Роман Сенчин. Русская зима

• Роман Сенчин. Русская зима. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022. — 443 с.

Роман Сенчин — прозаик и литературный критик, автор романов «Петля», «Елтышевы», «Зона затопления», сборников короткой прозы и публицистики. Лауреат премий «Большая книга», «Ясная Поляна», шорт-листер «Русского Букера» и «Национального бестселлера».

В его новую книгу входят две автобиографичные повести: «У моря» и «Русская зима». Герои обеих, мужчина и женщина, — люди, склонные к глубокому самоанализу. Оба они пытаются убежать от прошлого — физически или психологически, — сомневаются, любят, думают, как изменить свою жизнь, добиться счастья и «правильности». «Русская зима в повести — синоним русским горкам. Судьба персонажа меняется этой зимой», — пишет Роман Сенчин.

у моря

Главное, что пока не давало ему завертеться в центрифуге ежедневности — а завертеться, он знал по опыту, можно и ничего не делая — было море. Вернее, широкое и глубокое, до горизонта, пространство в трех сотнях метров от дома.

Пространство каждый раз было новым — менялось от перекура к перекуру. Не замечать этого Сергеев не мог — выходишь и сразу в глаза бросается, что оно теперь другое, и поневоле засматриваешься, забывая даже, зачем вышел...

Сергеев не очень разбирался в оттенках цветов, не знал, как их называть. Да в обычной городской жизни такой потребности особо не возникало. Здесь же, при взгляде на море, сами собой начинали биться в голове вопросы: «Лазурь? Бирюза? Капри? Этот... циан?»

Случалось, море исчезало. Нет, оно, конечно, было на своем месте, но глаза его не видели — там, впереди, оказывалась пустота.

Именно — пустота.

Вот дорога, вот полоска степи, а дальше сероватобелое ничто. Ни воды, ни горизонта, ни облаков... Может, это был туман, может, что-то еще; местные наверняка как-нибудь такое состояние называли. У них должны быть специальные слова. Надо узнать...

Красиво было, когда здесь, на суше, светило солнце, превращая осеннюю серость и желтизну в золото, небо — высокое и голубое, без единого прожилка белёсости, а над морем, но не у берега, а там, далеко, ближе к горизонту, стояли тучи. Не просто тучи, а стена из туч, почти черных, плотных.

Да, и красиво, и страшно. И представлялся шторм, буря, мечущийся средь валов кораблик, людей, которые своими слабыми силами стараются удержать его на плаву, спасти от гибели, довести до золотистой суши. Кораблик обязательно с мачтами, как при Колумбе.

Но парусников Сергеев не замечал, яхт тоже не было, зато почти постоянно наблюдал корабли боевые. Один, два, а то и три стояли неподвижно, словно звенья цепи, прикрывающей берег.

Чуть ли не каждый день над поселком проносились самолеты. Не всегда он успевал их заметить — неожиданно, из тишины, возникал свистящий вой, и пока Сергеев поднимал голову, начинал искать источник, вой менялся на продирающее уши шипение, секундное, острое, и снова становился воем и исчезал.

— Сверхзвуковой, — оправдывал свою медлительность Сергеев.

Зато вертолеты давали собой полюбоваться. Полюбоваться и потревожиться... Часто они возникали будто из самого моря — вот горизонт чист, спокоен, море поблескивает, корабль стоит, как островок или, точнее, камень; тихо, если, конечно, собака Умка не полаивает с тоски, соседи вяло не переругиваются, машины не ездят. Да, часто бывает абсолютная, непривычная после Москвы, тишина. И тут, сначала еле уловимое — чик, чик, чик, чик. Даже не обращаешь внимания. Кузнечик, сверчок какой-нибудь в сарае за забором. Мягко, нейтрально, безопасно стрекочет. Пускай стрекочет.

Но стрекот становится жестче, вот от него начинает свербеть в мозгу. Откуда он? Что?

