Уроки прокрастинации

• Отесса Мошфег. Мой год отдыха и релакса / Пер. с англ. И. Гиляровой. — М.: Эксмо, 2019. — 352 с.

Героиня романа Отессы Мошфег живет в эпоху нового барокко. Она умна, изысканна и богата. О таких говорят it girl или good grooming — женское воплощение дендизма. Внешне спокойна, холодна и бесстрастна, ленивая аристократка с платиновым каре и неплохим состоянием на банковском счете. За ее маниакальной зацикленностью на себе просматривается художественная закономерность — узнаваемый почерк Отессы Мошфег — писательнице по-прежнему интересны отталкивающие характеры, которые тянут за собой шлейф деланной небрежности, легкой «скользящей» эрудиции и андрогинных игр.

В 2016 году дебютный роман Мошфег «Эйлин» попал в короткий список «Букера». С тех пор у «Эйлин» в лице критиков появились убежденные сторонники и противники: одни ругали, другие — рукоплескали. Разговор о книге сводился либо к робким, но восхищенным сравнениям с автором «Маленькой жизни», либо к обвинениям в излишнем физиологизме. «От меня хотели, чтобы я объяснила, как у меня хватило смелости изобразить такую отвратительную, отталкивающую героиню, как Эйлин», — рассказывала она в интервью журналу The New Yorker.

С выходом нового романа «Мой год отдыха и релакса» Америка начала активно переживать вторую волну интереса к эпатажно-интеллектуальным историям Мошфег. Пожалуй, самым емким словом для выражения темы, которую она прорабатывает в своих текстах, будет self-abuse — токсичные отношения с самим собой.

Худая блондинка, икона конвенциональной красоты, работает в нью-йоркской галерее вместе с хипстерами (которые ей противны потому что похожи на нее). Носит дизайнерскую одежду, разбирается в истории искусств, в ней есть что-то от Шарлиз Терон и Греты Гарбо. Она чертовски устает от внешнего благополучия, светскости и успеха и решает поставить жизнь на паузу, уйти в спячку, взяв год отдыха и релакса. Родители оставили ей в наследство сумму, которой хватит на безбедную жизнь в Нью-Йорке.

Так выглядит фабульный каркас романа в довольно сухом и сжатом представлении. Но за его пределами плещется настоящее море, вобравшее в себя самые разные материи и слои — от эстетики барокко с отсылками к Кальдерону до кафкианского нарратива.

До конца книги мы не узнаем, как зовут главную героиню, для Мошфег она безымянна, равно как и поколение нью-йоркских миллениалов, голосом которого она выступает: потерянных, недолюбленных, травмированных. Отсутствие имени подчеркивает кризис самоидентичности, героиня не понимает, кто она такая, зачем живет и чего на самом деле хочет. Скука и роскошь убаюкивают ее, укутывают в бархатную черноту сна под действием антидепрессантов. Сон — главная метафора романа. Здесь и заигрывание с Кальдероном (мол, не стоит отчаиваться, жизнь нельзя изменить, потому что она всего лишь дурман и фикция), и перекличка с эстетикой барокко, трактующей действительность как произведение искусства.

Мир, который создает Мошфег, псевдоинтеллектуален и кажется подделкой. Он густо населен людьми, которые читают в метро Ницше и Дэвида Фостера Уоллеса, роняют свои блестящие мысли в черный карманный молескин, носят кроссовки New Balance, тратят сотню долларов в неделю на кофе, кое-как чистят зубы и курят самокрутки. В стремлении соответствовать и восхищать они сливаются в текучую толпу. Большинство из них мальчики-миллениалы — самая нежная мякоть поколения Y, а вокруг — толстая корка неудовлетворенного женского либидо, которое нью-йоркские девушки, за неимением хорошего секса, сублимируют в карьеру, чтение self-help литературы, занятия пилатесом, покупку новых босоножек от Manolo Blahnik или наркотики.

