Тим Скоренко. Стекло

• Тим Скоренко. Стекло. — М.: Издательство АСТ, 2021. — 381 с.

Тим Скоренко — прозаик, поэт, журналист, музыкант, работал главным редактором портала «Популярная механика» — увлечение наукой и техникой отразилось в его произведениях. В прозаических текстах он сочетает элементы фантастики и реализма. Его второй роман «Сад Иеронима Босха» (2011) вошел в лонг-листы премий «Большая книга» и «Национальный бестселлер», а также получил ряд жанровых наград, в том числе «Бронзовую улитку» Бориса Стругацкого.

В новой книге — антиутопии «Стекло» — автор использует постмодернистский прием, чередуя несколько литературных стилей, которые меняются в зависимости от личности рассказчика. А рассказчиков всего тринадцать — неудачников, преступников и просто искателей приключений, — идущих через снежную пустыню в далекие северные земли к источнику Стекла. Их цель — остановить материю, медленно захватывающую территорию, так как все, что к ней прикасается, превращается в Стекло.

4. БУРЯ

Проводник остановился внезапно. Раньше он делал иначе — говорил: «внимание, остановка», а потом постепенно замедлялся, чтобы идущий следом Энди в него не врезался. Дело не в плохой видимости — просто, когда шагаешь много часов подряд по белой равнине, чувства притупляются. Перестаешь замечать окружающий мир. Сперва теряешь линию горизонта, затем — землю под ногами, а потом обнаруживаешь, что нет больше ничего, даже идущих рядом людей. Бредешь по белому мареву, будто по гигантской камере депривации. Ты можешь думать о чем угодно — вспоминать результаты скачек, мечтать о площадных девках, ты можешь петь вслух, а можешь — закрыть глаза и заснуть, не прекращая движения.

Если кто-то перед тобой резко остановится, ты в него врежешься.

Энди толкнул Проводника, ему в спину врезался Шимон, а в Шимонову — Фил. Еще немного, и мы бы попадали, как костяшки домино. Но Проводник устоял, и устояли все мы, идущие следом.

«Что там?» — спросил Фил.

«Буря», — ответил Проводник.

«И что делать?»

Проводник огляделся. Бесконечная белая равнина, только слева по ходу движения — едва заметное затемнение неба.

«Через бурю не пройдем, костюмы не выдержат. Нужен схрон».

«Копать?» — спросил Баба.

Я огляделся. Наст под ногами был таким плотным, что в него и на полметра не углубишься.

«Нет», — сказал Проводник.

Он осмотрелся, будто искал какой-то знак, начертанный на снегу.

«Не надо копать», — сказал он.

Потом сделал несколько шагов в сторону, остановился, замер. И еще несколько шагов. И еще. Свернул налево. Нагнулся, приложил к земле руку. Встал на колени. Взмахом ладони подозвал нас поближе. Мы обступили его со всех сторон.

«Барт, — сказал Проводник, — давай тепловую пушку».

Да, эта штука в моей поклаже. Она сборная, потому что это не оружие, а устройство для фокусировки тепловой энергии. В ней такой же портативный реактор, как в палатке.

Я сбросил рюкзак с плеч, и мы начали собирать пушку.

Буря приближалась — мне казалось, что я уже различаю ее воронку, хотя, возможно, я просто фантазировал. Откуда мне знать, какой формы снежная буря тут, на севере, — я никогда не видел ее даже на картинках. Мне представлялся кинематографический смерч, в центре которого — зияющая тишина и пятнышко голубого неба, глядящее сверху. Много лет назад мы с матерью поехали на Лагонские высоты с экскурсией. Погода стояла ужасная, и на экскурсию не явился никто, кроме нас. Но водитель был честным — и поехал даже с двумя пассажирами. Несколько раз нас чуть не снесло пустынным ветром, а когда мы остановились на заправке, в машину врезался прилетевший откуда-то мусорный бак. Но мне не было страшно. Наоборот, я ощущал воодушевление — мальчишка в центре урагана, герой, которому есть что рассказать дворовым девчонкам.