Бац — и над полоской степи, почти перед тобой — возникают два существа. В первый момент кажется, что это действительно нечто живое. Огромные стрекозы, или саранча, или серые шершни. Винты рубят воздух, а короткие крылья по бокам — то ли с подвешенными пулеметами, то ли с ракетами — напоминают растопыренные, готовые схватить добычу лапки; турбины по бокам от кабины так похожи на выпученные глаза, острый нос — один в один клюв вороны.

И смотришь, зачарованный, оторопевший, как они приближаются. Любуешься и ужасаешься этой мощи созданных человеком стальных полуптиц-полунасекомых. Может, и не стальных, но крепких — не прихлопнуть огромной газетой, их клевок разорвет тебя на клочки, винты превратят в фарш и разбросают на километр.

* * *

Каждый вечер Сергеев обещал себе завтра пойти к морю. Встать с кровати, помахать руками, поприседать, ополоснуться под душем, позавтракать — и пойти.

Вставал, делал подобие зарядки, а дальше как-то размякал. Для душа часто бывало прохладно, есть еще не хотелось. Варил кофе, выходил с кружкой на террасу. Смотрел на море отсюда. Пока, наверное, этого было достаточно...

С морем он познакомился взрослым. В ранней — доармейской — юности хипповал, но море им, сибирским хиппарям, заменяли реки и озера. Впрочем, и моря там у них были, но искусственные — Красноярское, Братское, Новосибирское...

Настоящее увидел в сорок лет. У сына появились подозрения на астму, аллергия донимала, вирусы (или ей так казалось), и решено было ехать. Выбрали Феодосию: довольно дешевое жилье, к тому же не только в частных секторах, но и в квартирах.

Нашли квартиру в интернете, добрались, вселились. И пошли на берег. И вышли к кафе — веранда у самой воды.

Темнело, под крышей зажглись разноцветные, неяркие, лампочки, играла, не в этом кафе, а где-то в отдалении, музыка. Официантка, домашняя какая-то, своя, советовала им блюда мягким уютным голосом. Перечисляла диковинные для Сергеева названия: рапаны, сибас, дорадо, бычки, мидии в сыре, ставридка... Да нет, многое он ел, но одно дело в московских ресторанах, а другое — здесь.

С моря надувал ветерок. Легкие такие воздушные волны. И волнами приходил запах чего-то будто слегка подтухшего, но в то же время ароматного, свежего. Сергеев искал слова для этого запаха и нашел — так пахнет спирулина из аптеки... Но искал и нашел не в тот первый вечер...

Когда одна песня заканчивалась, а следующая еще не начиналась, становилось слышно шипение... Здесь был берег, и это шипел песок, отпуская откатывавшуюся воду.

Сергеев смотрел на море, густо-синее, на чернеющий мыс, колышущиеся, размытые отсветы огней, на свою жену, на пятилетнего сына, и думал... Нет, не думал, а без всяких мыслей знал в те минуты, что всё хорошо.

Потом несколько лет снова была Феодосия или соседний Судак, а потом они оказались на окраине Сочи — в Мацесте. Дней десять жили там. Флигелек, заросшая виноградом беседка, пляж, одна и та же кафешка по дороге... Заскучав, решили съездить в центр, но жена в последний момент занемогла, и Сергеев с сыном отправились вдвоем.

Провели в Сочи весь день. Канатная дорога, дендрарий, шевелящиеся кораллы в огромных аквариумах, пальмы, белоснежный порт и белоснежные яхты, памятник героям фильма «Бриллиантовая рука», обед в ресторанчике на пирсе, ледяной мохито, прогулка на быстром катере... Было нежарко, ходилось легко, сын не канючил и не морщился, а был тих от новых впечатлений и, может быть, счастлив. И Сергеев, понимая, что это действительно состояние счастья, наслаждаясь им, в то же время с болью чувствовал, что совсем скоро будет вспоминать этот день примерно так же, как вспоминал свой день счастья старик в исполнении Евстигнеева в «Зимнем вечере в Гаграх»: «Если б можно было хоть на один миг вернуть тот день, я бы всё отдал».

На следующий год с деньгами оказалось неплохо, и они позволили себе Барселону, а потом сын вырос и отказывался ездить — ему интереснее было проводить всё лето в Москве; жена не настаивала, Сергеев тем более.

