Халльгрим Хельгасон. Советы по домоводству для наемного убийцы
Отрывок из романа
Глава 1. Токсич
От матери я получил имя Томислав, фамилия моего отца Бокшич. В Штатах, после первой же недели, я превратился в Тома Боксича. А уж затем в Токсича.
Каковым остаюсь и поныне.
Я часто задаюсь вопросом, кто кого отравил: я свою фамилию или она меня? В любом случае опасность вам со мной гарантирована. По крайней мере, так говорит Мунита. Для нее опасность — как наркотик. И сама она — динамит. Она жила в Перу, пока ее семья не погибла от бомбы террориста. После чего она перебралась в Нью-Йорк и нашла работенку на Уолл-стрит. К своим обязанностям она приступила 11 сентября. В нашу первую совместную поездку в Хорватию она стала свидетельницей двух убийств. Одно, признаюсь, на моей совести, зато другое — чистой воды случай. В каком-то смысле это было даже романтично. Мы ужинали в ресторане у Мирко, когда парень за соседним столом пустил себе пулю в висок. Несколько капель крови угодили в ее бокал с вином. Я ей ничего не сказал. Она так и так пила красное.
Послушать Муниту, так она вовсе не помешана на насилии, но я-то считаю, что на Горевестника она запала из-за его токсичной натуры. Бомбежки в основе наших отношений. Секс у нас взрывной. Мунита берет телом. Мужские взгляды всегда ползут по ней снизу вверх. Как многие из Латинской Америки, она небольшого росточка, кое-кто даже называл ее толстушкой, но это были их последние слова. Когда она идет по улице, я слышу, как колышутся ее груди. Шух-шух, шух-шух. Мой любимый звук в Америке. Иногда она надевает просторную оранжевую рубаху, и тогда «шух-шух» слышу не я один. Когда мы познакомились, у меня было такое чувство, что где-то я ее видел. Перед тем как мы поженимся, надо будет ее спросить: может, она снималась в порнухе или выкладывала фотки в интернете?
Вариант с Мунитой-Бонитой для меня идеальный, так как все ее семейство уже на том свете. Ни тебе тещи, ни шурина, никаких застолий на День благодарения, не надо посещать детские праздники и чужие свадьбы и стоять посреди дурацкой лужайки, под ярким солнцем, когда у тебя за спиной толпа народу и ты рискуешь получить пулю в любую минуту.
Муниту Розалес, как магнитом, тянет к убийцам. До меня она встречалась с одним тальянцем с Лонг-Айленда (для нас «итальянцы» превратились в «тальянцев», после того как Нико случайно отстрелил букву «и» на ресторанной вывеске). Хотя послужной список у него гораздо короче моего, можно сказать, что он мой коллега. На родине меня назвали бы plačeni ubojica (Платный убийца (хорват.).). В Нью-Йорке эта профессия называется «убийца по контракту» или «киллер». С тех пор как я приехал в эту страну шесть лет назад, похоронные бюро не оставались без работы. Мне даже пришла в голову мысль заключить договор с одной из таких контор. Недавно я сказал Дикану: может, тебе по-тихому вложиться в похоронное бюро? Представляешь, какие бабки мы будем огребать с наших жертв? Чпок — и в банк.
Расскажу вам о своей работе. Пять дней я тружусь вейтером в «Загребском самоваре», красивом ресторанчике на Восточной Двадцать первой улице. Слово waiter попадает в самую точку, поскольку в основном мне приходится wait (Waiter — официант, wait — здесь: ждать (англ.).), пока не придет черед другой работы. Скучища, конечно. Моя душа, балканский зверь, жаждет добычи. После трех месяцев без единого выстрела я начинаю лезть на стенку. Мой самый застойный год —
Насчет трех обойм. Я объясняю Муните, что это все из-за окружающей среды. Для меня это не пустой звук. Зачем добавлять грохот лишнего выстрела к городскому шуму, и без того повышенному? Я сказал ей это на нашем третьем свидании, после того как она в очередной раз спросила, кем я работаю. На то, чтобы добиться четвертого, ушел месяц звонков и проникновение со взломом.
