «Солярис» Лема (и Лем вообще), Стругацкие, Артур Кларк — и, из неожиданного, но вероятного — Борис Акунин, Андрей Кивинов и, собственно, сам Виктор Олегович — другой — Пелевин (от последнего — искусственный интеллект, который вместо Авроры могли звать, например, Порфирием). При этом кажется, что роман «Четверо» наверняка писался с заделом на возможную экранизацию — Пелевин выстраивает своеобразную визуализацию сцен, создает атмосферу, не вдаваясь, впрочем, в детали — задача была не в этом. Кажется, это был бы отличный сценарий: сцена первая, корабль, в рубке четверо немолодых мужчин: немец, еврей, русский и украинец, вокруг — холодный космос, а впереди — таинственная планета Проксима Центавра b, на которой по некоторым сведениям есть жизнь.

Отсутствие нужных для читательской картинки деталей порой все и портит — например, отчего-то нужно на слово поверить, что приехавший в Крым следователь страшно устал и не высыпается, хотя за день он потоптался в одной локации и немного посидел на стуле во второй, но вот поди ж ты — он мало спит и плохо выглядит (опасно читать тем, кто работает на трех работах и молодым матерям). Психиатр Хромов тоже плохо спит и вообще вот-вот начнет спиваться, но почему так выходит, тоже не очень понятно — наверное, все дело в том, что он живет в Петербурге. Капитан космолета делает какие-то неведомые исследования и часами торчит в отсеке управления, но никаких подробностей, которыми обычно полны фантастические романы про какую-нибудь эктоплазму, гравицапу и квантовые скачки, тут нет. Впрочем, хоть этот персонаж неплохо выспался — по Пелевину, герои, чтобы долететь до неизвестной планеты, впали в состояние стазиса, то есть сна длиной в восемьдесят семь лет. Герои здесь вообще не очень-то живые — скорее набор характеристик, восприятию которых местами мешает и описание («Человек выглядел худым, черноволосым и бородатым, с моложавым лицом и большими глазами»).

Компенсирует эти недостатки то, что при изрядной доле фантазии через несколько десятков страниц события обретают ту самую вполне себе киношную картинку (правда, лучше это был бы не «Бандитский Петербург», а все-таки какой-нибудь аналог «Черного зеркала»), и уже думаешь, что линию с прошлым мог бы удачно изобразить Сокуров, с настоящим неплохо снял бы Серебренников, а видения одного из персонажей будущего очень похожи на то, мог бы сделать Тарковский, но справится и Звягинцев.

Пелевин, который, безусловно, немало поработал над своим материалом и все-таки опирался на ряд источников (например, упоминаемое им племя масаи и некоторые из их ритуалов — правда существуют), прорисовывать собственные миры детально не стал. Это выглядит очевидным авторским упущением, но, стоит признать и другое — когда картинка выглядит как карандашный набросок, Пелевин работает с ней не на уровне деталей, а на уровне атмосферы. Автор, и сам пишущий стихи, использует поэзию в контексте своего романа совершенно неожиданно — так, например, окажется, что поэты Борис Поплавский и Александр Введенский писали самые настоящие хорроры, благодаря которым некоторые сцены романа действительно пугают.

Проблема во всем этом другая — связь трех сюжетных линий с обрывочной четвертой увидеть и разгадать непросто. «Все переплетено» — главная идея для Пелевина, которая выражается, вероятно, в перевоплощении некоторых героев в новые и неочевидные формы бытия. Миры переплетаются, и над ними горят холодным светом четыре красных звезды, словно символ какого-то высшего разума, вероятно — божественного. Но не стоит ожидать, что автор что-то объяснит —  он оставляет финал в таком виде, что к нему нужен как минимум дополнительный комментарий. Рассказав увлекательную историю, он за пару минут до конца как бы встает и уходит — дальше, мол, думайте сами, что это вообще было.

В одном из интервью Пелевин признается, что придумал идеальный финал романа уже после того, как книга ушла в печать, и жалел, что концовку нельзя переписать. И, несмотря на то, что, кажется, зря он об этом вообще сказал (как бы узнать теперь, что он там такого придумал?), все-таки подобная история про измененный в очередном тираже финал выглядит хоть и безумно, но любопытно.

По крайней мере потому, что это было бы очень по-пелевински.