Симон Странгер. Лексикон света и тьмы

  • Симон Странгер. Лексикон света и тьмы / пер. с норв. О. Дробот. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2023. — 352 с.

Симон Странгер — норвежский автор, пишущий для читателей разных возрастов: в его библиографии есть и «серьезные» книги, и детские, и янг-эдалт. Странгер получил мировую известность в 2018 году — после публикации романа «Лексикон света и тьмы», который только сейчас впервые издали на русском.

В основе сюжета — история Норвегии времен Второй мировой войны, когда на территорию страны вторглись нацисты. Хирш Комиссар — норвежец еврейского происхождения, попавший в концентрационный лагерь и подвергшийся жестоким издевательствам. Хенри Риннан — немецкий агент, творивший невероятное зло, несмотря на молодой возраст. Спустя много лет потомки Комиссара в попытках разобраться с прошлым своей семьи приходят к бывшей резиденции гестапо и узнают, что она загадочным образом связывает их и лютейшего нациста Норвегии — Риннана.

***

Б как Брат и как Башмаки, как воспоминания о детстве, этой стране происхождения каждого из нас. Мы покидаем ее, не зная еще, какой вид примут осевшие на дно души воспоминания о событиях и переживаниях самых ранних лет: они сохраняются глубоко в нас, слеживаются там и всю дальнейшую жизнь формируют наш способ бытия и ландшафт нашей души, подобно тому как осадочные седименты формируют ландшафт морского дна.

Таким незабываемым стал для Хенри Оливера Риннана десяти лет от роду один зимний день в феврале 1927 года. Шел снег, хлопья кружились в воздухе и налипали сугробчиками на окно школы в Левангере, у которого корпел над тетрадкой по чистописанию Хенри. Челка упала ему на глаза, и он как раз потянулся за ластиком, чтобы стереть ножку у буквы g, которой был недоволен, как вдруг заметил, что класс притих: учительница, оборвав фразу на середине, смотрит прямо на младшего брата Хенри и спрашивает, как у него дела.

— Ты очень бледный... ты здоров? — спрашивает она и выходит из-за кафедры. Хенри видит, что весь класс перемигивается, слышит первые смешки, их задавливают в себе в предвкушении скорого веселья, потому что учительница уже идет по проходу между рядами парт. И вот-вот обнаружится то, что Хенри с братом все утро пытались спрятать от чужих глаз: младший брат Хенри обут в дамские сапожки, черненькие, но дамские, позабытые заказчицей в башмачной мастерской их отца. Так Хенри и знал, что добром не кончится, он и маме объяснял, что нельзя отправлять сына в школу в дамской обуви, но мама сунула ему под нос зимний башмак брата с полуоторванной подметкой и голосом, исключавшим возможность возражений, заявила, что брат не может пойти в школу в драных ботинках — он промочит ноги насквозь, еще не успев завернуть за угол. Каблук, и правда, у сапожек невысокий, но все равно за километр видать, что обувь женская, вдобавок она велика брату на несколько размеров, и ему пришлось всю дорогу растопыривать пальцы, чтобы не потерять сапожки, из-за чего он вышагивал странной, неестественной походкой. Утром брату удалось незаметно прошмыгнуть в школу мимо стаи мальчишек, они, по счастью, были заняты своим и не заметили его обувки. В классе одна девчонка пихнула другую, они прыснули со смеху, но тут вошла учительница, все вскочили и, как положено, хором сказали: «Доброе утро!» А когда училка их усадила, Хенри с головой ушел в вывязывание буковок в красивые ряды и почти забыл думать о треклятых сапожках, но училка вдруг прервала урок и теперь вот идет к парте брата с взволнованной озабоченностью на лице. Хенри чувствует, что у него вспыхнули щеки, видит, что брат засовывает ноги поглубже под стул, надеясь скрыть сапожки, но тщетно. Учительница останавливается рядом с его партой, изумленно раскрыв рот, и из него, как непослушные горошины,
сыплются слова.