Извините, что сразу не уточнил. «Сделал обойму» значит, что за каждой из шести пуль последовали похороны. Шесть патронов — шесть гробов. С плачущими вдовами, цветами и всем, что полагается.
Дикану уже давно следовало повысить меня в должности, но этот сукин сын надулся, как жопа с заткнутой дыркой. Долбаный Сосунок. Только и слышу:
— Токсич хороший вейтер. Заказы выполняет.
Если когда-нибудь Билич отдаст приказ избавить его от Сосунка, я сделаю это с большим удовольствием. А зовут его так за привычку после каждой еды облизывать свои короткие толстые пальцы.
Мы стараемся не высовываться. По-нашему, ЗНД — залечь на дно. Я, например, стараюсь решать вопрос с клиентом по-тихому — в гостиничном номере, в его машине или в его доме. Желательно без свидетелей. Если не получается, мы частенько приглашаем клиентов к себе в ресторан на «тайную вечерю». Это дежурная шутка. В конце ужина я им приношу счет на такую астрономическую сумму, что они всегда предпочитают заплатить собственной жизнью. Для этого мы их уводим в специальную комнату на задворках. Мы окрестили ее Красной гостиной, хотя на самом деле стены там зеленые.
В «Загребском самоваре» обычных посетителей не бывает.
Кстати. Название ресторана — глупее не придумаешь, ведь русский самовар не имеет никакого отношения к хорватской культуре, но Дикан считает это хитрым ходом. «Кто обращает внимание на дурака?» — любит повторять он.
В должности меня до сих пор не повысили, но жаловаться грех. Деньги хорошие, не говоря уже о еде. Квартира вообще шикарная, угол Вустер и Спринг, за этот район Мунита готова в лепешку расшибиться, и шумный Нью-Йорк мне по нутру, а все же не проходит долбаного дня, чтобы я не вспомнил про свою долбаную родину. Не так давно я подключил «золотой кабель» и теперь могу смотреть хорватские каналы и футбольные матчи «Хайдука» из Сплита. Раз в году моя мать спрашивает меня по телефону, когда уже я наконец возьмусь за ум. В переводе с хорватского это означает «денежки тю-тю». Положив трубку, я сразу посылаю ей пару тысчонок через интернет. Как раз на год хватает.
Она живет с моей толстушкой сестренкой. Мой отец и брат погибли во время недавней войны. Я из семьи охотников. Мой дед был персональным егерем Броз Тито, главы моей бывшей родины, которая называлась Югославией. Она скончалась вскоре после него, как старая вдова от скорби. Тито любил медведей. Особенно мертвых. Стрелять в медведей мне не довелось, зато отец частенько брал меня, подростка, с собой во время охоты на кабана. «Дикий кабан — он как женщина, — говаривал отец. — Ты должен делать вид, что не собираешься в него стрелять. Считай, что мы просто ждем». Он был классическим вейтером. Как и я.
Я считаю себя охотником. Мое дело — отстреливать свиней.
Глава 2. Облом
Но сейчас я в жопе. Впервые за мою безупречную карьеру. Я сижу в служебной машине, подо мной Вильямсбургский мост, сзади Манхэттен, в ухе Мунита, в мыслях — ее тело, а мой взгляд упирается в свиноподобный загривок Радована, крутящего баранку. Такую голову пуля хрен возьмет. Под полуденным манхэттенским солнцем небоскребы отбрасывают тени на речную гладь.
— Я буду скучать, малыш, — шепчет она мне в ухо, сидя за столом на двадцать шестом этаже башни Трампа. Начинала она, два года назад, с первого этажа. И в «Стажере» (Телевизионное реалити-шоу, съемки которого проходят в башне Трампа. Полтора десятка участников-бизнесменов в течение года участвуют в гонке с выбыванием за право руководить одной из компаний Дональда Трампа.) участия не принимала. Такая вот она, моя Мунита. В нее нельзя не влюбиться. Она наполовину индианка, а акцент перуанский. От бомбейской матери унаследовала кожу, словно смазанную оливковым маслом, — с таким программным обеспечением можно домчаться на гольф-карте до Северного полюса, даже если за рулем сидит президент Буш.
