Юлия Малыгина. Свобода остаться на льду

Автор о себе: «Из ценных биографических качеств действительно творческой биографии — работа с эстетической категорией ужасного. Недавно, готовя биографию для публикации на английском языке, узнала, что это переводится так — I am working with the aesthetic concept of "horrible". Любопытно будет увидеть, какие кавычки поставят редакторы — изменят или нет. Так и мир иногда подстраивают под восприятие — но как услышать его во всей полноте? Без глянцевых форм, без музейного блеска, без формулярных оков, без ухмылки «нам-то тут все понятно». Полнота переживания включает ужас и страх, ужас и страх, ужас и страх. Мне 33 года и стандартные биографические сведения считаю излишним довеском, который стоит публиковать в другом возрасте».

 

СВОБОДА ОСТАТЬСЯ НА ЛЬДУ

Донос

В эту комнату входил Илья

В эту комнату входил Андрей

В эту комнату входила Анастасия

В эту комнату ходила Настасья

Вам кажется, что это молитва

Но это я так читаю, как молитву

На самом деле это донос

В эту комнату входили все

И никому нет прощения

Смотрите на эту комнату

Из нее не выходит Иосиф

Из нее не выходит Андрей

Из нее не выходит Илья

Из нее не выходит дома

Сколько не ходи в комнату, не дома

Мне хочется домой говорит Борис

В огромность говорит Борис

Это уже было скажет Евгений

Это донос, я напомню, пусть читаю его как молитву

В этой комнате все агенты влияния

Духовность слабость душевность

Честь достоинство доблесть и подлость

зло и добро

Бог религии вера

Нравственность нравственность нравственность

Небо и небо и небо и небо

Так много неба

Что все становятся немножко синими

В этой комнате так много света

Что хорошо различимы только головы

Синие синие головы

Не ходи в эту комнату, там синие головы

Там сильные головы

Звучит как заклинание, но это все же донос

Не стучи в эту комнату там все молчат

И от стука сдвигается комната

Уходит в неразличимое но все еще здесь

 

И все они там: Борис и Иван, Василий и Анна

И это опасность

И нет им числа, эта комната жрет среди нас

И в ней нет места для тел, но какие-то бирочки

Вот оно всходит синее синее в синем пресинем

Как все тянут носочки как симулируют

Похоть бессилие синее

Спасите и сохраните эту комнату

Не храните в ней донесений

Ничего не храните

 

Второй одуванчик

Слышишь, ты, одуванчик, ты-то куда лезешь?
Здесь без тебя горьких полное полотно.
Здесь без тебя крестит ветер сухую землю
тимофеевкой сверху донизу, иван-чаем по сторонам.

Ты врастаешь себя в землю
           что земля
                       земля — комья.
Ты врастаешь себя
                                в дырках
                                               и подпалинах  

                                                                       эти листья
и таким как ты зеленым все ответили, только слышь.
Бездомовный и неприглядный, корм для кролика и не больше —
беспробудная правда сильных снит и дышит в твоих корнях.
Зацвело бы таких много,
                                           но — земля,
                                                            а земля — комья,
белым кличешь своих ровесников, ты практически к ним летишь!
Как же трудно лишить тебя сока, но уже голодны звери
и рука нарушает солнце
                                   и шуршит
                                                   шуршит
                                                                клеенка —

это кто-то на стол ссыпает

                                                поминальные

                                                                       пирожки —

 

Заметка без названия

ну что же так просто прийти и сказать будь моим уголечком
безо всякой такой пошлости про точку про дочку
про что еще там говорят обещал рассказать но молчишь
я скольжу по льду этому черствому льду не возьмешь
меня под руку не подхватишь меня так молчишь
я запуталась в длинной строке но опять устою
и перила найду и возможность перил и опять устою
если только прийти и сказать отпусти свою тень
ты напуган ты можешь терять ты возможно напуган терять
предлагаю отдать свою тень наши тени пройдут этот путь
посмотри как скользит моя тень но твоя может все подхватить
посмотри как чудесны узоры как зеленеет газон подо льдом
ты ничего не отдал твоя тень подхватила меня
разве большего нужно кроме этой свободы любить
тень и тенью любить и свободы остаться на льду

 

