Питер Хёг. Эффект Сюзан

• Питер Хег. Эффект Сюзан / пер. с дат. Е. Красновой. — СПб.: Симпозиум, 2023. — 400 с.

Питер Хёг — датский писатель, чьи книги переведены более чем на тридцать языков. Мировую известность автору принес роман «Смилла и ее чувство снега», изданный в 1992 году и экранизированный спустя пять лет. Точный и минималистичный стиль, волнующие общество темы и интригующие детективные сюжеты — все это про творчество Хёга.

Главная героиня его последнего не изданного на русском романа «Эффект Сюзан» — ученая-физик и мать образцового датского семейства. На первый взгляд она кажется обычным человеком, однако у нее есть особый дар: всякий, кто общается с Сюзан, проникается к ней безграничным доверием. Причина такого эффекта остается тайной, но именно благодаря ему полиция поручает героине расследование особой важности, которое, как оказалось, затрагивает и её прошлое.

 

26

 

Согласно карте издательства «Крак», монастырь Богоматери находится на улице Кратренен в районе Васерне.

Я сажусь в электричку на станции Хеллеруп вместе со своим велосипедом, выхожу на станции Хольтен, а потом еду на велосипеде вдоль железной дороги до улицы Кратренен.

Я уже начинаю думать, что заблудилась, потому что вряд ли монастырь может находиться в квартале, где живут миллионеры. Но тут я вижу белую табличку, на которой мозаичная картина с изображением Богоматери и указатель — «номер семь» и «монастырь Богоматери», и, следуя указателю, еду по аллее через местность, слишком тщательно и заботливо ухоженную, чтобы быть лесом, и слишком похожую на настоящую природу, чтобы быть парком, а затем дорога упирается в квартал, который выглядит так, будто хочет сказать: «Да, это действительно не район миллионеров, это район мультимиллионеров». Здесь застроено и засажено лесом по меньшей мере шесть гектаров земли у самого озера Фуресёэн, и дома эти спроектированы так, как мы с Лабаном спроектировали бы наш, если бы у нас были такие деньги. Стены облицованы норвежским сланцем, сложенным в массивные конструкции, поверхность которых нарушается большими зеркальными стеклами, чтобы монахам ничто не мешало наслаждаться видом.

Я ставлю велосипед у одного из фасадов. Здесь нет ни монастырской стены, ни монастырских ворот, и, если бы не большой бронзовый колокол, подвешенный к открытой деревянной конструкции, и не вывеска у дороги, никто бы и подумать не мог, что здесь находится монастырь. Здесь могла бы находиться любая организация, которая в состоянии платить сумму из семи знаков за аренду.

— Добро пожаловать!

Я не слышала, как он подошел. Он примерно моего возраста и одет в нечто, напоминающее рясу. Но прошли те времена, когда монахи обматывали свое тело чем-то вроде сетки из колючей проволоки. Его ряса из мягкой ткани, современного покроя, с элегантными складками.

— Я договорилась о встрече с Хенриком Корнелиусом.

Какие качества ищет монах в женщине, прежде чем принять решение впустить ее в монастырь?

— Вы любите пиво?

Наверное, он понял, что для меня это все-таки прозвучало неожиданно, потому что улыбнулся.

— Мы пройдем через пивоварню.

Я иду вслед за ним в самое длинное из всех зданий. Тут высокие потолки, как в спортивном зале, стены вычищены добела, на бетонных основаниях стоят тридцать-сорок чанов из нержавеющей стали объемом по полторы тысячи литров.

— Пиво у нас бродит в открытых чанах. Поэтому каждая ферментация непредсказуема. И нет возможности варить в течение трех летних месяцев, когда риск заражения микробами и дикими дрожжами слишком велик. Но зато в результате каждое пиво обладает неповторимой индивидуальностью.

Вдоль дальней стены сверху донизу полки, на которых лежат тысячи закупоренных бутылок из-под шампанского. Он снимает одну бутылку и показывает мне этикетку. На ней надпись от руки, под изображением Богоматери и названием монастыря указана дата, когда пиво было поставлено, сорт хмеля, который называется «Каскад», и далее номер.

— Каждый раз получается уникальное пиво, и поэтому на каждой этикетке свой номер.

Он протягивает мне бутылку.

— Это подарок. Здесь начали варить пиво еще до Реформации. Орден траппистов был одним из немногих, кому монархия это позволяла. Из-за этого пива. Но только в сороковых годах прошлого века стали нумеровать каждую бутылку, и лишь после большой реконструкции в две тысячи десятом мы стали использовать этот зал.

Мы проходим через стеклянный переход, который связывает зал брожения с другим зданием. Идем дальше по тихим, выложенным плиткой коридорам с грубыми кирпичными стенами. Здесь нет никаких излишеств, да они и не нужны. За окнами — освещенные солнцем заснеженные лужайки, а там, где они заканчиваются, начинается озеро Фуресёэн, лучше и быть не может. В каждом помещении царит собственная атмосфера, тишина погруженных в себя зданий.

Мы поворачиваем за угол и видим в конце коридора дверь, похожую на дверь, ведущую в банковское хранилище. Перед ней стоят два узеньких диванчика, на которых можно ждать открытия банка.

Мой спутник не стучит, в этом нет никакого смысла, по другую сторону такой двери никто ничего не услышит, даже если у нас тут наступит конец света. Но рядом с дверью есть кнопка, он нажимает на нее, и вот мы ждем отца Корнелиуса.

