Стефан Хмельницкий. Шоссе в никуда

Стефан Хмельницкий — преподаватель курсов Creative writing school для подростков. Выпускник программы «Литературное мастерство» НИУ ВШЭ. Вошел в шорт-лист литературного конкурса «Любовь, Тургенев, лето». Работает скрипт-райтером для E-learning. Участвовал в XVIII Международном форуме молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья (2018). Живет в Риге, Латвия.

Сергей Лебеденко и Артем Роганов: Друг одного из кураторов нашей рубрики как-то заметил: в России есть только одно направление — хтонический реализм. Это идеальное описание рассказа «Шоссе в никуда»: при всей неочевидности связи с кинематографическим шедевром Линча, автор последовал его методу, сжав приметы российской действительности до размеров ритуальной мистерии, в которой ядовитый сорокинский смех встречает балабановскую депрессию.

 

ШОССЕ В НИКУДА

 

Нам бы про душу не забыть.
Нам бы немножко добрее быть...
В. М. Шукшин

Шоссе шло вперед и вверх, проваливаясь в бетонный котлован неба.

Темный силуэт вырисовывался на фоне монохромного мартовского леса. Устало подрагивая и переминаясь с ноги на ногу, Кирилл выдыхал вялый дым, будто добывая костер из синих ладоней.

Прошелестели шины по шоссе. К обочине прибило смородиновую «девятку». Мятый зад замигал шершавыми габаритными огнями.

По номерном знаку, Кирилл, опытный стопер, мог определить многое: куда едет водила, его профессию и даже с большой долей вероятности его судьбу. Но в этот раз номер был заляпан плотным слоем грязи, из-под которого виднелась только одна, последняя цифра региона — 6.

Позвякивая рюкзаком, Кирилл подбежал подбежал к двери, дернул ручку и по привычке крикнул:

— До города не подбросите? Только денег нет.

— Мне вообще в другую сторону. Я тут груз везу, — кивнул водила в сторону багажника. — Но если подсобишь? А-то уж больно тяжелый. А я тебя потом отблагодарю.

Кирилл радостно кивнул и, согнувшись в три погибели, залез в жаркую и тесную утробу, кое-как пристроив огромный, выше головы, рюкзак себе на колени. Пахнул приторный запах елочки-вонючки. Жестяное корыто резко дернулось влево и, как старая советская ракета, со скрипом и стоном рвануло вверх по шоссе, будто готовясь покинуть взлетную полосу. Кирилл инстинктивно потянулся за ремнем, но его не оказалось.

— Брось. Я не собираюсь разбиваться, — махнул рукой водила.

Из магнитолы звучало Bamboleo — Gipsy Kings, создавая странный контраст между живым гитарным исполнением и мертвым пейзажем за окном. То ли в такт музыке, то ли в такт дороге, маленькая овчарка на приборной панели трясла головой над иконами Серафима Саровского и Божией Матери.

— Давно стоишь?

— Часа четыре.

— Ого, околел, наверное. Щас, печку погромче включу — отогреешься. Есть хочешь? — там сзади пакет с едой, посмотри.

Кирилл шурша достал пакет и вытянул пару бананов и пол-литровую бутылку минеральной воды.

— Меня Виталий звать, но можно просто Виталий Владимирович, — водила осклабился, сверкнув клыком, нависающим над нижней губой, как сталактит.

— Кирилл.

Виталий приглушил магнитолу.

— Кирилл, значит. Хорошее имя, православное. А я гляжу, чет мелькает такое на обочине, — вкрутил он рукой невидимую лампочку,— чуть не проскочил. Не поверишь, меня к тебе сам Бог послал. Тут же сейчас объездную построили. И какой идиот тебя сюда завез! Кстати, ты сам откуда будешь?

— Из Москвы.

— Студент?

— Да, на философском учусь.

— Философ, значит. А куда путь держишь?

— Просто еду. Проверяю один принцип.

— И как принцип? Работает?

— Пока мало эмпирических данных.

Виталий понимающе кивнул.

Разговор не клеился и шел с длинными паузами, которые заполнялись дребезжанием ржавого кузова и шипением шин.

