Азамат Габуев. Холодный день на солнце

• Азамат Габуев. Холодный день на солнце. — М.: Эксмо, 2018. — 320 с.

Азамат Габуев в некотором смысле продолжает традицию, начатую задолго до него — рассказывает о Кавказе, неизвестном и непривычном российскому обывателю, но самобытном и глубоком. В «Холодном дне на солнце» два рассказчика открывают читателю Осетию — такую, какой она является жителю, но никогда — туристу. И задача читателя — узнать, кто рисует правдивую картину.

 

За столом у Арлеты усаживаюсь напротив Илоны. Та молчит, будто репетирует уайсадын. Она почти не ест и все время вытирает руки салфеткой. У меня тоже нет аппетита.

— Зачем нужны эти многолюдные свадьбы? — говорит Арлета.

— У нас так любят показуху. Вот, мол, посмотрите, сколько у нас гостей. Приглашают всех подряд: коллег, соседей, их родственников. Две трети гостей не знают, как зовут жениха и невесту.

— Света Плиева недавно дочь выдавала, — поддерживает тему Феликс, ее муж и отец Илоны. — Пригласила директоров предприятий, с которыми работала. Видать, чтобы денег больше записали.

— А еще есть те, кто ходит на свадьбы, чтобы перед нужными людьми показаться. Славик, Ирки Каллаговой сын, недавно на министерскую свадьбу заявился. Стал там обниматься со всеми. А жених у него спрашивает: «Ты кто такой?» 

— Я так понимаю, — говорит отец, — у вас будет немного гостей.

— Да, — кивает Арлета. — Думаю, свадьба должна быть скромной. От того, что придут пятьсот человек, брак крепче не станет.

Я напрасно жду, когда заговорят о женихе. Беседа вырождается в обмен городскими новостями.

— Видели эту девицу, которая голая на улицу вышла? — Феликс запихивает в рот пучок черемши.

— Это где? — спрашивает Арлета.

— У нас в городе. Видео по телефонам гуляет.

— Как, совсем голая?

— Почти. Только туфли и колготки. Больше ничего! Не хочу при девушках, но было видно все. — Он проглатывает черемшу и повторяет: — Все!

— Кошмар! — Арлета поджимает губы.

— Она осетинка?

— Не знаю. На лицо похожа.

— Может, это какая-то акция? — робко предполагает мама.

— Какая тут может быть акция?! — возмущается Феликс.

— Не знаю, — мама пожимает плечами. — Сейчас модно устраивать яркие акции в знак протеста.

— Протеста против чего?

— Против «Электроцинка», например.

— Какое отношение голая девица имеет к «Электроцинку»? Она никаких лозунгов не кричала. Просто ходила туда-сюда и трясла телесами. А даже если и акция, разве это ее оправдывает? Бардак — он и есть бардак. Видели бы вы. Прислонилась к дереву и давай выгибаться, как стриптизерша. Вокруг собралась толпа, некоторые машины остановились и стали сигналить. И думаете, она смутилась? Ни капли. Даже подошла к одной машине и потерлась об нее.

— И никто не вмешался? — удивляется мама.

Я запускаю в Илону зубочисткой, и та, незамеченная, застревает у нее в волосах.

— Никто. Все стояли и глазели.

— Надеюсь, ты не собираешься показывать нам это видео, — говорит Арлета.

— Делать нечего! — раздражается Феликс.

— Оно отвратительное.

— Как люди могли снимать это, а потом еще и публиковать? — удивляется мама.

— Сор из избы, — отвечает Арлета. — В соседних республиках будут обсуждать. Даже неважно, осетинка она или нет. Это случилось в Осетии, а значит, мы допускаем такое. В Чечне или Дагестане подобное немыслимо.

В разговор включается отец:

— У нас нет права судить. Возможно, девушка была не в себе. Я не знаю, что именно это могло быть: стресс, психическое расстройство, какой-нибудь препарат...

— Или просто испорченность, — отрезает Арлета, и эта фраза отдается звоном со стороны серванта. — Иногда мне кажется, что Зарина и Илона — последние приличные девушки во Владикавказе.

Услышав свое имя, Илона оживляется:

— Ну, Зарина как бы не совсем... — Она отпивает минералку из бокала. — Не совсем во Владикавказе уже.

— Год в Москве ничего не меняет, — говорит Арлета. — У нас с тобой замечательные дочери, Жанна! — Она поднимает бокал и смотрит на нас с Илоной. — Девочки, за вас. Пусть будет так, чтобы мы всегда вами гордились!