эти тяжелые дни ледоход ледостав

эти тяжелые дни ледоход ледостав
персональный твой ад
волоокие девы мигают дисплеями
ну-ка приди и смоги
перейти эту реку не вброд но по льду
лунный диск режет лед
резво искры летят собираясь в лучи
падают под ноги
чтобы боялась идти словно «стоп» говорят
словно это выводят на льду
но дойду
многие шли здесь глядеть по ту сторону льда
оставались во льду
но смогу
но дойду
но и льду
да по льду
уверяю смогу перейти
по ту сторону льда где прозрачность
звенит и где рай говорит
я внутри
нужно только дойти
встать по обе стороны льда
и тогда
благодатные дни ледоход ледостав
ведь они заставляют идти
говорить и жива
снова жива говорить

 

Нейтральный запах

возле меня все вдруг цветет
ржавая бочка подернулась желто-зеленым
черенок от лопаты и тот зеленеет
самая трудная задача —
заставить говорить землю
и заставить реку помолчать
именно в этот миг начинается первое
ароматом супа из детского сна
ведь я обязана спать пока готовят суп
словно его варят из меня
из другой меня

чтобы не пахло супом и детки полуденно спали
придумали лампы Берже
такие дорогие флаконы с филигранными головами
бедные детки слышат свой запах во сне
другие детки не слышат
для смены ароматов нужен нейтральный запах
или горошинка под перинкой
второе случается чаще
В-третьих я просто случилась
и вам меня не уловить
верткой лягушкой прыгаю
                                       прыгаю
                                                   прыгаю
сейчас надую себя через трубочку
чтобы вам стало больно
                                               вы плакали
                                                                   плакали
                                                                              плакали
но внезапно жалко лягушку

 

 

здесь никогда не поздно начинать...

здесь никогда не поздно начинать
и речку квелую у берега качать
идешь на воду и она тебя качает

крапива жжется костерок горит
палатка ты кольцо мне сотвори
кольцо из бисера намытого песчаного

пойдем купаться пальцы так блестят
ты говори со мною просто так
а мыши шушарят и речь нечаянна

и сорван хлеб с тишайшего огня

 

Черезчёрное

ну что ты ничего что есть что свет
чернеется за стеклами закат
и слишком поздно забирать назад
и слишком поздно есть ты или нет
не так тебе не так меня не в такт
что пропадом над пропастью и что
и поздно черпать прошлое тепло
и требовать от силы высоты
найдешь себя в постели у дороги
чтоб замерцать непутеводной за порогом
и свет пойдет из черного окна
из черного овального окна

 

И будет день без птиц перемещаться...

И будет день без птиц перемещаться
по этим кубикам,
по лопнувшему шву —
и, с каждым шагом глубже погружаясь,
я все больнее от нее иду.
Мой милый волк из снежной королевы,
вот-вот — и через лед перенесу,
репейник припадает на колено,
но я спасу тебя, мой пленник. Я спасу.

Сухой репейник мечется по кругу,
пустые зайцы убывают в бисневе —
из подо льда под ноги стуки, стуки
о этой чистой невозможной синеве.
Куда несешь меня, лисичка золотая?
Какие песенки кладешь в мой вещмешок?
Туда, где снег полуденный не тает.
Туда, где все мы пребываем нагишом.
Туда, где снег пропаренный и маркий.
Туда, где мне однажды хорошо.

Кажучки звездами цепляются к подолу.
Ну как оно, несчастное нести?
И руки заняты, и бросить вроде негде —
цветы и замки — все легло под снег
на этой чистой невозможной синеве.

А волк вдруг обвивается у шеи
и шепчет: «милая, убийца был шофер,
за этим я с тобою шел».

 

Всегда растет каштан

Ну что ты, напиши каштан:
как он растет в Перовском парке,
как необласкан, непригляден,
как больно падает к асфальту,
где никогда не прорастет;
как стремной музычкой встревожен,
как пылью обметен, которую не смыть
ни ливнем, ни дождем, ни ливнем —
и вот уже недели две дожди;
как утро обезьяньей хваткой скукоживает лист каштана,
как больше не удобрить почву пятипалыми листами,
как застит свет,
как дышит дошираком дворник, сгребая листья,
как воздух продырявлен едким дымом,
как все горит,
как подступают росы перед утром,
а утро — обезьяньей хваткой —
и вот уже недели две дожди,
и ливни, бесконечно — ливни,
и пылью обметен,
и — ливни,
и стремной музычки росток
сквозь холст, по-дилетантски, через стол...

