Улица Некрасова

• Улица Некрасова: сборник. — М.: Городец, 2022. — 256 с.

«Улица Некрасова» — мультимедийный сборник, посвященный одному из главных алкогольных пространств Санкт-Петербурга. В этой книге люди из разных поколений делятся историями, произошедшими на улице Некрасова, и прославляют ее в рассказах, эссе и фотографиях. А отсканировав QR-код, расположенный на одной из страниц, можно даже послушать песню, написанную специально для этого проекта. Среди авторов — Наташа Романова, Сергей Носов, Александр Пелевин, Павел Крусанов, Александр Етоев и многие другие.

Владислав Городецкий — писатель и архитектор, автор книги «Инверсия Господа моего» — в рассказе «Хмурый дижестив» погружает читателя в мрачную атмосферу баров. Главный герой, привыкший к тихому семейному счастью, впервые за долгое время встречается с друзьями. Именно тогда и начинается настоящее безумие.

Владислав Городецкий. Хмурый дижестив

Закладчики и наркоманы перерыли весь задний двор за нашим офисным зданием, теперь он был как после бомбежки. Угнетающее зрелище. Сразу и целиком вспомнился предутренний сон, едва уловимые отзвуки которого нервировали весь день. Классический наркоманский сон, в котором ты ищешь везде, где только можно — в тумбочках, шкафах, почтовых ящиках, за картинами и зеркалами, меж оконных рам, — нычку, дозу, порцию, словом, то, с чего пытаешься слезть. Я искал сигареты и алкоголь, разлитый по миниатюрным бутылочкам и ампулам. 

За восемь часов кирпичное здание на улице Попова, мимо которого я хожу от метро до работы и с работы в метро, целиком завесили зеленой фасадной сеткой, будто вырезали в фотошопе. Далее в программе — бар-хоппинг с университетскими товарищами на улице Некрасова. Супруга отпустила со скрипом: «Будет Миша, значит, ты напьешься и придешь под утро». Я напомнил, что вообще-то идет пост, что вообще-то я в завязке с рождения младшего, и для наглядности продемонстрировал на телефоне приложение «Не пью!»: пятьдесят восемь дней. Конечно, она переживала не из-за того, трезв я или нет — мои проблемы с алкоголем не казались ей чем-то критическим, а потому, что вечер дети проведут без отца, она — без мужа.

Небо отсутствовало, вместо него белое пустое ничто растянулось во все стороны выше изломанной линии кровель и крыш. Погода стояла поганая, ветер задувал отовсюду, как либеральная пропаганда, а я зачем-то оделся в демисезонный бомбер, призывая затянувшуюся зиму опомниться.

—Ты вышел? Во сколько тебя ждать? — пришло сообщение от супруги. 

— Ближе к одиннадцати. 

— Я сама двоих не уложу. 

— Хорошо.

В вестибюле метро «Петроградская» была традиционная для этого времени давка. От девушки, что тащилась сквозь толпу впереди меня, несло мефедроном. Я истыкал носом воздух перед собой. Хотелось обогнать ее и очень выразительно с осуждением заглянуть в глаза. «В соответствии с постановлением... средств индивидуальной защиты... влечет административную ответственность...» — надел медицинскую маску и теперь уже обоняние оскорблял собственный запах изо рта. Очки моментально запотели, пришлось убрать их в сумку. Мефедронщица пропала в расфокусе за турникетами. 

Когда-то с парнями мы делили комнату в общежитии архитектурно-строительного на переулке Бойцова. Компания подобралась что надо: Миша — русский националист (как и положено русскому националисту — стодвадцатикилограммовый и с рыжей бородой), убивающий время на компьютерные игры, Яр — биполярник и антисемит, на наших глазах проделавший духовный путь от убежденного атеиста до апологета православной веры (через неоязычество, буддизм и бог знает что еще), Жидкий — гиперактивный еврей-анархист, который просыпался в прыжке со второго яруса кровати и несся заниматься урбанистикой, обучением нейросетей и прочими гомосексуальными делами, и я — русский прозаик польского происхождения из Казахстана, единственный из названных бакалавр и — магистрант. Объединяли нас умеренное пьянство, разговоры о судьбах России, любовь к треш-кинематографу, ну и вынужденное соседство. На третий год совместной жизни мы одновременно и, можно сказать, сообща вылетели из университета, после чего Жидкий улетел в Москву, Яр — в Казань, а мы с Мишей порознь, но в едином направлении переселились на окраину Петербурга.

