Анастасия Трифонова. От окон остались просветы

Анастасия Трифонова родилась в Смоленске в 1987 году. Окончила Смоленский государственный университет, кандидат филологических наук, работает учителем. Публиковалась в журналах и интернет-изданиях «Prosodia», «Дружба народов», «Юность», «Кольцо А», «Вопросы литературы», «Формаслов», «Артикуляция», «Полутона», в антологии «Современный русский свободный стих». Автор двух поэтических книг, среди которых «Стихи другого человека» (2017). Финалист конкурса «Пристальное прочтение поэзии» (2018).

 

Борис Кутенков: Поэзия Анастасии Трифоновой построена на стыке нарратива и «взлетающей» поэтической природы. Перед нами тот род «поэтики травмы», который отсылает к этому определению в самом комплиментарном его значении и создает синтез развернутости верлибра и протокольности нарратива, где граница между поэзией и мудрой прагматикой становится проницаемой. Лирика Трифоновой обращается ни к кому и ко всем, отсылая при этом к широкому тематическому спектру разговора о насилии и боли. И остается незабываемой на уровне не столько подробностей и реалий, сколько внутреннего заостренного вопроса о травме — который после чтения этих стихов теперь в каждом из нас.

 

 

 

ОТ ОКОН ОСТАЛИСЬ ПРОСВЕТЫ

 

 

Мальчик с черепом

 

Гляди, какая смерть — не камешек, не мяч.
Возьми ее на ручки, покачай.
Могла, как ты, — ходи, люби, тревожься, плачь, —
когда сама болталась на плечах.

 

Кто ею был? Виски сдави, ощупай лоб —
как воздух, ни согреться, ни остыть.
Безликий аноним, тщеславный натюрморт,
он каждого способен отразить.

 

Рассматривай. Точь-в-точь изгиб надбровных дуг,
щербинка, прикус. Что ж, не узнаёшь?
Шагнул бы к зеркалу, но за грудиной стук
не утихает — вдруг похож?

 

Похож.

 

 

***

 

Ее дразнили за то, что она была.
Это из-за нее всех заставляли
заниматься на первом этаже
в одной и той же аудитории —
то холодной, то душной, до смерти надоевшей.
«Шла бы ты, Машка, домой!
А, ты ж не можешь. Катись-ка отсюда!»

 

Когда одноклассники отказались
фотографироваться с ней
на выпускной альбом,
спина похолодела,
но ни словом, ни жестом
она не показала своей обиды —
на коляске так себе драться.

 

Она стала жить одна в студенческой общаге,
набила змею на руке,
побрилась налысо и проколола нос.
Потом прыгнула с парашютом,
правда, с инструктором —
чтоб приземлиться на ноги
несмотря ни на что.

 

 

***

 

Когда в несмышленом детстве
ее поймали на лестнице хулиганы
между четвертым и пятым
и крикнули: «Прыгай в окно, живо!» —
она полетела в мыслях на фонари,
стоявшие у тротуара, но сдержала себя
и смотрела будто со стороны
слишком серьезным взглядом,
чтобы это было игрой,
как происходило все,
что происходило потом.

 

Когда в очень средней школе
на большой перемене между четвертым и пятым
ее затащил туда, куда принято выходить,
одноклассник и сказал: «Давай, показывай!» —
она мысленно преодолела школьные этажи
и поднялась над районом, который ее район:
оттуда было гораздо удобнее видеть,
как происходит то, что непременно произойдет.

 

Будучи на третьем курсе заочки,
после работы в гипере и нескольких пар
она шла от остановки к дому родителей,
где проживала с сыном дошкольного возраста.
Возле подъезда кто-то схватил ее за капюшон,
отбросил в кусты, сам навалился сверху,
руку пустил под пальто, шипя: «Нахрен снимай!»
Она представила себя на берегу речушки,
где деревенские бабы в начале прошлого века стирали,

 

и наблюдала, как белая-белая простыня
бьется о камни и, рассыпая брызги, взлетает вновь,
потому что ей больше нечего,
словно яблоку, которому негде.

 

Из цикла «Разговоры о главном»

 

 

Время

I.

 

Смешались с февральской метелью,
упокоенным лесом,
в вагоне осталось не тело —
колыхание занавесок.
Если можно застыть в дальней плоскости,
в известковом пейзаже,
пусть так будет. Линейность березок
не растрогает даже,
а научит, как вслушаться, — кто здесь
остался и выжил
темным мхом, грибом мерзлым,
минувшего выжимкой,
неудобной, непроизносимой,
как войны неясной, —
артикуляционная сила,
сплошные согласные.

 

II.

 

Когда уже нечему будет гореть,
останусь стоять посреди
черного пастбища огня
в холодных раздумьях:

 

есть ли здесь что живое,
чему еще можно причинить боль?

 

 

***

 

I.

 

Весь урок достает из кармана семечки
и грызет, как будто никто не видит.
Я рассказываю странной девочке,
как шинели когда-то выглядели.

 

А она кричит: «Я поймала рыбку
и с минуту в руках держала!
Так противно — колючая, липкая,
я ее бросила в реку, а жалко,

 

надо было поджарить с картошкой,
это вкусно, прямо до слюнок!»
«Марин, — говорю, — помолчи немножко,
посмотри на этот рисунок:

 

человек смешной?»
«Он совсем усталый,
как я после ваших занятий.
Обсидиан — это когти дьявола,
а вы и не знаете!»

 

II.

 

Ни лубочного слова, ни желчи — юродство всерьез;
куковала соседка, пока не лишилась рассудка —
на балконе хохочет, когда поливает рассадку,
спотыкаясь о лыжу, расстраивается до слез.

 

То ругается на несговорчивый мартовский ветер,
то с дугой карболитовой лампы сидит двойником,
водит карандашом по тетрадной странице и верит:
если каждую клетку зарисовать целиком,

 

будет стихотворение. Трудная это работа —
не дотерпит, расстроится, в тапках к подъезду сбежит
и замрет на качелях, как после уроков в субботу
замирала и слушала — что трансформатор жужжит.

 

Возвратится в тепло, в захламленное прошлым жилище,
где в шкафах и коробках начала не отыскать —
все еще пригодится, память не может быть лишней, —
бутерброд приготовит и съест. И отступит тоска.

 

На Протоке

 

За курятником на горе
снег сходит первым,
у парников под горой
лежит до конца марта.
Но теперь-то тепло,
и добраться сюда по Волоку
а потом по Рачевке
нетрудно. Дойдем, значит.

 

Четыре столба из узкого кирпича
мало что скажут.
Чтобы здесь появился храм,
нужно зажмуриться —
так прошедшее время прорастает
на монастырском фундаменте,
омытое водами
высохшего ручья.

 

Известковый пол и каменный бой —
стали тугой почвой.
От окон остались просветы,
пейзаж другой:
двухэтажный барак,
козы на полюшке,
детская площадка
по колено в Днепре.

 

Кладбище и то поросло быльем,
стираным бельем
на веревках между деревьями.
Красота — не было ничего
и не будет,
если не смотреть по сторонам,
не задумываться,
что там под ногами.

 

 

 

Обложка: Арина Ерешко