Потом ветер внезапно прекратился, и водитель остановил микроавтобус прямо на дороге. Выходите, сказал он, посмотрите наверх. Там, над нами, среди темного неба, среди чудовищных туч, зияло око шторма, крошечный клочок тишины и спокойствия, вклинившийся в стихию. Не было ни ветерка, ни единая травинка не шевелилась. Он смотрит на нас, сказала мать, это его зрачок.

А через неделю началась война, и путь в герои стал совсем другим.

Пушку собрали. Она была достаточно громоздкой, но ее не нужно было держать горизонтально. Проводник обнял пушку, направив ее дулом вниз, широко расставил ноги и нажал на активатор. Снег под пушкой начал таять.

Сперва он таял медленно, затем чуть быстрее, а под конец ухнул куда-то в пустоту — так, что Проводник чуть не свалился следом. Его придержал Баба.

«Что там?» — спросил кто-то.

«Схрон».

Нам потребовалось ещё полтора часа, чтобы протопить в насте лаз достаточной ширины. Потом мы укрепили в насте зацеп и спустились — в том же порядке, в каком шли. Я был седьмым.

Внизу нас ждала большая пещера с неровными стенками и потолком — никаких припасов, никакой мебели, ничего. Места хватало всем, еще и оставалось. Куда-то в сторону из пещеры уходил то ли лаз, то ли коридор, широкий и высокий, выше человеческого роста. Немой вопрос повис в воздухе.

«Это олений» — сказал Проводник.

Моё восприятие перевернулось. Так происходит, когда ты находишь у воды куриного бога. Сначала тебе кажется, что это рукотворный камень, что кто-то высверлил в нем отверстие, чтобы продеть бечеву и повесить на шею. И ты начинаешь прикидывать, как он это сделал, как добился таких ровных кромок, чем сверлил, чем шлифовал.

А потом тебе говорят, что это вода. Вода сверлила этот камень в течение двух тысяч лет, полировала песком. Человек тут вовсе ни при чем. И картинка сразу меняется. Исчезает таинственный мастер-камнерез, слышится журчание ручья, и где-то там, на дне, среди прозрачных струй, осколок скалы превращается в оберег.

Я увидел отпечатки оленьих копыт на дне пещеры, оставленные на стенах рогами разводы, представил их самих — удивительных животных, способных выживать в бесконечной зиме и не знающих воды в иной, нежели снег, форме.

«Как ты узнал?» — спросил Яшка.

Проводник опустил взгляд.

«Ставьте палатку», — сказал он, и это прозвучало как ответ.

Помещение было достаточно большим, чтобы поставить палатку в стороне от нашего «колодца». Цифра предложил его запечатать, но Проводник ответил, что не стоит. «Его все равно запечатает бурей» — сказал он. Зацеп с веревкой мы оставили — вдруг он переживет бурю, проще будет подняться.

Мы разложили вещи у стен пещеры. Странно было находиться в замкнутом помещении после стольких ночевок на снежной равнине. «Тут можно снять маску?» — спросил Баба. «Нет», — ответил Проводник. Поэтому мы все равно набились в обогреваемую палатку.

Мы молча жевали безвкусные энергопайки.

— Когда буря дойдет сюда? — спросил Цифра.

— Через два-три часа, — ответил Проводник.

— А где олени?

— Ушли в лабиринт. У них тут свой биоценоз. Может, они за стенкой. А может — в нескольких километрах.

Снова молчание и чавканье.

А потом Младший поднял глаза и попросил:

— Расскажи историю.

Он всегда казался мне каким-то жалким, забитым. Проводник выцепил его самым последним. Просто привел и сказал: это Младший, он пойдет с нами. «Привет, Младший», — сказал тогда Баба. А Младший даже не кивнул, просто сел в углу и уставился на нас, как сыч. Не от мира сего.

Хотя мы все тут не от мира сего.

— Да, расскажи, — сказал Фил. — Скучно.

Проводник смял упаковку от энергопайка, сложил в топливный пакет — все отходы сжигались в реакторе. Обвел нас взглядом — справа налево.

— Историю, — протянул он. — Хорошо.

Кто-то всегда просил историю. Мне казалось, что Проводник их выдумывает, потому что истории не кончались.