***

Полчаса спустя. Мы с Илоной одни в ее комнате. Илона сидит на кровати, подобрав ноги, и смотрит в пол. Я хожу из угла в угол и пытаюсь найти выражения помягче.

— Что за бред, Илона? Почему я узнаю, что ты выходишь замуж, не от тебя?

— Я собиралась сказать.

— Когда? Свадьба через три недели!

— Ты ведь не любишь свадьбы и все такое.

— При чем здесь это? — Я останавливаюсь к ней спиной. — Я твоя двоюродная сестра. Родной у тебя нет. Я даже не знала, что ты с кем-то встречаешься!

Она снова опускает глаза. Трет кончик носа, потом левое плечо.

— Кто он вообще? — Я оборачиваюсь. — Чем занимается?

— В таможне работает.

— И это все?

— А что еще ты хочешь услышать?

— Блин, — вздыхаю я. — Как давно вы вместе? Как его зовут?

— Пару месяцев. Эльбрус. Фамилию хочешь знать?

— Пару месяцев?!

— Я непонятно говорю? — огрызается Илона.

— Пара... Это ведь значит два?

— Или чуть меньше. Это принципиально?

— Вообще-то это странно — выходить замуж за человека, которого знаешь полтора месяца, — говорю я.

— А ты не допускаешь, что мне было достаточно и месяца, чтобы понять?

— Нет.

— Ох, Зарина...

— Что?

— Ничего. — Она выпрямляет спину и поднимает голову. — Что еще ты хочешь знать?

— Сколько ему лет?

— Тридцать четыре.

Медленно подхожу к кровати и сажусь.

— Мне послышалось или ты только что сказала «тридцать четыре»?

— Только не начинай.

— Не начинать что? Твоему жениху тридцать четыре!

— И что? Для парня это совсем немного.

— Но ведь тебе двадцать два. Что вас может связывать?

— Значит, есть что-то. Все ведь не просто так.

Она натужно улыбается. Кожа на ее левом плече покраснела.

— Я так поняла, у вас будет настоящая осетинская свадьба, — говорю я. — Со всеми этими делами?

— В общем и целом.

— И фату наденешь?

— Да.

— И соседский мальчик будет снимать ее палочкой с цветными лентами?

— Да.

— И ты будешь кормить старушек медом, а потом стоять в углу в доме жениха?

— Не пойму, чем ты недовольна. Я твой выбор никогда не осуждала. Я подскакиваю.

— Какой такой выбор?

— Ты понимаешь.

— Вот как. Не осуждала, значит?

— Я никогда не вмешивалась. Это главное. Сама-то ты что? Тебе двадцать четыре. Пора подумать, как устроить свою жизнь.

На ее шее и груди проступают красные пятна. Внезапно Илона начинает петь:

— Цы сусæг кæнон, бирæ кæй уарзын. Бирæ кæй уарзын, гъей¹ 

— Перестань! — умоляю я, хотя поет она хорошо.

— Мæ иунæг уарзон, дæумæ кæй бадын. Дæумæ кæй бадын, гъей² 

— Пожалуйста, перестань!

— Уæд хъазты куы вæййын, фæрсгæ мæ кæнынц, фæрсгае мæ кæнынц. Курæг дæ куы ис, уæд мой куыд нæ кæныс? Мой куыд нæ кæныс?³

. — Заткнись! — срываюсь я.

Илона замолкает, отворачивается к стене и разражается громким хриплым хохотом. Этот хохот звучит беспрерывно около полуминуты, затем становится реже и затихает. Несколько секунд ее плечи беззвучно содрогаются, потом она оборачивается и обнимает меня. Я достаю зубочистку из ее волос.

***

К следующему утру пропущенных звонков от Алана уже двенадцать. Тон сообщений доходит до истерики: «Почему не отвечаешь?», «Дай хотя бы знать, что ты в порядке». Пишу ему: «Все в порядке. Спасибо».

Звонит Люси:

— Привет, — говорит она.— Извини, я вчера спала до обеда, а вечером забыла перезвонить.

— Ничего страшного, — отвечаю. — Только это было позавчера.

— Позавчера? Серьезно? — Кажется, она и вправду не помнит, куда делся целый день. — Как же так?

— Не парься. Я во Владике.

— Круто! Когда увидимся?

— Да хоть сегодня. Пойдем в парк?

— Нет, только не парк. Там так людно.