Последний раз мы собирались полным составом, когда Яр приехал защищать диплом бакалавра в какой-то коммерческой шараге, а Жидкий (вообще-то тоже Миша, но двух Миш на компанию мы бы не сдюжили) — какая ирония — давать мини-курс по архитектурной подаче в вузе, из которого его выперли. Я к тому моменту женился и готовился стать отцом.

Встреча вышла более чем странной — Жидкий появлялся на десять минут, произносил что-нибудь не поддающееся осмыслению и пропадал на час-два, Миша с Яром сидели на антидепрессантах и транквилизаторах, жаловались на жизнь и толком не пили, поэтому я, на правах единственного душевно здорового, допился до белой горячки. Закончился вечер в «Пятерочке», куда я потащил всех на фотосессию для своего инстаграма, но упал в обморок и разбил голову. 

— Купи, пожалуйста, «Экофурил» суспензию. Не знаю, как будем укладывать котика, за час третий раз поносит.

— Черт... Хорошо. Как он?

— Нормально. Ходит по дому: «папа-папа». Вы уже встретились?

— Только поднимаюсь из метро.

— Долго... Всем привет.

Заметно потемнело. На выходе из «Маяковской» от ограждения пандуса отвалилась трубка поручня, вертикальные стойки блестели в свете проезжающих автомобилей, как иглы. Машинально потянулся за сигаретами и долго не мог сообразить, почему не нахожу их в карманах. Пара подростков каталась по тротуару от смеха, обнаружив, что один из них обулся вразные кроссовки. Я тоже посмеялся и показал им большой палец, как будто мне сорок.

В Ковенском переулке случайно перекрестился, глядя в единственный глаз шестиметровой головы Хармса, что украшала угловой брандмауэр, имея в виду, конечно, католическую церковь через два дома. Там мы венчались с супругой в позапрошлое Рождество, там мы планировали крестить детей, когда младший начнет узнавать себя в зеркале.

Кто-то ущипнул меня за задницу, я взмыл вверх как из римской свечи и по-девичьи пискнул.

— Повезло, что не обознался, вот было бы неловко! — Жидкий радостно увернулся от пинка в ответ.

—Ты завязывай! Это какое-то особое масонское приветствие?

— Жопопожатие! Ну как ты, отец?

— Дважды отец, я попрошу!

Мы горячо обнялись.

На Жидком была сутенерская шуба из искусственного меха с леопардовым принтом, черный бадлон, солнцезащитные очки, по серьге в каждом ухе. Его череп был наголо брит. Я пришел в восторг от его облика. Он сказал, что одолжил шубу у подруги на этот вечер, чтобы порадовать нас. 

По пути к первому бару зашли в книжный, Жидкий купил мою книгу, я подписал ее.

— Не спрашиваю сумму, но навскидку, реально ли с гонорара взять среднюю иномарку? 

— Если только из пенопласта. 

С восемнадцати лет я работал по специальности. Никакой специальности еще не было, а работа уже была — официальная, с соответствующими записями в трудовой книжке: «художник по трехмерной графике», «помощник архитектора», «архитектор-техник». Платили гроши, но и мои запросы были скромными — жил в общежитии, не имел зависимостей и вредных привычек, питался убого, отношений не заводил. В университете мне прочили блестящую карьеру, но потом в мою жизнь проникло нечто, от чего я и бежал впоследствии в Петербург. Поначалу преподаватели спрашивали, не влюбился ли я, на службе переживали, что дипломная работа отнимает все мои силы, но к концу учебы всем было ясно все. 

Опасаясь, что в северной столице с казахстанским дипломом будет непросто найти хорошую работу, я согласился на первую попавшуюся. График был ненормированным, объекты проблемными, начальство с причудами. Меньше чем через год фирма распалась. Следующая фирма, в которой я работал, не просуществовала и полугода. Далее я подался в сферу благоустройства. Так увлекся новой темой, что за два месяца закрыл все проекты, которые копились годами, после чего услышал: «Не хочется с тобой расставаться, но новых объектов больше не будет». Ну и так далее. Относительный порядок пришел в жизнь с первым ребенком, к рождению второго у меня была дописана и издана дебютная книга, запроектировано, помимо прочего не особенно интересного, несколько крупных лесопарковых зон в Ленинградской области, а за неделю до этого вечера бухгалтер спросила, когда я планирую уйти в отпуск, оплачиваемый, как положено, — впервые спустя черт знает сколько лет, — у меня чуть не выступили слезы. 