— А... что это у тебя на ногах? — спрашивает она, вызывая ухмылки всего класса. Сердце Хенри колотится быстро-быстро, щеки полыхают позором, он смотрит на брата — тот молчит, глаза бегают, но он ничего не отвечает, очевидно, не знает, что сказать. Правду ему уж точно говорить нельзя, думает Хенри, нельзя говорить вслух при всех, что их отец, башмачник, не озаботился ремонтом ботинок собственных детей, лучше наврать с три короба, типа схватил первую попавшуюся обувь, не поглядев, или обулся так шутки ради, хотел проверить, заметит ли кто-нибудь, но брат ничего такого не говорит, он вообще ни звука не произносит. Отвечай давай, думает Хенри, молчание только раздувает позор, покрывший уже его всего, поэтому он кашляет, якобы прочищая горло, отчего внимание учительницы и класса переключается на него. Хенри чувствует на себе их взгляды. От всеобщего внимания сердце Хенри начинает колотиться еще сильнее, он совсем не уверен, что справится, но дрейфить нельзя, нужно что-то сказать, как-то выправить ситуацию, думает он и заставляет себя посмотреть на учительницу.

— Да он просто дурачился, мерил дома обувь из мастерской, — говорит Хенри и даже вымучивает улыбку, предлагая учительнице поверить ему, но видит по ее лицу, что нет, не хочет она ему верить и не улыбается, а только упорствует: присаживается на корточки рядом с его братом, кладет руку ему на плечо и говорит:

— Ох, как же ты похудел, бедный.

А потом озабоченно спрашивает — неужели дома все так плохо, она, возможно, даже понимает, что ситуация унизительна для Хенри и его брата, и понижает голос, чтобы остальные не подслушивали, но тем самым делает еще хуже: теперь-то уж всем ясно, что речь о действительно постыдном поступке, и одноклассники вслушиваются изо всех сил, навострив уши, — в этом Хенри уверен; и хотя училка шепчет чуть слышно, ее слова долетают до каждого в классе, поэтому все разинули рты и таращатся на братьев Риннан.

Давай, отвечай что-нибудь, мысленно призывает Хенри. Но брат молчит. Вид у него несчастный и потерянный, он сперва поднимает взгляд на учительницу, потом косится на Хенри, глаза блестят, наполняются слезами, и брату приходится моргать, но отвечать он все равно не отвечает. Шмыгает носом, вытирает его запястьем. В классе тишина. Полная, полнейшая тишина.

— Спасибо. Дома все в порядке, — говорит Хенри ясно и отчетливо. — Ему немного нездоровилось, вот и все. Продолжайте урок, пожалуйста. — И Хенри утыкается взглядом в предложение, над которым трудился, берет ластик и стирает некрасивую завитушку у буквы g. Стряхивает крошки резины и берется за карандаш, каждым движением показывая, что говорить тут больше не о чем и надо продолжать урок.

Чувства обострены до предела, Хенри ощущает, как отклеиваются от его спины взгляды, слышит, как скрипят стулья, когда одноклассники выпрямляются за партами, как царапают карандаши по бумаге, как учительница раскрывает рот и наконец-то продолжает урок. Одновременно он чувствует, что многих душит смех и рвется у них из груди наружу, точно пар из-под крышки кастрюли.

В свой срок урок все же заканчивается. Учительница подходит к брату и говорит, что он может остаться на перемене в классе, как и Хенри, так что он остается на месте и смотрит в окно, как однокашники возятся в снегу.

Следующие уроки проходят лучше. Наконец пора идти домой. Хенри запихивает в ранец учебники и берет брата за руку.

Им надо пройти через школьный двор. На глазах всех учеников и прочих ротозеев, собравшихся полюбоваться на обувку брата и поржать над ним. Парни постарше сбились в кучу, хохочут в голос и тычут пальцем в полусапожки.

— Гляньте-ка на нее! Фрекен Риннан, не споткнитесь! Хорошего дня! — кричит самый взрослый парень, и дружки его тоже презрительно скалятся. Хенри ошпаривает гневом, он накатывает, как черная волна, и толкает вперед, и, не успев подумать, Хенри сжимает кулак и бьет в лицо идиота, насмехающегося над его братом. Гад какой, не смей так говорить, прекрати смеяться над братом, думает Хенри; злость в нем кипит, костяшки больно стукаются о скулу мерзавца, тот хватается за лицо, извиваясь от боли. Его банда на секунду неуверенно замирает, но тут же накидывается на Хенри. Вдруг вокруг него образуется мешанина из злющих глаз и орущих ртов. К нему тянутся руки, пальцы вцепляются в волосы и ранец на спине, через миг он распят на земле, его держат за руки и ноги, он ощущает только свое сопение, сердцебиение, злость и снег.