— Проспект?

— А там что, лучше? Давай на набережной погуляем. За «Гамид Банком». Я соглашаюсь.

***

Прихожу раньше Люси. Жду ее под мостом. Опоры моста и парапет исписаны яркими трафаретными граффити «Кæд дæ ирон, уæд де’взаг зон»4 . Люси появляется минут через десять. На ней синие джинсы, белая футболка и бурый кожаный жилет-косуха. На плече сумка с принтами Энди Уорхола. Волосы розовые.

— Зарина! — восклицает она, обнимая меня. — Рассказывай. Надолго?

— Полный отпуск, — говорю я.

— А это сколько?

— Двадцать восемь дней, долбаная фрилансерка.

— Завидуешь, да?

— Зато у меня есть трудовая книжка.

— А что это?

— У-у-у...

— Ладно, ладно. Я шучу. Смотри, что у меня.

Она расстегивает сумку и показывает бутылку «бейлиса». Мы уговариваем ликер, сидя на парапете. У меня в сумочке жужжит телефон.

— Я недавно фотоаппарат разбила, — говорит Люси. — Сама не знаю как. Была на вечеринке у Шарка...

— У кого?

— Ну, чувак один. Татуировки рисует. Причем неплохо, хотя нигде не учился. Так вот. Вечеринка до утра, все как обычно, уснули вповалку. А утром смотрю — объектив разбит. Теперь я временно не фотограф. Занимаюсь аэрографией.  

— Типа машины расписываешь?

— Ага. И мотоциклы. Видела бы ты, какую хрень мне заказывают.

— Типа снежных барсов?

Люси щелкает пальцами:

— Именно! Уже троим нарисовала.

Она достает из сумки пачку сигарет и зажигалку.

— Будешь?

— Бросила.

— Круто. А я не могу.

Она закуривает, выпускает дым через ноздри и говорит:

— А еще я рассталась с Давидом.

— Не знала. Давно?

— Пару недель.

Молчу. Люси продолжает:

— Три года. Представляешь? Три гребаных года я встречалась с ним. И теперь он сказал, что нам пора расстаться. Знаешь, как он это сделал?

— Прислал сообщение? — предполагаю я.

— Нетрудно было угадать, да? — Она выбрасывает окурок в Терек. — Он говорит, у него желания, которые он больше не может сдерживать.

— Какие еще желания?

— Другие бабы.

— Кто-то конкретный?

— Да нет вроде. Ему нужна сама возможность трахаться с кем-то еще. Не знаю, правда, кто ему даст.

Мы смеемся.

Есть пара десятков людей, включая меня, которые узнали Люси благодаря Давиду. До встречи с ним она была тихоней с факультета искусств в безразмерном белом свитере домашней вязки. Давид пел в группе, которая нещадно эксплуатировала эстетику Stooges и Velvet Underground. Играть они почти не умели, но Давид старательно корчил из себя Игги Попа, и это нравилось панкующим школьницам. Он ввел Люси в тусовку, познакомил с кучей народа. Она стала ходить по вечеринкам, выискивать в секонд-хендах самые экстравагантные вещи и писать флуоресцентными красками огромные психоделические полотна. Примерно через год группа Давида распалась, а сам он вылетел из универа, перестал сочинять песни и устроился работать на склад замороженных продуктов. В свободное время он теперь или накуривался, или играл в компьютерные игры и плел что-то про переезд в Австралию. Для меня и остальных он стал всего лишь парнем Люси. Удивляюсь, что их отношения вообще протянули так долго.

— А что ты чувствовала, когда вы с Маратом расстались? — спрашивает Люси.

— Да ничего особенного.

— Я тоже не убита. Я ведь начала встречаться с ним просто потому, что хотелось с кем-нибудь встречаться. До него у меня не было парней.

— Выходит, Австралия накрылась? — говорю я.

— Она накрылась с самого начала, — усмехается Люси. — Я никогда не верила, что у него получится. Чем бы он там занимался? Пас кенгуру? — Она смотрит на бутылку. — Будешь допивать это какао?

Я мотаю головой. Люси проглатывает остатки ликера.

---

¹Что же скрывать мне, кого люблю я, кого люблю я, ой (осет.).

²Единственный, любимый мой, лишь тебя я жду, ой (осет.).

³Прихожу я на праздник, и меня спрашивают: «Что же ты не выходишь замуж? Ведь тебя давно сватают» (осет.)

⁴Если ты осетин, знай свой язык (осет.)