Сколько ему было лет — тридцать? Тридцать пять? Выглядел он не старше. А жизнь прожил, казалось, на всю сотню.

Он немного подумал и начал рассказ.

— В двенадцать лет я сбежал от родителей. В тот день отец позвал меня в свою комнату и рассказал, что я — приемный. Что мои настоящие родители, видимо, были нищими и отказались от меня, потому что не смогли бы меня содержать. Отец посчитал меня достаточно взрослым, чтобы я мог понять и простить их поступок.

И я понял. И простил. Но значительно позже. Тогда же я сделал несколько шагов от его постели и закричал: ты врешь, врешь. Но он не врал. Он попросил меня достать из нижнего ящика комода папку с документами и показал мне свидетельство об усыновлении. Оформленное по всем правилам, настоящее. В графе «кровные родители» стояло только одно имя — Синильгэ, так звали мою настоящую мать.

Она отказалась от тебя не здесь, сказал отец, не в Виффе. Тебя привезли с севера и бросили на пороге приюта, оставив записку с твоим именем и именем матери. Мы не знали, когда ты родился,- мы просто предположили, что тебе около двух лет. И назначили твоим днём рождения случайный весенний день.

Меня возмутило, что отец не рассказал мне этого раньше. Мы ведь с ним беседовали часами — он не вставал с постели, и разговоры были одним из немногих доступных ему развлечений. Он был богат, доход ему приносили земли на юге страны, но никакие деньги не могли вернуть ему ноги. К нему приходили самые разные доктора — от научных светил до откровенных шарлатанов. Они тыкали в него иголками, заставляли пить дурнопахнущие отвары, а один даже уговорил отца на сложную хирургическую операцию, от которой остался шрам на голове. Но ноги его не работали.

Я не помню отца здоровым. Он всегда лежал. Он никогда не выходил из комнаты. Никогда не садился на кресло-каталку, пылившееся в кладовой.

И все-таки он был хорошим отцом. Мы играли в настольные игры, обсуждали книги, смотрели кино — делали все то, что доступно лежачему больному. Несколько раз я спрашивал, что с ним случилось, но он сразу переводил тему. Ничего не случилось, просто я очень ленив, отшучивался он.

Мать жила в другом крыле дома. Она была юркой, маленькой, смешной, похожей на птичку. Это банальное описание, но другого у меня нет — она и в самом деле напоминала то ли вьюрка, то ли пеструшку-мухоловку. К отцу она заходила редко — чтобы поцеловать его в лоб, улыбнуться, спросить что-то шепотом. Она была добра к нему, а он — к ней. Но я никогда не чувствовал между ними никакого сексуального напряжения. Это была платоническая нежность, спокойные, как у любящих друг друга на протяжении семидесяти лет стариков, отношения. При том, что матери, когда меня взяли на воспитание, было всего двадцать шесть, и она была довольно симпатичной. Отец был старше на семнадцать лет.

Когда я понял, что документы об усыновлении подлинные, я сошел с ума. Я орал на отца, бегал по дому и опрокинул кастрюлю с супом, которую наш повар переносил с плиты на стол. Хорошо, что никого не обварило. Потом я чуть успокоился и извинился перед отцом. И спросил у него, знает ли он хоть что-нибудь. Но он не знал. Матери не было дома, и ее я расспросить не смог.

Вот тогда я и сбежал. Сознательно, даже спокойно. Пошел к себе в комнату, сложил рюкзак и пошел куда глаза глядят.

Проводник замолчал. Нам не хватало продолжения истории, оборванной, как казалось, сразу после завязки.

А где арка персонажа, спрашивал я, где антагонист, где, в конце концов, макгаффин.

Я поднял на Проводника глаза. Все подняли. Он улыбнулся.

— Вы хотите спросить, что было дальше.

— Да, — сказал кто-то.

— Вы думаете, что история прервалась на середине. Что я расскажу о дальнейших событиях.

Я кивнул, и Баба, кажется, тоже.

— На самом деле — нет, — сказал Проводник. — Эта история может быть законченной, а может — нет. Подумайте.