Мост в Никудань

• Евгений Эдин. Дом, в котором могут жить лошади. — М.: Эксмо, 2018. — 416 с.

В каком же доме могут жить лошади? Нет, речь не о конюшне, а именно о доме, доме для лошадей и одной небольшой семьи.

Предвосхищая все вопросы к названию книги, поясню: такое жилище собирался купить полумифический герой центральной повести сборника. У героя странная фамилия —Сентябрев, он похож на Боярского, Янковского, Абдулова, Збруева и даже Джонни Деппа одновременно. Сентябрев был исключительным человеком, Сентябрев был хорошим актером, Сентябрев был неудачником.

Из кавалькады заурядных персонажей (в основном мужчин средних лет, средней внешности и среднего же достатка) выделяются только он, пара прекрасных девушек и художник-дальтоник из последней новеллы. Евгений Эдин рассказывает очень жизнеподобные истории про обычных людей: супружеские измены, брошенные семьи, кризис среднего возраста и банальная усталость от жизни. Подспудно проходит и еще какая-то очень тонкая, плохо облекаемая в слова единая тема: тоска по несбыточному, поиск некоего идеала, который всегда рядом, но который никогда не дается не то что в руки, а даже и разглядеть получше его не получается.

— Все потому, что это — то, что я ищу, — вообще не человек.

— А кто?

— Ну, — Сорочкин пожал плечами, — это как бы сущность, которая садится на плечо женщине и озаряет для таких психов, как я. Это, строго говоря, не женщина — то, что я ищу. Это женщина плюс что-то. Плюс я — в пятом классе. Сочетание, которое рождает чудо, но не может вести к утолению чувства, потому что для удовлетворения нужен взрослый организм. <...> Мы как бы постоянно опаздываем к чуду, это его условие, понимэ?

Почти все герои сборника гоняются за миражами. Кому-то хочется вернуть детскую любовь к экранной Мэри Поппинс, у кого-то комплекс д’Артаньяна, а кто-то просто лихорадочно ищет себя настоящего — или, как ему кажется, настоящего. Но ничего не получается, изображение схлопывается и тает, как человек-картинка Сентябрев, растворяющийся в толпе. И общее читательское ощущение — грусть, помноженная на узнавание: я тоже там был, я тоже что-то видел, я тоже кем-то не стал.

Зыбин лежал на узком диване, кое-как устроив свои длинные ноги, и прислушивался к скрипам, вздохам наполовину спящего дома, путаясь в проволоке мыслей.

Так ли уж он укоренен в жизни? или просто убедил себя, что слишком неинтересен, бесхарактерен, что его удел — раствориться в работе? — но ведь ему хорошо, спокойно, а семья — в ней бывает всякое; но в этом-то и жизнь, вот этот азарт от отстаивания чего-то своего, но не только лично своего, который он почувствовал сегодня впервые за много лет... братьев и сестер у него нет, вычесть родителей — и он один; ни дела, Дела, для души, ни женщины, с которой построишь даже такой проблемный дом...

Как художник Евгений Эдин довольно лаконичен и обладает редким даром создавать объем без лишних мазков. А еще у него сильно чувство меры и какого-то авторского такта: он не топчется на сценах, которые просто приятно писать, проскакивая при этом трудные, не смакует эротические описания (кстати, очень талантливые, потому что написаны иносказательно), и главное — никогда не ломает внутреннюю логику текста. Если истории суждено закончиться ничем — разбежались, позабыли, — то так тому и быть. Эта особенность даже иногда надоедает, хочется экшена, перегиба, нарочно фальшивой ноты, хочется ахнуть и удивиться — но вот такая здесь проза жизни.

То, что Павел чувствовал, когда видел ее, отказывалось называться определенным словом — мало связанное с головой, но и мало связанное с телом, это было какое-то зрительное поглощение, эстетическое пиршество. Ему постоянно хотелось смотреть на нее. На то, как Анна выгибает спину, как склоняет шею, грациозно приседает и улыбается; как блестят ее ровные голубоватые зубы.

Однако, как и у любого молодого автора, у Эдина есть композиционные провалы да и просто ошибки (непонятно, что больнее: когда пишут «мороженное» или когда коверкают название песни любимых Depeche Mode). И, как после любой дебютной книги, остается ощущение, что чего-то не хватило: красок, эмоций, выхода за пределы одного тона, перехода на другие пласты реальности.

Читать «Дом, в котором могут жить лошади» легко, потому что это наш с вами мир в самом общем виде, отраженный очень гладко, без волн и искажений. Кроме того, рассказы и повести состоят почти из одних диалогов, чувствуется их кинематографичность, ловкий и честный монтаж. Это, по сути, готовые сценарии — брать и без особого труда экранизировать.

Эффект «истории из соседней квартиры» создается за счет правильной пропорции реального и выдуманного — в своем вымысле Евгений Эдин тоже удивительно жизнеподобен. Вообще очень редко и ценно, когда автор не думает, что знает жизнь, а действительно понимает, как оно бывает: измена в чужой темной комнате, среди разбросанных игрушек, после шального корпоратива; поиск жилья по объявлению — всегда хотят содрать больше, всегда что-нибудь не подходит или раздражает. Или когда деспотичный отец семейства сначала забивает гостю всю голову наставлениями и ссорится со всеми, а потом великодушно всучивает ему банку клубники с собственной грядки. Или когда после ссоры она заедает горе на кухне, а он неуклюже топчется рядом, ее лицо отражается в окне, обоим муторно и скучно. Это все мелочи, иногда неловкие и неудобные, но из них складывается ткань текста — шершаво-холщовая, грубая, натуральная.

Но приглядитесь, на изнанке — на изнанке совсем другие миры, с узорами и повторяющимися образами. Змеи, старые светильники и советские машины, трава особого цвета, песня «Hotel California». Дальтоник, который верит в Небесного снайпера и Хозяйку холмов, который прозревает от любви — странная, милая притча. Наконец, дурацкий почти актер, который постоянно уходит в свои фантазии, как набоковский Лужин в игру.

И — самое главное — бесконечный виадук, тянущийся из текста в текст, бесконечный мост над ущельем. Этот путь не имеет конечной точки, а река под мостом — другого берега, мираж нельзя ухватить, но — на переходе только и можно понять все самое важное.