— А я-то, — говорю в ответ, в энный-хуенный раз усомнившись в своем английском. Правильно сказал, если вдуматься. Я буду скучать по себе. По клевой жизни в этом клевом городе.
Меня отправляют в ссылку. Я должен на время исчезнуть. Полгода, минимум. У меня авиабилет: Нью-Йорк — Франкфурт — Загреб. Врученный Диканом. Осталось только залезть под мамашин кухонный стол и выстрелить себе в рот. Я лажанулся. Или кто-то меня лажанул. С трупом № 66 вышел облом. Нет, вы меня неправильно поняли. Свою свинцовую начинку в голову этот тип от меня получил, вот только потом выяснились кой-какие подробности. Усатый поляк оказался усатым фэбээровцем. Светлое, как тот солнечный день, убийство обернулось ночным кошмаром. Я отвез покойника на городскую свалку в Квинсе, где и совершил короткую погребальную церемонию: забросал тело доморощенной джинсой, а мерзкую рожу прикрыл старым пепсимаксовским солнцезащитным зонтом. Возвращаясь к машине, я заметил его друзей, опоздавших на отпевание. Мое чуткое хорватское сердечко мгновенно перескочило с вальса на хеви-метал. Я резко развернулся и устроил десятиминутный забег с препятствиями для ожиревших олимпийцев через кучи дерьма, которые общими усилиями навалили шесть тысяч местных ячеек общества. Я держал курс к реке и в конце концов нашел укрытие в старом ржавом мусорном контейнере вместе с одряхлевшими и облезлыми плюшевыми мишками, которые почему-то пахли поджаренным сыром. Мы вместе провели ночь, так как федеральные козлы оцепили весь район. Это была бессонная ночь. Очертания Манхэттена, холодный контейнер и гастрономические мишки. Для пустого желудка запах еды это все равно что аромат женских духов для стоящего члена.
В предутренние часы я не без удовольствия наблюдал за тем, как в здании Объединенных Наций один за другим зажигаются окна и их отражения в Ист-Ривер сминаются плавным течением. До рассвета было еще далеко. Видимо, у каждой нации есть в этом здании свой офис, и лампочки запрограммированы таким образом, чтобы зажигаться одновременно с восходом в соответствующей стране. В ту ночь я стал свидетелем ста пятидесяти шести восходов. Сто пятьдесят седьмой застал меня в реке. Ледяной поток вынес меня к другой мусорной свалке или, скорее уж, компьютерной, с учетом множества проводов и кабелей.
Перед туннелем Куинс-Мидтаун я поймал такси. Водилу смутила моя насквозь мокрая одежда, но когда я вытащил пушку, она, вероятно, сразу просохла.
Токсич путешествует под именем Игоря Ильича. Как выясняется, я родился в Смоленске в 1971 году. Где я только не рождался. Однажды у меня был немецкий паспорт с указанием на счастливое детство в Бонне, тогдашней столице. Путешествуя в долине Рейна, я специально проехал через этот город, чтобы запастись безоблачными впечатлениями детства. Мой отец Дитер был привратником в русском посольстве, а моя мать Ильзе работала шеф-поваром в американском. Я почувствовал кожей холодную войну с Берлинской стеной промеж глаз. Я, конечно, не актер, но против новой биографии, время от времени, не возражаю. Отдохнуть от себя — поди плохо. Так что эта сторона моей работы мне по душе. Если не считать уикенда в девяносто девятом, когда мне пришлось побыть сербом. Хотелось себя убить.