Главное отличие героини от псевдоинтеллектуалов и хипстеров Нью-Йорка состоит в том, что она не гонится за модой: наоборот, мода гонится за ней, тогда как она в каком-то смысле ее устанавливает: как в искусстве, так и в стиле. Своим небрежным внешним видом: песцовая шуба, облегающий кроп-топ, рваные джинсы — демонстрирует, что ее личный вкус — высшая инстанция, ей плевать на мнение остальных. Стремление соответствовать — пошлость, а пошлость, как известно, несовместима с дендизмом.

Предчувствие XXI века, как новой прекрасной эпохи, обманчиво. Все, что творится с Америкой накануне трагедии 11 сентября, по мнению Мошфег, не может быть выражено четко и внятно. Это лиминальное время, вязкое, бездарное, сонное. Нью-Йорк переживает годы жирного гламура под хиты Бритни Спирс. Подходят к концу последние месяцы президентства Билла Клинтона. Героиня принимает решение погрузиться на год в фармацевтическую спячку. Она смешивает препараты: либриум, ативан, амбиен — некоторые из них Мошфег придумала сама, как, например, инфермитеролл — наркотик, который вызывает трехдневные провалы в памяти.

Сон должен возвратить героиню к жизни, она грезит о том, как очнется другим человеком — исцелившимся и созревшим, с новыми силами и мыслями. Однако, спячка не спасет от будущих потерь. Нельзя подготовиться к травме, ее можно только пережить. Принятие у Мошфег — главный ключ к взрослению. Мир жесток и непредсказуем, и единственный способ в нем выжить — повзрослеть.

В тексте несколько смысловых пластов, налагающихся и переходящих друг в друга. Тема трагедии 11 сентября проходит пунктиром через весь роман, но так и не получает окончательного решения. Разве что безымянная героиня прочитывается как метафора Америки. Сверхдержава, обязанная богатством предшествующей политической элите,  дремлет в полусне бессильная перед угрозой мирового терроризма. Страна не в силах разобраться со своим прошлым, не говоря о настоящем. Тема для Мошфег предельно личная, поэтому она ищет свое, особое решение, отвергая готовые ответы.

«Мой год отдыха и релакса» критики назвали «Обломовым» нового поколения за возвращение к темам гедонизма, сытости и бездеятельности главного персонажа. Едва ли в тексте есть прямые отсылки к Гончарову, Обломов — лишний человек, но при этом вполне взрослый и зрелый мужчина, его прокрастинация не имеет никакого отношения к инфантилизму. В случае с Мошфег речь идет о так называемом поколении Питера Пэна, представителям которого крайне тяжело взрослеть.

В попытке закрыть гештальты героиня мысленно возвращается в детские годы, проведенные в родительском доме. «Ни у кого из нас не было большого тепла в сердцах», — думает она, вспоминая отца, тихого бесцветного профессора, и мать, тщеславную алкоголичку, которая сказала, объявив, что у мужа рак:

Ну, черт возьми, если ты настаиваешь на том, чтобы плакать... Знаешь, когда ты была маленькой, я добавляла валиум в твою бутылку. У тебя были колики, и ты плакала часами, безутешно и без всякой причины. И смени рубашку. Я вижу пот у тебя подмышками. Я иду спать.

Как видите, героиня Мошфег воспитана в лучших традициях викторианской эпохи, тогда считалось, что детей должно быть видно, но не слышно — младенцам добавляли опиум в бутылочку с молоком, чтобы те крепче спали. Мать рассказчицы поражает своим чувственным неряшеством. Мир служит ей пепельницей: «целыми днями она смотрела телевизор и курила в постели», вечерами пила «со льдом шардоне цвета мочи», хранила в туалетном столике тени для глаз с оттенком «сладкое шампанское», засыпала в туфлях, спала до позднего утра, бессовестно транжиря время.

Мошфег рассказывает историю взросления через цепочку разочарований, разоблачая культурные и социальные симулякры. Все должно обратиться в прах и исчезнуть. Семья — это фикция, любовь — тоже фикция, «никто, — как говорил Чехов, — не хочет любить в нас обыкновенного человека». Искусство — обман, жизнь — сон, а смерть неизбежна.

Взросление — это всегда прощание с иллюзиями и крушение идеалов. Вот оно, новое барокко, полное горечи и разочарования, предчувствие трагедии и вырождения Возрождения.