Игра в классиков

• Валерий Кислов. Складки. ― СПб.: Все свободны, 2019. ― 320 с.

Так случилось, что Валерий Кислов перевел на русский язык липограммический роман Жоржа Перека «Исчезание» — и, в общем-то, после такого подвига переводчик уже больше ничего не должен этому миру. Но мы-то знаем, что тяжелый арсенал Кислова не ограничен одним профессиональным опусом: это и экспериментальная поэзия (книга 1999 года «АЕЁИОУЫЭЮЯ»), и блестящие рецензии, и ритмическая проза. Некоторые рассказы и эссе, вошедшие в сборник «Складки», уже публиковались под разными редакциями, но эта книга стала первым собранием прозы петербургского автора.

Тексты Валерия Кислова ориентированы на взыскательного человека, который читать любит и успел уже много прочесть. И нет ничего удивительного в том, что художественная проза переводчика временами больше напоминает переложенную на русский язык литературу французскую. «Некоторых авторов просто невозможно читать без словаря по психологии, философии — вот это для меня сложная литература», — говорил он в одном из интервью и — хорошо это или плохо — в конечном итоге сам оказался в ряду «сложных писателей». Сложно представить, что насыщенные современными философскими концепциями тексты Кислова окажутся удобоваримыми для широкой публики. И да, порой его произведения если не нужно, то точно не помешает читать со словарем — если все же хочется вникнуть в используемые смысловые каркасы западной философии и социологии. Его стремление к осмыслению и переосмылению каждого написанного слова прочитывается во всем. Как профессиональный переводчик, вскормленный интеллектуальными текстами, Кислов тяготеет к категоризации во всех ее проявлениях: вводя новые или же ограничиваясь известными классификациями, говоря о философских догматах или даже  повседневности:

Как правило, аэропорт отдален от города, от земли; это территория закрытая, заказная, зарезервированная, она недоступна просто так, на нее не заступают запросто, не заходят случайно, вдруг, по настроению. Пассажир — человек уже несколько отличный от других, так как он собирается (вопреки всем законам природы) лететь: вроде бы еще на земле, но уже и воздух не такой, и запах другой, и в ушах как-то закладывает, а где-то недалеко что-то куда-то с ревом взмывает.

Даже названия вошедших в сборник текстов без особого труда поддаются прямой категоризации. Допустим, в первую категорию попадут однокоренные: «Складки», «Расклад», «Уложение», «Положение», «Вклад», «Обложение», во вторую — цикл четырех «Зрений», а в третью — все остальное. Это, разумеется, совсем не наверняка (ведь кажется, что каждый композиционный и словесный ход выверен до черточки) и всего лишь вольность, но именно на постоянных языковых вольностях и строятся произведения писателя, продолжающего бравое дело Перека, Виана, Жарри и Кено.

Язык Кислова провоцирует на извечное подражание и максимальную вовлеченность: форма каждого предложения сконструирована так технично, что говорить о его текстах хочется с помощью аналогичного инструментария. Едва ли не каждый текст сборника — это исключительно комбинаторная литература, либо сосредоточенная вокруг конкретного формального приема, либо просто построенная на основе фамильярной игры с языком (хотя, конечно же, сказал бы автор, любая литература — это в каком-то смысле игра с языком). Если Перек строит роман «Исчезание» на липограмме — исключении наиболее употребляемой во французской письменной речи буквы «е», Кислов отвечает ему — и выстраивает гиполипограммический текст «Обложение», в котором все наоборот: самая употребляемая буква русского языка «о» используется без малого 2944 раза на 19 страниц.

Они объявляли: отечество в опасности. Они орали как одержимые. Они обещали обеспечить охлократию и охламонократию всей ойкумене. Они оглашали одномерное обновление. В октбярьское одночасье отрицали и отвергали, отменяли как обскурантизм и оппортунизм: обязывали и организовывали обрезом и обухом. Без обиняков и оговорок облагали оброками, обкладывали ордынщиной.

«Складки» как текст и «складки» как часть кисловского понятийного аппарата — это почти всегда коннотация формы. В складках прячутся буквы и звуки, в складки смыкаются аллитерации и ассонансы. Сборник вполне мог бы стать отличным методическим пособием для студента филологического факультета — в каждом тексте при должном старании вы наверняка найдете тот или иной малоизвестный литературный прием, примененный писателем на практике. Чтобы перечислить все возможные и, кстати, каверзно повторяющиеся из текста в текст авторские рифмы и каламбуры не хватит и монографии: автор сознательно сооружает прозу-головоломку, кроссворд, фактически создает литературный ребус для филологически подкованного читателя. С другой стороны, совсем не обязательно выискивать строгие математико-литературные формулы в густоте текстов, ведь еще с первой страницы можно просто наслаждаться лингвистическими переливами языка автора:

Тот миг был знаком, при-знаком или пред-знаком, знаком-предзнаменованием ― знаменательным и даже знаменующим, ― но я со свойственным мне легкомыслием не придал ему никакого значения.

К сожалению, пусть даже тексты в сборнике объединены общим пространством лингвистических экспериментов, все они оказываются больше похожими на заметки, очерки, наброски и черновики, а не на целостный прозаический конструкт. Письмо Кислова требует глобального проекта, масштабности — все еще по аналогии с уже названными авторами. Впрочем, разве не прекрасно, что написаны «Складки»: настоящая россыпь лингвистического кокетства, лаборатория буквенных экспериментов, те самые вдумчивые тексты, о значениях и смыслах которых определенно будут спорить.