— Эй, вы там! Прекратите! — кричит учитель, высунувшись в окно с трубкой в руке; мучители нехотя отпускают Хенри, позволяют ему подняться на ноги, но шепчут в ухо: «Погоди, Хенри Оливер. Так просто ты не отделаешься, даже не думай, говно на палке!»

Хенри чистит штаны, он дрожит от злости так сильно, что не может вдохнуть полной грудью, ему как будто недостает воздуха, но он не думает об этом, хватает брата за руку и уходит, быстро-быстро-быстро, надо поскорее убраться прочь, подальше от школы, от этих парней, пока не стало еще хуже или так безнадежно, что уже и не исправить, думает он, вспоминая насмешливые гримасы одноклассников. Теперь постыдная история приклеится к нему, он станет позорищем, посмешищем, вся школа будет зубоскалить над ним еще много недель. От этой мысли его снова накрывает отчаяние, конечно, они еще на нем отыграются, улучат время, найдут место, застанут врасплох. Когда парень шептал ему на ухо, что, мол, погоди, так дешево не отделаешься, он просто предупреждал: его еще взгреют, сегодняшней взбучкой дело не кончится, они довершат то, что не смогли сейчас, думает Хенри и стискивает зубы. Вот же угодил он в передрягу. А ведь все время, с первого дня в школе, он вел себя осторожно, все исполнял, ни с кем не собачился, научился искусно сглаживать улыбкой любую неприятную ситуацию. Позволял большим мальчикам помыкать собой, подчинялся командам, держался в сторонке, когда они пинали мяч или боролись потехи ради, потому как знал, что заводилой ему не стать, не таковский он, и что лучше ему не привлекать к себе внимания и ни во что не ввязываться. Столько времени он продержался на этой стратегии, и вот на тебе.

А все его слезы, думает Хенри и сильнее сжимает руку брата, пожалуй, даже слишком сильно, и прибавляет ходу. Брат ойкает. Ничего, потерпит. Ему надо научиться вести себя иначе, не как сегодня, а то превратится в мальчика для битья, которого всегда выбирают жертвой, если ребятам надо кого-то помучить, а это скажется и на Хенри, перейдет на него, как вонь или зараза, вот уж чего ему никак не надо, он и так ростом не вышел. Из всех ребят моего возраста я ниже всех и наверняка еще и беднее всех, думает он и тащит за собой брата. Они быстро шагают по проселочной дороге, краем глаза Хенри замечает, что брат морщится, просит отпустить его руку, но Хенри как будто не слышит, желая проучить плаксу.

— Мне больно, Хенри Оливер, — шепчет брат.

При виде слез, капающих у него со щек, Хенри резко отпускает руку и бережно гладит брату пережатые пальцы.

— Прости! — говорит он. Говорит несколько раз.

Брат шмыгает носом и трет пальцы варежкой. Они идут дальше, Хенри прикидывает, что надо бы подбодрить мелкого, а то мама увидит его заплаканную физиономию и пристанет с расспросами, придется все ей рассказать, и что тогда? Мама встревожится, только и всего, вот уж чего точно не нужно. Хенри просит брата снять варежку, набрать пригоршню снега, сунуть в него нос и оттереть его. Брат так и делает. Рука от холода краснеет, но сопли удается отмыть. Теперь и Хенри сдергивает варежки, раскатывает между ладоней плюху снега и бережно промакивает опухшие глаза брата, приговаривая:

— Мы ведь не расскажем ничего маме с папой?

— Нет.

— У папы с мамой других дел много.

— Угу.

Дата публикации:
Категория: Отрывки
Теги: Манн, Иванов и ФерберМИФОльга ДроботСимон СтрангерЛексикон света и тьмы
Подборки:
0
0
3550
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь