Байки из склепа

• Сергей Лебедев. Гусь Фриц. — М.: Время, 2018. — 384 с.

Обычно молодые авторы боятся повторять себя: что дозволено Юпитеру, не дозволено быку, что уже можно мэтру, то не прощается на третьем-четвертом романе. Поднимать одну и ту же тему из фильма в фильм, из альбома в альбом, из книги в книгу должно быть, помимо всего прочего, жутко скучно. Явных самоповторов боятся все... или почти все.

Дебютная книга Сергея Лебедева, «Предел забвения», рассказывает о юноше, который внезапно узнает, что его дед был палачом в сталинском лагере. Вторая, «Год кометы», фактически продолжает первую. Герой третьей — «Люди августа» — юноша (вроде бы, уже другой), обнаруживший в записках бабушки рассказ о деде-ищейке. Там тоже рок, семейные тайны, кровь-кровь-кровь, фатальность судьбы и прочие красивости — но герои «Людей августа» имели, помимо этой самой крови, еще и плоть, и даже какие-никакие характеры. В фокусе авторского внимания оставалась связь деда и внука, и следить за сюжетом было по крайней мере не скучно.

И вот — «Гусь Фриц».

Некогда безумно популярный Дэн Браун однажды изобрел свой конструктор: брать разные исторические пласты, придумывать про них хитрую шараду, а потом помещать в эту кашу одни и те же симулякры: интеллектуала средних лет, красотку в опасности и мерзкого-премерзкого антагониста, какого-нибудь фанатика-альбиноса.

А рецепт Лебедева такой: некий паренек, плюс его таинственная и мудрая бабушка, плюс страшная семейная тайна — жизнь переворачивается от осознания, кровь стынет в жилах. Между прочим, как и в «Людях августа», из записок и писем бабушки выясняется все или почти все — имена, пароли, явки, даты, адреса, фамилии, диагнозы и даже потаенные мысли и мотивы. Можно только гадать, каких размеров была та коробка макулатуры.

Кирилл завороженно смотрел на кровь — впервые не просто физиологическую субстанцию, алую, невинную влагу тела, а средоточие темных тайн. <...> Кровь вдруг предстала как смесь, микстура кровей, несущих разное наследство, разный заряд судьбы, вскипающих от соприкосновения, вечно ссорящихся в споре за главенство. И вся его жизнь, неустойчивая, разнонаправленная, не знающая, куда себя приложить, полная суеты, бесталанного времени, вдруг получила объяснение в этом споре кровей.

Ну хорошо, в первых двух книгах внутренний конфликт хотя бы имел разумные мотивы: дед-палач — это потрясение, дед-ищейка, судьбу которого ты в точности повторяешь, — вообще-то тоже. Но здесь главный герой, все детство гуляя с бабушкой под руку по Немецкому кладбищу, внезапно узнает, что — ух ты! — его прадед был немцем. Такая завязка уже никуда не годится. Положа руку на сердце, это ровным счетом ничего не меняет в жизни персонажа — однако и жизни-то никакой у него нет.

Кирилл будто бы целыми днями разбирает бабушкины записки, слоняется по кладбищам и полуразрушенным постройкам, часами под свечой (обязательно под свечой!) рассматривает фотографию без вести пропавшего двоюродного деда по черт знает какой линии. Иногда он ездит в таинственные города, где по вечерам ему шепотом рассказывают другие страшилки — а днем бродит по улочкам и осознает, осознает, осознает. Осознает так глубоко, что, даже проходя мимо прачечной, видит сплошное желание «отстирать, обелить жизнь». Ах да, еще он любит сесть возле какого-нибудь дома и представлять коней в яблоках, рождественские елки и пироги с визигой, патоку и хруст французской булки.

К слову, из почти четырехсот страниц добрых двести написаны так: прапрадед пошел учиться туда-то, его брат воевал за красных, а жена была умницей, в таком-то году у них родилась дочка, а через столько-то они переехали в город N, а потом началась война, и выжили только вот эти двое, а при Хрущеве им дали квартиру и добыли сервиз. Такую летопись можно, можно было бы читать — тем более, что язык прозы Лебедева выше всяких похвал — но ведь в книге должны действовать хоть какие-то люди. Смелые или трусливые, блондины или брюнеты, любящие курить трубку или пить самогон, ходоки или добрые отцы семейств — но люди, живые и разноцветные, а не набор бело-красных имен. Нагромождение придуманных фактов — сколь бы головокружительными они ни были — само по себе не рождает читательского интереса. А широкое полотно не обязано содержать тьму-тьмущую деталей.

Однако не факт, что Сергей Лебедев совсем этого не понимает. Потому что для масштаба он все-таки делает еще одну вещь — сдабривает текст совсем уж невероятным количеством пафоса. Если на кладбище приносят цветы, то они непременно оказываются в крови главного героя, который просто хотел обрезать стебли. Еще десять минут он будет стоять и, конечно же, думать о силе родства и рока, переводя взгляд с гранитного памятника на окровавленную ладонь. Если он позвонит случайному моряку — тот, пыхтя трубкой, немедленно расскажет историю таинственного корабля, почти «Летучего голландца» и аборигенов, съевших голову далекого предка, а тело засоливших в бочке. Если герой вдруг хочет уехать с родной земли — то памятник на могиле бабушки раскалывается надвое, а фотография грозно ухмыляется вслед внуку. Внук, естественно, тут же сдает билеты и продолжает грустно слоняться по древним особнякам.

Обвешанный светящимися, фосфоресцирующими склянками владыка ядов, отравитель и колдун Бальтазар; зловещий врач-убийца в белом халате, заляпанном кровью, — Арсений; худые русалки-утопленницы в мокром венчике донной травы — ленинградские сестры; толстяк-богач в смокинге, оттеняющем лимонное лицо, — Густав; израненные солдаты, опирающиеся на костыли, перекрещенные строчками пуль, — братья Глеб и Борис; моряк, матрос с вытекшим глазом, висящим на жиле, — Андреас, Соленый Мичман; во главе банды священник Дитрих, а рядом широкоплечий палач с секирой и отрубленной головой под мышкой. Голова открыла смеженные веки, захлопала ими, словно пытаясь очнуться, понять, где тело. Это моя голова, вдруг понял он. Это моя голова.

Чем больше мертвецов, бутылок рома, алых букетов и неведомых гроз, от которых дом чуть не разлетается на куски, чем больше выспренных раздумий о силе времени и исторического процесса, чем больше пояснений и причитаний — тем интереснее и масштабнее будет роман, тем красивее будет очередная байка из чужого вымышленного склепа.

Не правда ли?