— ...и не страшно? — спросил водила. Кирилл, не думая, зарядил заготовленную на такой случай речь:

— А чего бояться? Люди все добрые. Зло — понятие метафизическое и само по себе не существует. Есть только хорошие и плохие поступки, по ним и надо судить человека; но и по ним нельзя определить, что за человек перед тобой. Ведь «зло» в большинстве своем творят не преднамеренно, а по причине невежества, в отсутствие мысли, сами, небось, слышали: пелена застилает глаза, наваждение, будто не я, а кто-то другой и т. д.

— Про пелену это ты прав, это ты хорошо, — водила серьезно кивнул в его сторону.

Виталий Владимирович подумал и задал другой вопрос.

— Хорошо, положим никакого зла нету, а душа? Душа — тоже понятие метафизическое?

— Зло, душа, счастье — все это понятия метафизические, давно потерявшие всякий смысл. Не зло — а хороший и плохой поступок, не душа — а нервные импульсы, передающие сигналы в наш мозг, как электроны по проводам, не счастье — а удовлетворение желаний.

Вены на висках водилы взбухли, будто дождевые черви.

— Куришь? — Кирилл отрицательно помотал головой. — Пра-а-а-авильно, — потянул он, как кот Матроскин из Простоквашино, — курить — здоровью вредить. Подай мне сиги. Там. В бардачке где-то. Лежали. Поищи.

Кирилл приподнял рюкзак к лобовому стеклу, с щелчком отвалилась челюсть бардачка. Из завалов бумаг и пластиковых CD-дисков на него уставилось черное дуло 9-миллиметрового пистолета ИЖ-71.

Гудел морозный ветер. Стальное горло проглатывало дым, выдыхая горящий пепел. Черви ползали по вискам, проползали волной по лбу, спускались дугой к крыльям носа, к губам и заползали обратно.

Бычок дал прощальный салют. Водила выдохнул клуб дыма.

— Хорошо. Допустим. Не душа, а энергия. А Бог? Бог — тоже энергия?

Кирилл совсем смутился и залепетал то же, что обычно говорил сокурсникам в курилках между лестничными клетками в универе.

— ...я больше склоняюсь к эйнштейновскому Богу. То есть, я, конечно, восхищаюсь логичностью и гармонией мира, но считаю, что человек в своем познании ограничен и на...

— Ты меня не беси, малец. Я тебя по-простому спрашиваю, по-нашенскому: есть Бог или нет? Да-нет — простой вопрос, понимаешь.

— Вы понимаете, нельзя быть таким категоричным...

— Хорошо, поставим вопрос ребром. Допустим, убил я человека, допустим, близкого, пусть будет, жену убил, потом тещу завалил и дочь любимую — тоже убил. Как-как — каком. Под руку попались и убил. Так вот, я хочу знать, я в ад попаду или есть мне прощение, что ваша философия на этот счет говорит?

Кирилл замялся, не зная, всерьез ли он говорит или шутит. На дороге ему попадались и не такие виталии, и обычно он предпочитал стоическое молчание, но тут будто кран сорвало.

— Че притих? — Виталий глянул на него краем глаза. — Да ты не боись, я тебя не трону. Я так-то добрый. Просто Люся под горячую руку попалась, — Кирилл заерзал. — Мы с ней двадцать лет душа в душу жили так-то. А тут довела до белого каления, а я на обед с работы приехал, жрать хочу, спешу, ну и не сдержался, а там этот косяк. Кто ж знал, что она откинется. На шум прибежала теща, и я в слепом рассудке по ней дал залпом из девятимиллиметрового. А потом и дочурку — не сиротой же ей теперь... во-от. Такие дела, понимаешь. Думал, построил крепость, а оказалось — карточный домик, дунул ветерок, он и развалился. А все из-за этой, дуры. Под руку лезет, когда не надо. Вот теперь тащи ее за сотый километр, вези непонятно куда, а она вон жопу отожрала на своих малаховых, домах два и давай поженимся. Хорошо, хоть сосед подсобил: до багажника помог донести.

Кирилл еще больше вжался в кресло, перекидывая рюкзак с одной онемевшей ноги на другую. Мимо проплывал облысевший лес.