Притом что рождаюсь я то здесь, то там, год, как правило, остается неизменным. 1971. Наверно, потому, что это год моего рождения. Я появился на свет накануне дня, когда «Хайдук» наконец выиграл чемпионство после двадцати лет ожидания. Мой отец, футбольный фанат, посчитал, что я принес удачу, и стал звать меня «чемпионом».
Хайвей змеится через Бруклин. Через подступающие слезы разглядываю рекламу. Я не хочу уезжать из этого города. Большой голубой билборд: «Свидетельства очевидцев в 19:00 на канале WABC». Три дня подряд они показывали мою физиономию. «...известный в мафиозных кругах под кличкой Токсич». Но так, вскользь. Не то что развернутый рассказ об очередном серийном убийце. Имена этих парней через день уже у всех на слуху, а честные трудяги индустрии заказных убийств упоминаются мимоходом. Нация, которая все измеряет деньгами, лижет зад дилетантам, а профессионалов не замечает. Нет, до конца мне эту страну не понять. Я люблю Нью-Йорк, но остальное для меня загадка.
Скоро кончаются пригороды, и мы въезжаем на территорию взлетов и посадок. В моем нагрудном кармане сидит Игорев паспорт, сияя аутентичностью, как сумка от «Гуччи», сделанная в Китае. Под паспортом мое сердце отбивает барабанную дробь сомнений.
— Doviđenja (Пока (хорват.).), — говорит Радован, прощаясь со мной у входа в международный терминал для вылетающих. Я запрещаю ему входить со мной внутрь. Его солнцезащитные очки — такая же приманка для ФБР, как пидор на раскаленной крыше. Дурость сразу выдает дурака. Утром я наголо обрил голову и постарался одеться, как настоящий русский: черная кожанка, самые затрапезные джинсы и кроссовки «Пума Путин».
В дверях я обернулся и послал киношно-воздушный прощальный поцелуй. Мунита предложила присмотреть за квартирой в мое отсутствие, но я сказал «нет». Мы доверяем друг другу, но не настолько же. Чтобы секс-бомба шесть месяцев тикала и ни разу не взорвалась? Еще какой-нибудь перуанский сучара будет вытирать свой мерзкий любовный пот моими полотенцами от «Прада».
Регистрация проходит гладко. Худосочная блондинка с ямочками на щеках говорит, чтобы я не волновался по поводу своих сумок. Я их снова увижу в Загребе. Для багажа у них вроде как прямой рейс. Паспортный контроль требует самоконтроля. Пока офицер восхищается ручной работой китайцев, я изображаю из себя Игоря. Затем двое из секьюрити с важным видом требуют, чтобы я выложил мобильник, бумажник и все монеты из карманов. Потом приходит черед пиджака, ремня и кроссовок. Вместе с мелочью я выкладываю сомнительную штуковину, которая сразу привлекает их внимание. Мое сердечко мгновенно перескочило с самбы на рок. Оказывается, в кармане затрапезных джинсов лежал одинокий патрон, девятимиллиметровый золотой красавец к браунингу «хай пауэр», который мне подарил Давор по случаю моего приезда в Нью-Йорк.
— Это что? Пуля! Нет? — спрашивает миниатюрная латинос в униформе с жутким шопинг-молловским акцентом.
— А?.. Ага. Это... это сувенир, — парирую я.
— Сувенир?
— Ну. Эту штуку... извлекли из моего мозга, — объясняю с лицом, не оставляющим сомнений: для моего мозга это имело необратимые последствия.
Она это проглатывает. И после профилактического массажа отпускает.
Никогда не смогу привыкнуть к тому, что теперь в самолет с огнестрельным оружием не пройдешь. Пересекать океаны и континенты без пушки — согласитесь, это не по-мужски. Гребаное 11 сентября... пристрелил бы Бен Ладена. Но как я его пристрелю, когда мне не дают пронести на борт пистолет?