Нас уже ждали в «Заливе». Первое, что мы увидели, зайдя в бар, — логотип «Единой России» во всю спину на Мишиной толстовке. Я расстроился, что художественная акция не была согласована со мной — на случай подобного баловства у меня имелись футболки «ЛГБТ» и «ЛДПР». 

Мужики (назвать «парнями» этих увальней не поворачивается язык) заняли самый длинный стол вдоль бара и поедали пельмени, запивая их темным пивом. Яр раздобрел и отрастил бороду, что в сочетании с вечно мрачной безразмерной одеждой сделало его похожим на православного попа, о чем я не преминул сказать.

— Господа, — объявил Миша, представляя обновленного Яра, — перед нами человек, исцелившийся от антисемитизма.

— Какой ужас, Ярик! — сказал я. — Семиты и тебя совратили?

— Человек поработал охранником в еврейской школе, — продолжил Миша, — и маленькие миленькие еврейчики запудрили ему мозги.

— Вообще-то вопрос к вам, — вступил в разговор сам Яр. — Почему вы меня не одергивали? 

Мы загоготали в три глотки: 

— Ты что! А откуда бы мы узнали о заговоре сионских мудрецов? О ротшильдах и мировом правительстве?

— А я говорил: отведи меня к этим масонам! Надоело жрать гречу, хочу христианских младенцев! 

На баре мне пришлось задать унизительный в таких заведениях вопрос: «Что есть безалкогольного?» Было предложено пиво Jever fun, и нет сомнений, что самими создателями этой марки нулевки подразумевалась мысленная замена первой буквы на «N». Еще я взял бастурму и томатный суп, который тут подавали в банке из-под консервов.

— Кто сегодня следит за Городецким? — Миша озвучил общий вопрос.

— За собой последите! За собой последите! Я в душеспасительной завязке! — Все замолкли. Я почувствовал себя обязанным объясниться. — Из солидарности с женой, пока она кормит.

— Ты хочешь уйти от реальности, — сказал Яр.

— Когда пью?

— Нет. Реальность такова, что все пьют.

Мы с деланой хмуростью свели пивные бокалы: два стаута, ипа, нулевка.

Было немноголюдно, помимо нас — компания из трех девушек лет тридцати. Они громко трепались не то о феминизме, не то о своих психотерапевтках под ироничную пляску Мишиных бровей. Музыка молчала, диджейский пульт пустовал. Однажды я встретил кумира юности за пультом в «Заливе», и с тех пор он стал моим любимым баром Петербурга. Да и в целом там было приятно — индустриальные интерьеры, авторские светильники, старомодная мебель, постеры в рамах с книжными иллюстрациями рыб. Яр достал смартфон, запустил какую-то игру.

— Зацените.

По экрану носились разноцветные черепки, люди и овечки. Все друг друга ели под печальную мелодию.

— Похоже на дерьмо.

— Ну спасибо. Вот, по ночам делаю.

— Блин, предупреждать надо. Сам? Так-то вообще красава. 

По тому, что далее Яром было продемонстрировано около двадцати масляных и пастельных этюдов, проиграно несколько новосочиненных техно-треков и пересказан сценарий задуманной РПГ-игры, мы сделали вывод, что он находится в маниакальной стадии своего расстройства. В его душу весна пришла раньше, чем в Петербург.

Я опустошил бокал и сходил за добавкой. Захватил сет настоек для товарищей — хреновуху, лимончеллу, сельдереевку. Каждый посчитал нужным сообщить, что не собирался сегодня пить крепкое, но все было выпито радостно и без промедлений. Заказали еще.

Жена прислала фотографию младшего сына, впивающегося в ее грудь. Ночью во сне он расцарапал себе весь лоб и теперь выглядел как Христосик, который из-за сбоя хронотопа получил терновый венец в младенчестве.

— Спит только на руках. Ужасно устала... Ты скоро?

— Солнце, я все помню. Не видел ребят сто лет. 

— Я вообще людей не видела сто лет.

— Как и я.

—Ты хотя бы на работу ходишь... 