Гремит посуда, поезда, прожектор —
все внутри тебя гремит
пока ты тоже дышишь дошираком
на холст, но не касаешься листвы —
ты брезгаешь листвой.
Каштан цветами освещает темень.
Как лист горит неопаляющим огнем.
Все продолжается каштан.
И на меня не смотрит.
 

рваный рюкзак у ней на плече...

...спросите Графову Марию Николаевну...
...приходите на Большой...
А дальше я не запомнила
...дайте еще сигареты, четыре пачки...
Уже не смотрит, не спрашивает —
я сама не смотрела на цены
молока и кофе.
...самый простой, самый простой...
Но в большой банке.
Смешной рюкзачок из коллекции маде чайна
самый простой
образца неизвестного года —
в этой Москве остается место для счастья —
вроде все и покинули, все и оставили,
а она подошла.
В грязном платке, брошенном на седые косы,
взяла сигарет полблока.
Рваные рюши на платье.
Пахнет мочой.
А мне так и надо, дала бы наличных
двести рублей, а теперь две тысячи с карты.
...я пианистка... судьба так сложилась...
И это — молитва:
она заклинает меня на молоко и кофе,
угольный взгляд ее чертит в Магните —

Господи, если это твой знак, то о чем же,
если не твой, Господи, то зачем же?

Это не знак, дорогая, а жизнь —
все течет в подворотне,
хватает людей что песок и уносит, уносит.
Рваный рюкзак у нее на плече
и оттуда не надо
даже и знать, что вытащить можно,
вытащить можно.

А. Чуть не забыла.
Спасибо она не сказала,
Она смяла чек и протянула
возьмите.

 

давайте вы казаки а мы разбойники

давай вы казаки а мы разбойники
и солнышко выламывает донце
и мы глядим сквозь синее стекло
нет нелюбимой вазы на серванте!
и руки мой в самдельном рукомойнике
и вера сколько можно все плюется
и в темечко ли что ли напекло
и кем ты хочешь быть аэронавтом
а это кто не дети ли опять?
и мы не дети нет уже не мы
и не от сока на коленях пятна
и в рюкзаке не здравствуй математика
и что там в баре снова дребезжит
и ну и сука сколько можно все скулит
и сколько можно думать непонятно
и вера над контентом занимательным
тупит и плачет плачет и тупит
а у тебя под Харьковом погода
и у меня в Москве вполне она
и мы не виделись больше двадцати лет, я уехала на учебу и твоя бабушка умерла, мне постоянно снится как мы летаем над нашими домами.
Ты искала меня и нашла, прислала электронное письмо со своими фотографиями и попросила рассказать тебе про все.
Я и рассказала.
Ты больше никогда не ответила мне, мой ящик взломали и вычистили от твоих фотографий и писем. Как будто тебя у меня никогда не было, как будто никогда не цвели между нами пионы.
Нарезала Жене лимоны и все про себя говорила —
уехал к Насте.
Нарезала Евгению карбонад и все про себя говорила —
больше не приехал.
Кормила Виталика котлетками, рассказывала про Евгения —
ушел.
Варила Дмитрию борщ, молчала как могла,
но не получилось, ничего не получилось.
Жарила мясо Денису, иногда прорывалось,
но я сдерживалась,
он взял сковороду и выкинул все в мусорку
а потом приготовил мне завтрак
и мы уже не расставались

Вот так незатейливо, но изобретательно, как в моих тетрадочках, я многих не досчиталась, когда ты уехала к себе в Харьков. Но ты оставила мне много бумажных кукол, фигурки которых издали напоминают ключ, их одежды изысканны, но бумажны, их голоса существуют только в нашем голосе, их истории — это наши истории, которые творятся пока мы говорим.

.............

передержала мясо

 

правда А

пока болит моя вот та
на пересмешном перепетом
стол номер восемь хриплый бас
все говорят о том и этом
мне говорят ты тетя Летов
я говорю я он и этот
который дважды не погас

затменье выдалось пустым
никто не умер свят и грешен
идет по улице с черешней
и потрясенный мир дрожит
ступней вбивает кости в землю
и дерева растут во след
а из кулька не капли крови
но сока окропляют путь
он долог и не бесконечен

гудит гостиница густым
очарованьем очи долу
и я скребу поддон подолом
я точно знаю правда
А

 

Обложка: Арина Ерешко