Отец Корнелиус не реагирует на этот звонок.

— Каково это — быть монахом?

— Это призвание.

— А сексуальность, ее что, уже нет?

Одна из особенностей эффекта — в его неуправляемости. Вы должны верить в то, что ваша интуиция верифицируема, и позволить себе положиться на нее. И надеяться, что удастся с честью выйти из положения.

Так и получается, он улыбается, зубы сверкают белизной.

— В земной жизни она никуда не девается. А свобода выбора состоит в том, хочешь ты ее использовать или нет.

Я впервые в жизни говорю с монахом. Не знаю, чего я ожидала, но, во всяком случае, не такой откровенности.

Он открывает дверь и зовет отца Корнелиуса. Никакого ответа.

— Я пойду поищу его. Подождите здесь.

Он исчезает в глубине коридора. Я сажусь на диван. На столике лежит несколько книг Хенрика Корнелиуса. Одна из них называется «Круговая молитва».

Дверь осталась открытой. Где-то в глубине помещения работает стиральная машина.

Лабан бы сразу же услышал тоны и обертоны. Я могу мгновенно определить эту стиральную машину как промышленную с инверторным двигателем.

Машина слишком сильно набита, барабан крутится неравномерно, хотя сам корпус должно быть хорошо закреплен, потому что ножки по полу не стучат.

Я встаю и заглядываю в комнату. Это неприлично. Но время идет, начался обратный отсчет от сорока восьми часов минус рождественский вечер.

Дверь открывается в небольшую прихожую с еще одной дверью, за ней — библиотека, она же гостиная, или гостиная, которая является библиотекой. Стены уставлены книгами от пола до потолка. А высота потолка более четырех метров.

В одной стене есть еще одна дверь, она полуоткрыта, видна спальня, где стоит узкая кровать. Из этой двери доносится звук стиральной машины.

Затем звук обрывается, как если бы сгорел предохранитель.

Чтобы узнать, как человек взаимодействует с окружающим миром, следует взглянуть на его рабочий стол. Если посмотреть на стол Лабана, то может показаться, что тут что-то взорвалось. Ноты, кофейные чашки, компакт-диски, скрипки и флейты, вдохновляющие мелочи из затонувших городов, фотографии детей и, какое-то количество месяцев назад, еще и мои фотографии — все это пропитано верой в то, что Провидение или другое ответственное учреждение пришлет кого-нибудь для уборки и наведения порядка.

Тут же все иначе. Не просто в порядке, а в идеальном порядке: отточенные карандаши и стопка бумаги, подготовленные для следующей книги о смысле молитвы, аккуратно выложены параллельно с краем стола.

Человек, обладающий столь развитым чувством значения физической структуры не забивает стиральную машину так, что она может выключиться. Я захожу в спальню.

С четким ощущением, что делать этого вообще-то не стоит. Одно дело, что тут варят пиво и говорят обо всем откровенно. Другое дело — когда женщина заходит в спальню человека, который принял святой обет.

Вдоль стен спальни тоже повсюду книги. Дверь в ванную открыта, а оттуда еще одна дверь ведет в хозяйственное помещение. Там и стоит стиральная машина.

Очевидно, у Хенрика Корнелиуса своя отдельная квартира. И снова меня поражают отделочные материалы. Пол и стены ванной облицованы мрамором. И в хозяйственном помещении тоже мрамор. Если все это делается на доходы от пивоварни, то, наверное, есть еще какие-то тайные пивные заводы, которых я не видела. Денег от продажи пива из тридцати пяти открытых чанов для финансирования всего этого явно недостаточно.

Я нащупываю выключатель и включаю свет. Изнутри стиральной машины через стекло на меня смотрит отец Хенрик Корнелиус.

Хотя я никогда и не встречалась с ним, я знаю, что это он. Его лицо частично закрыто водой, которая доходит до середины окна машины.

Время останавливается. Мысли собрались, успокоились, стали удивительно точными. И абсолютно не подчиняются мне.

Я думаю о том, какая сила нужна, чтобы засунуть взрослого мужчину целиком в барабан стиральной машины. Диаметр люка не более сорока сантиметров, наверное, ему сломали и бедренные кости, и грудную клетку. Я чувствую и ту злость, с которой потом включали машину.

Успеваю об этом подумать, и тут же возвращается обычное время. И обычные мысли, и думаю я только об одном — как сбежать.

Я успеваю добежать до диванов в тот момент, когда монах появляется из-за угла.

Он немного растерян. Но спокоен. Наверное, спокойствие приходит от молчания, круговой молитвы, вида на Фуресёэн и пива в бутылках из-под шампанского.

Спокойствие это в ближайшее время ожидает проверка на прочность.

— Мы пытаемся найти его. Он может быть где-то на территории.

— Я заеду в другой раз.

Он не просит меня подождать. Да в этом и не было бы никакого смысла.

Он провожает меня к выходу. Мне надо максимально мобилизовать все свое самообладание, чтобы не броситься бежать.

— Может быть, что-то передать отцу Корнелиусу?

Я смотрю ему в глаза.

— Пожелайте ему счастливого пути.

Он явно удивлен.

— Он сейчас не собирается никуда уезжать.

— И тем не менее.

Я нажимаю на педали. Немного отъехав, оборачиваюсь. Монах в раздумье смотрит мне вслед.