Мы перешли в следующий бар по Некрасова — «Хроники». Почти все столики были заняты молодыми, ухоженными, с подобием интеллекта в глазах — ровно такими же, как мы. 

Откуда-то из угла помещения донесся женский голос: «Вам тут не рады». Миша вперед остальных понял, что поводом к такому приветствию послужила его толстовка: «От чьего лица вы говорите?» Пухленькая девушка в круглых очках обернулась на окружающих и, не найдя поддержки, стушевалась. «Россия будет свободной!» — провозгласил мой друг и едва не бросил зигу от торжества. 

Маска на подбородке бармена болталась, как свежеобосранный подгузник. Мы встали за круглый столик у выхода — мужики с коктейлями, я, будто импортированный из другой сцены, с капучино и сладкими вафлями. До отказа от алкоголя и табака я вообще не ел сладкое, а теперь и двух часов не мог продержаться без быстрых углеводов. 

Жидкий, не отрывая взгляд от смартфона, всосал напиток за несколько секунд и сказал:

— В «Цветочках» Коля, Соня и Альфия, погнали туда.

— Ты задолбал, мы только обосновались.

— Короче, догоните. 

И унесся. 

Товарищи на радость мне неуклонно пьянели. Я готовился к тому, что кто-нибудь обязательно попытается уговорить меня на стаканчик-другой, но этого не происходило. Миша несколько раз в разных выражениях высказал мысль, которую, по-видимому, и транслировал внешним видом: «Если чьи-то шмотки способны подорвать тебе задницу, в твоей жизни большие проблемы». На деле же проблемы были у него — уже год он не мог устроиться на службу хоть куда-нибудь, питался подножным кормом и при этом умудрялся набирать вес. Мишу страшно любила его девушка, но от этого, кажется, ему становилось лишь хуже.

На нас постоянно пялился какой-то заторможенный парень оскаруальдовского типа. Благо никто кроме меня этого не замечал. Его заторможенность показалась мне подозрительной и знакомой до ломоты, я даже надел очки, чтобы оценить ширину его зрачков, но отвлекся, а когда вернулся к этой мысли, он уже удалялся в сторону двери. В черном пижонском плаще, шапке-морячке и подстреленных как у салафита брючках. «Нет, — подумал я, — максимум на чем сидит это создание — на мамкиной шее». Но, когда я увидел его в следующем месте, в баре «Цветочки», мне отчего-то сделалось не по себе. 

Проверил телефон — пусто, жена обиделась. На часах была половина одиннадцатого, значит, решил я, уеду на такси. 
Жидкого здесь не было — он вошел в бар вслед за нами, непомерно пьяный и накуренный, — в этом состоянии все его лицо обмякало и даже нос, тут без метафор, съезжал чуть вниз.

— Да охренеть, ты где успел? — спросил Миша. — Я тоже хочу!

— Гоям не положено! 

— А меня у подруги ждет МДМА-шка.— Яр сладострастно улыбнулся. — Наркотик любви.

— Господа, вы совсем о***ли? — взбесился я. — Пейте по-человечески, не знаю, заблюйте тут все, поножовщину устройте, но можно как-то без говна обойтись?

Я обратился к Яру:

— Ты что творишь, пост ведь? 

— А сам-то?

— А я чего? Видишь, не пью, не курю. Самым дорогим пожертвовал. 

— Кстати, — прозрел Миша, — Владос ведь действительно не ходил курить. Что-то тут нечисто, что вообще происходит?

— Городецкий! — меня окликнули только что вошедшие в бар. Две неразлучные московские писательницы, мои старые знакомые, были в самовязанных одинаковых шапках и лыжных костюмах.— Шли к писателю Зарембе, а пришли к Городецкому!

Новообразовавшейся компанией мы заняли столик у окна и затарились выпивкой у бармена в гавайской рубашке. С тяжестью на сердце я представлял, каким нелепым получится разговор: «Вы архитекторы?» — «А вы писательницы?» — «А как называется такая штучка на фасаде?» — «Зачем вам, молодым и красивым, этот умирающий жанр?» — и все в таком духе. 

Писательницы расположились на подоконнике и со всей бесцеремонностью стали раздеваться — стягивать и раскладывать на полу длиннющие сапоги, расстегивать куртки, расщелкивать подтяжки комбинезонов, пока не остались в чем-то домашне-спального вида. Мы смотрели на них, открыв рты. Наконец Миша не выдержал:

— Это даже как-то невежливо. Я понимаю, для москвичей Питер — это деревня, но мы тут вообще-то живем, пользуемся парфюмом, нижнее белье стараемся менять каждый день...