И вот он у моря один. Сбежал от ставшей чужой семьи, от Москвы, от наползающей на Москву, как всегда, непонятной, без неба, зимы с многодневными дождями, мокрыми снегопадами и горьким реагентом... От всего сбежал. 

* * * 

Наконец пересилил себя... Нет, вообще-то утро потекло по уже привычному руслу: легкая зарядка, мысль о душе и тут же просьба себе самому: а можно попозже? Варка кофе, выход на террасу... Но внизу ругались женщины, собака Умка, видимо раздраженная их громкими голосами, лаяла особенно противно; в кресле необычно для этого времени уже сидела в ворохе тряпок тёть Наташа. И Сергееву остро захотелось оказаться не здесь.

Быстро съел пару бутербродов с сыром и ветчиной, допил кофе. Обулся, надел куртку и отправился.

Сразу и придумалась конкретная цель — на полоске степи, если забирать слегка вправо, виднелся бугор, а на нем развалины крошечного здания вроде бетонной трансформаторной будки, а еще правее — одинокий дом у самого берега. Стоило узнать, что это за развалины и что за дом.

Сергеев перешел дорогу, заметил тропинку в невысокой сухой траве. Тропинка как раз вела вперед и направо.

Это не целина — земля исцарапана бороздами. Значит, пахали. Но вряд ли засевали чем-то. Трава сорная, много шаров перекати-поля, каких-то засохших цветов, напоминающих звезды. Сергеев хватанул одну и отдернул руку — лучи звезд бритвами врезались в ладонь. До крови...

Сначала матернулся, а потом заговорил насмешливо, поучающе себя:

— Так, это не Подмосковье. И не Сибирь. Здесь всё непросто. Не суй руки куда попало.

И как подтверждение того что всё непросто — гроздья мелких улиток на стеблях травы. Сначала даже подумалось: это ягоды какие-то. Пригляделся — улитки.

Оторвал одну, изучил. Вход в пещерку был залеплен беловатым и твердым, как засохший клей. Явно не первый день так висят. Может, зимовать приготовились? Никогда раньше такого не встречал.

— Ну ты здесь и не был, — ответил вслух, а потом отпарировал: — В интернете не встречал, на «Энимал плэнет».

Сфотографировал, пошел дальше. Внутри разгоралось мальчишеское любопытство к новому...

Чем были развалины, так и не понял. Но явно чтото военное. То ли дот, то ли наблюдательный пункт. Сперва решил, здесь находилось орудие. Поискал место, где бы оно могло быть установлено — бывал на старинной батарее в Кронштадте, — не нашел. Зато обнаружил в подножии бугра покатый бетонный спуск под землю. Дверной проем без двери. Захотелось поглядеть, что там, в черном прямоугольнике. Постоял и не пошел. Оправдался тем, что еще вляпается в дерьмо или на штырь какой напорется, на змею.

Мог бы включить фонарь в айфоне. Просто жутковато было; Сергеев стыдился этого чувства, но побороть не мог.

На вершине бугра торчали осколки стен, внутри лежали куски бетона. Росла трава, даже какой-то куст. Строение стопроцентно разрушили, но когда? Не исключено, что в сороковых. Здесь были бои, об этом он читал, когда выбирал место... Вот он, наглядный след войны...

От развалин до берега было метров двадцать. Но оказалось, что само море далеко внизу — степь кончалась высоким обрывом. Странно, что еще от бугра создавалось впечатление, что вода вот она, рядом — присядь и потрогай.

— И как спуститься? — спросил Сергеев растерянно.— Интересное дело...

Осторожно, боком, подошел к краю, заглянул.

Море, словно увидев его, зашумело. Размеренно и солидно. Волны накатывались на берег, а потом медленно сползали, шевеля гальку.

Конечно, оно шумело и пять минут назад, и полчаса, и сто лет, просто Сергеев не слышал. Но почему-то было приятно думать, что оно с ним здоровается. Именно с ним и сейчас.