Мысленно я уже был в Загребе, когда возле нашего гейта нарисовалась маленькая неприятность. Откуда ни возьмись, появились два федерала и двинули прямиком к пассажирам с билетами, готовящимся пройти на посадку. Я в очереди последний. Что это они, ясно, как божий день. Секретного агента я учую даже из Нью-Джерси, как сучку в течке. Пиджаки «H&M», типичные солнцезащитные очки и классическая фэбээровская стрижка из персонального салона в ди-си (DC — округ Колумбия.). Полуофициальный стиль — глянцевитый и немного выпендрежный. Невольно вспоминается Майкл Китон в «Множестве».
Я тут же ныряю за спины каких-то патлатых ребят и, подхватив сумку, сваливаю отсюда. Dovidenja, Загреб. По этому случаю мое сердечко выбивает оглушительную барабанную дробь. Так в симфонических оркестрах изображают приближение чего-то угрожающего. Я не оборачиваюсь. «Никогда не оборачивайся, если сзади опасность!» — часто повторяла мне мама. За шесть минут такой ходьбы мой лысый череп превращается в тропики после дождя. Один зал сменяет другой. Народ на меня таращится так, будто в сумке у меня Саддамовы яйца. Наконец я замечаю всенародную табличку и быстро сворачиваю налево. В сортире я перевожу дыхание и протираю башку. Еще несколько минут я просто стою. Трое бизнесменов косятся на меня, как на головореза из России, который только и ждет, когда они уже домоют свои грязные лапы. И вот я снова выхожу в открытое море. Нет. Пока еще нет. Я тут же ныряю обратно, завидев в коридоре одного из Майклов Китонов. Меня он не засек. Прошел мимо.
Я захожу в кабинку и делаю вид, что занимаюсь тем самым.
И куда мне теперь податься? Мой гейт мне заказан. Это слишком рискованно. Китоны ждут меня там с улыбочками провинциальных родственников. Выход? Ответ приходит в виде брючного ремня, кончик которого промелькнул из-под перегородки, отделяющей мою кабинку от соседней. Я тихо молюсь Всевышнему. Наконец Ремень, завершив процедуру, покидает кабинку. Я толкаю дешевую дверцу, и наши взгляды встречаются поверх шеренги умывальников. Господь меня услышал: у Ремня такой же бритый череп. Они с Игорьком близнецы-братья. Два лысых, полноватых путешественника, если не считать того, что Ремень чуть постарше и в незаметных очочках без оправы. Впрочем, его возраст уже непринципиален, потому что Игорек вырубает его почти бесшумным ударом по загривку, прямо в точку «джи». Очочки падают в раковину, а голова стукается о зеркало. Крови нет. Тип довольно грузный, даже мне даст фору, но я снова затаскиваю его в кабинку, где он облегчился напоследок, и закрываю за собой дверь.
Проверяю пульс. На нуле.
Только сейчас — во жуть-то — до меня доходит, что мой клиент № 67 — священник. Его шею обрамляет белый пасторский воротничок. Черная рубашка, черный пиджак, черное пальто. Белая кожа. Я обыскиваю его карманы в поисках билета, паспорта и бумажника — эврика! Токсичный Игорь стал преподобным Дэвидом Френдли. Родился в Вене, штат Вирджиния, 8 ноября 1965 года. О’кей. Я не возражаю. Американцем я еще ни разу не был. Куда он летит? На билете значится Рейкьявик. Вроде как Европа. Не без труда стаскиваю с толстяка пальто и пиджак, потом начинаю расстегивать рубашку. Лысина у меня опять в испарине и дышу, как паровоз. Услышав, как кто-то вошел в туалет, я замираю и стараюсь не пыхтеть громче, чем журчит его струя. За грохотом сливного бачка следует ровный гул электросушилки.
Как только дорога расчищается, я выхожу из-под сени джейэфкейских (JFK — аэропорт имени Джона Ф. Кеннеди.) струй — возродившийся в вере христианин с накрахмаленным нимбом вокруг шеи и новой миссией: гейт № 2.
О книге Халльгрима Хельгасона «Советы по домоводству для наемного убийцы»
войдите или зарегистрируйтесь