— Городецкий, какие злые у тебя друзья!

— Ах да... — спохватился я. — Это Миша, он жирный, это второй Миша — он Жидкий...

— Почему «жидкий»?

— Потому что еврей, жид, — ответил сам Жидкий.

— А это не оскорбительно? 

— Это охренеть как оскорбительно! — сказали мы в один голос.

— Почему я — жирный, даже не спросили... — отозвался стодвадцатикилограммовый Миша.

— Яр, — кивнул забытый Яр. 

Писательницы тоже представились. Все выпили за знакомство. В моем бокале плескался апельсиновый сок, остальные пили коктейли разной степени изобретательности и вычурности. Жидкий опрокинул несколько ромовых шотов, пригубил местный аналог Лонг-Айленда, полистал меню, захлопнул его и сказал:

— Никому не хочется шавы? Погнали в шаурмейную на Литейный? — у него начался жор.

— Мы не можем, мы ждем Зарембу.

— Кстати, Миша, надо вас познакомить с Зарембой, он тебе понравится, — сказал я. — Нацист, еврей-полукровка, постмодернист — все как ты любишь.

— А это не его там пи***т? 

Пи***ли, конечно же, его. Я вышел на улицу.

— Кто п***р? — вопрошал лещеватель Зарембы с каждым ударом. — Кто п***р?

— Я! Я! — отвечал писатель.

Слегка поразмыслив, я решил не вмешиваться — ни одному нацисту еще не помешал старый добрый пиздюль. В отличие от заигрывающего Миши, Заремба был натуральным нацистом, но этого почему-то никто не замечал. 

Возле уличной пепельницы курил мужик с короткой шеей, будто в перманентном ожидании затрещины. Я одолжил у него сигарету и отошел в сторону под арку, из которой разило высококонцентрированной мочой. Избиение Зарембы быстро прекратилось. Лещеватель зашел в «Цветочки», потому, наверное, сам Заремба перебежал дорогу скрылся за углом на Маяковской. Если бы на моем телефоне стояло приложение «Не получаю по морде!», оно бы отображало что-то около трех лет. 

Супруга прислала фотографию обоев в нашей спальне, перемазанных рыжеватым калом. И подпись:

— Если тебе интересно, что у нас происходит. Пытался сам снять подгузник, потому что мои руки были заняты, испачкался и вытерся о стену. 

— Ужас. Еду. Уже в метро. 

Я покрутил сигарету меж пальцев, вложил меж губ, вспомнил, что спичек у меня все равно нет, и бросил ее в ближайший дренажный люк.

Вернувшись в бар, застал переполох. Жидкий, приплясывая, выложил на стол свой необрезанный член. Миша не растерялся, вскочил, скрутил ему руки, Яр держался за живот и отупело хохотал, поэтому мне пришлось взять на себя самую малоприятную часть нейтрализации товарища — заправить майора Ковалева обратно в брюки. Представляю, как это выглядело со стороны — тучный единоросс вяжет парня в женской шубе, а некто третий ковыряется у бедняги в области паха. Только ради этого стоило затевать весь маскарад. На самом деле Жидкий прежде уже выкидывал такие номера. И всегда это был его последний аргумент в еврейском вопросе.

Теперь москвички смотрели на нас открыв рты. Все на нас смотрели.

— Покиньте, пожалуйста, заведение, — сказал бармен. 

— Допиваем и уходим.

Писательницы похватали вещи и, не одеваясь, не прощаясь и, главное — не заплатив, спешно удалились из бара. Яр прикончил их недопитые коктейли и потух. Жидкий хихикал:

— Кажется, я передознул со стилем.

— Так, уважаемые, дальше без меня, мне пора, — сказал я, не присаживаясь за стол. Потянулся за курткой. 

— Мишаня, пойдем со мной в туалет, подержишь, — не реагировал Жидкий. — Твоя очередь. 

— Нет, Владос. Ты меня не оставишь с этими неадекватами, — ответил мне Миша. — Обычно праздник у одного тебя, так что поимей совесть до конца, раз уж начал. 

Этот неожиданный довод сбил меня с толку. Жидкий поскакал к санузлу, оего выходке все как будто мгновенно забыли. Вдруг стало тихо и спокойно. Я наконец-таки огляделся. «Цветочкам» пошел на пользу переезд с Рубинштейна на Некрасова. Бар обрел индивидуальность — вот что случается, когда дизайнеру хорошо платят. Посетители щебетали о неведомом своем под негромкую ненавязчивую музыку. Бармен выуживал длинной ложкой виноградины из банки и раскладывал их по рюмкам перед собой, комментируя свои действия — кто-то снимал его на видео. Парень оскаруальдовского типа, озираясь, шарил рукой в сумочке и ежесекундно поправлял длинные волосы.

— У меня свои неадекваты дома. У одного понос, у другого колики. 

— Надеюсь, наши дети не будут такими дебилами, как мы.

— Уже задумался? 

— Глядя на тебя, как-то не хочется.

Я придвинул плетеный стул и осел, даже опал в него.

— Черт с тобой. Отправим этих на такси и по домам.

— Не, я на метро, — проснулся Яр. 

— Тогда выходи уже — не успеешь. 

— Сейчас, посижу минутку. Штормит. 

Собираясь на этот бар-хоппинг, я хотел рассказать друзьям о детях. О подгузниках и пеленках, о том, сколько радости доставляло все это и мне, и жене, когда мы оба были рядом. Хотелось удивить друзей тем, что в пятерку первых слов старшего сына входил «овал», и сын не бездумно произносил его, а опознавал овалы, именно овалы, а не какие-нибудь банальные круги, в спинке кресла, мыльнице, ванном коврике... Хотелось поделиться удивительным открытием, что, смотря на детей, можно увидеть истинного себя, заглянуть в свое детство, понять что-то об истоках всех проблем и привычек, увидеть наконец собственных родителей незамутненным взглядом. Если бы друзья слушали, я, стесняясь и краснея, признался бы им, что через свою любовь к сыновьям, Дане и Яну, узнал и впервые почувствовал любовь отца, который погиб до того, как моя память стала что-то фиксировать. Как у меня хлынули слезы от осознания, что кто-то любил меня так же крепко, ровно той же отцовской любовью, пускай недолгие четыре года. Но сильнее всего мне хотелось признаться кому-нибудь в том, что Христос, который однажды уже помог мне избавиться от наркотической зависимости, воскресил из мертвых и вернул к жизни, на сей раз оставил меня разгребать проблемы с алкоголем в одиночку, просто испарился, как будто и не было его никогда со мной. Много, очень много всего хотелось рассказать друзьям, когда я собирался сегодня на эту встречу.

С такими мыслями я закрыл на баре общий счет в несколько тысяч. Потом спросил себя, какого хрена я должен платить за всех, и сфотографировал чек, еще не решив, предъявлю ли его завтра.

Яра нигде не было, никто не заметил, как он ушел. 

Жидкий сказал, что к нам направляются Альфия и Коля, у которых с собой травка. Миша выразил крайнее одобрение.

Миша начал икать. Миша попытался побороть икоту, отпив с обратной стороны стакана — Миша облился. Миша попытался побороть икоту, задержав дыхание — Миша блеванул. Деликатно, в бокал с недопитым коктейлем. Как раз, когда я протянул к нему руку, чтобы влить в себя.

Подошла девочка из администрации и сообщила, что наш исчезнувший приятель утащил с собой барный стул, и если мы не вернем его, придется выплатить десять тысяч.

От внезапно нахлынувшей на меня сентиментальности ничего не осталось, захотелось разбить кому-нибудь лицо.

На улице было шумно и холодно, сигаретный дым из чужих легких находил меня везде, куда бы я ни двинулся. Я носился взад-вперед по Некрасова, сбивая пьяных беззаботных людей, пока не свернул на улицу Восстания. Решил добежать до станции метро, но быстро запыхался, закашлялся, зае***ся. «С меня хватит. Вызываю такси». Похлопал себя по карманам — телефона в них не оказалось, он остался на столике в баре, рядом с бокалом, полным Мишиной блевотины.

Яр нашелся на пересечении Ковенского и Маяковской спящим сидя на барном стуле посреди тротуара. Аккурат под портретом Хармса. Я выбил стул из-под безжизненного тела. 

— Тут скололся край, — девочка из администрации тянула палец к выщербине на деревянной ножке стула.

— Хорошо, понял.

Миша и Жидкий, потеряв человеческий облик, снова что-то пили. «Дижестив! Это как аперитив, только в конце!» На телефоне было семь пропущенных от жены и одинокий знак вопроса в сообщениях. Посетители потихоньку расходились, музыка стихала. Парень оскаруальдовского типа направился к санузлу, задний карман его подстреленных брюк странно оттопыривался. 

Я встал за ним в очереди к умывальнику, разглядывая монстеры, кактусы, фикусы и пальмы, что помещались в горшках вдоль стены и на подоконнике. Из зала донеслись веселые хмельные выкрики — прибыло каннабиоидное подкрепление за наш столик. Когда парень убрал волосы в хвост и склонился над раковиной, я выкрутил ему руки и припер коленом к бетонной столешнице. Он не закричал.

— Что случилось? — по безвольному, бесправному его тону я понял, что ошибки нет.

Из его заднего кармана я вытащил маникюрный пенал и несильно стукнул им по затылку парня несколько раз. 

— Торч е****й, скажи еще, что ногти пришел стричь. Ногти пришел стричь? Ножнички у тебя тут?

— Нет...

Я толкнул его к выходу. Он застыл в проеме, не решаясь ни уйти, ни двинуться обратно в мою сторону, будто ожидая команды. За кого он меня принял? За мента в штатском? За собрата-наркомана? Скорее, за правого активиста из тех, что мешают людям спокойно отдыхать с пивком на лавочке. 

— Лучше п****й отсюда, слышишь?

Стены туалета были оклеены пестрыми обоями с розовыми фламинго, которые прятались в зелени все тех же монстер. Пол и ободок унитаза были немилосердно обоссанными, из металлической урны торчала окровавленная прокладка. Я закрыл унитаз крышкой, сел сверху и открыл пенал. В глазах потемнело, и в голове раздался обрывок фразы голосом супруги — слуховая галлюцинация, — обычное для меня дело при сильной усталости: «...в каком смысле моя очередь? Я всю неделю...» 

Ватные заготовки для фильтров, ампулы физраствора, зажигалка, шприц, мягко говоря не новый, сверток светло-коричневого порошка полутора граммов на вид, господи, гнутая ложка. Этот набор сообщал многое о хозяине пенала и составе порошка. Большая редкость — встретить некурящего человека на системе, я знал только двух, у одного из которых был рак горла. В свертке — героин или диссоциативы. Нужно быть идиотом, чтобы варить соль на соленом физрастворе. «Героин, охренеть. В пандемийный год. Среди засилия мефедрона и прочего дизайнерского говна», — у меня привстал член и выделилась слюна, словно я собирался не поставиться порошком, а выебать и сожрать его.

Сварил прямо в ампуле, как научила последняя любовница из Казахстана. Обжег иглу над зажигалкой. Набрал шприц и стал аккуратно, вкрадчиво, будто чужую, массировать вену на предплечье. Она податливо выступила на поверхность, как дождевой червь на асфальт после ливня. Ввел иглу, слегка оттянул поршень — удостоверился, что я в вене — темная кровь первой акварельной каплей затекла в цилиндр с веществом. Я толкнул поршень вперед — не быстро, не медленно — ровно со скоростью кровотока. Хотелось, чтобы кто-нибудь наблюдал за моим мастерством в этот момент, уважительно прицокивал и кивал головой. Если бы на моем телефоне стояло приложение «Не ширяюсь!», оно отображало бы пять лет и восемь месяцев.

Теплая тягучая смесь разлилась по мне, я буквально чувствовал ее движение — тонкой струйкой к сердцу, а оттуда — по всему телу, к каждой забытой Богом конечности. Я сварил чуть больше половины своей последней порции, но и этого было достаточно, чтобы вспомнить — все остальное — пшик и суррогат.

Наступал приход, телефон в кармане вибрировал, а вместе с ним — все бытие одобрительно гудело мне.

Я произнес вслух, мысленно обращаясь к друзьям, жене, родственникам и вообще всем:

— Теперь е****сь с этим! 

И застыл в самом уютном месте на свете среди розовых фламинго, монстер, мочи и прокладок. В вене болтался шприц, я не решался пошевелиться, чтобы не спугнуть приход. Героина в свертке хватало еще на две скромные инъекции.