 

береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-сосна-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-ель-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-бер

 

-еза -береза -береза -береза -елка -береза -береза   -береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-сосна-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза-береза

 

— Ты не смотри, что я в такую глупую ситуацию попал. Со всяким бывает. Женишься, поймешь; но лучше — не женись. Вот смотри, — он указал на полуостров на своей голове. — Всю плешь проела, понимаешь, затрахала. А я ей говорил. Предупреждал. Допрыгаешься. Люся! Будет тебе и красный диван, и слезы блядей твоих с телека. Не посмотрю, что у нас дочь растет. Кстати, как ты, тоже шляется не пойми где, как шлюха последняя, выебут ее и убьют. Но ей же все равно, что родители волнуются, что ночи не спят, морги обзванивают, а днем ей на шмотки зарабатывают. Вам же молодежи все хиханьки да хаханьки, сидите там в своих интернетах и что вы там такого нашли. Потерянное поколение. Нет, мы в вашем возрасте такими не были. Мы во дворе гуляли, в войнушку играли, в казаки-разбойники, карбид взрывали, соседей пугали, под дверь им срали, старух до инфаркта доводили, конфеты в магазинах воровали, бомжей поджигали, в ботинки друг другу ссали, за школой пиздюков мочили, за письки друг друга дергали, девушек на дискотеках ебали, героин по венам пускали, но старших всегда уважали, — тут он выдохнул и продолжил. — Мне-то ладно, похуй, что ее убьют, но мать волнуется. Я за нее переживаю... переживал, в смысле, пока Люся со своим мусором мне в морду тыкать не стала. Вынеси мусор — воняет. Почини кран — капает. Прикрути горелку — газ утекает. Забей гвоздь — шатается. Занавески повесь — солнце... — он дернул рычагом коробки передач. — А в результате: это не то и то не это. Либо то ни это, а это не то. И всегда так, все не то. А то ли было тогда, когда все было то и те были теми и все было этак, а сейчас и те уже не те, и эти не эти. Понимаешь?.. Да куда тебе, — он махнул рукой. — За завтраком, за обедом, за ужином. В пятницу, в субботу, в воскресенье, в понедельник, во вторник, в среду, в четверг, в пятницу, зимой, весной, летом, осенью. Будто на лесопилке живешь, и пилит, и пилит, и пилит, и пилит, и пилит, и пилит, и пилит, и пилит, и пилит. Каждый. Ебаный. День, — вбивал он слова. — И долбит и долбит, и долбит и долбит, и долбит и долбит. Хоть бы на один день заткнулась, сука. Ни дня покоя.... — Спидометр подскочил до ста двадцати так, что «девятка» начала дребезжать, как ведро гвоздей.

— Во-о-т, ты спрашиваешь, а как же секс?! — хотя ничего подобного Кирилл не спрашивал. — А я тебе так отвечу: я последний раз кончал в женщину еще при Ельцине. — На этой ноте он сбросил скорость, они резко съехали на гравийную дорогу и въехали в чащу. Стало темно и закачало на колдобинах, будто они на маленьком плоту попали в ночной шторм.

— Короче, главное, Кирюх, — с родителями познакомься, — продолжал он чуть успокоившись. — Лучше если сирота, конечно. Но если есть родственники, посмотри, как мама выглядит. Вот я в свое время не посмотрел, теперь расплачиваюсь. Прости Господи грехи наши тяжкие, — он перекрестился на очередной колдобине и поднес к губам крестик с груди. Елочка-вонючка покачивалась из стороны в сторону, и собачка сочувственно кивала.

Кирилл сидел неподвижно, пряча взгляд в темных прорезях между елей. Судорожные мысли о побеге отошли куда-то на второй план, он понимал, что бежать в лес нет никакого смысла. Кругом топь, болота, да еще и впотьмах.

Они остановилась в лесополосе, рядом с опушкой, укрытой белой шапкой снега. Водила открыл багажник, достал две совковые лопаты и, хохотнув, кинул их Кириллу: «Держи, малец». Ноги дрожали будто он на оголенный провод наступил. Кирилл повертел лопату в руках, — черенок был деревянный, крепкий. Кирилл постарался как можно более спокойным голосом спросить, где копать. Чувствуя себя членом отряда зондеркоманды, он пытался оправдаться перед самим собой. «В конце концов, я ее не убивал, да и по описанию женщина была не очень. Но дочь?! Но ведь случайно же». В конце своих размышлений, он уже оправдывал водилу и даже считал его неплохим человеком.

— Не можешь изменить ситуацию, попытайся изменить отношение к ней, — будто угадав его мысли, посоветовал водила, в ухмылке обнажив клык.

«Сократ», — констатировал Кирилл.

Земля была тяжелая, мокрая, напитавщаяся воды. По неопытности Кирилл чуть не сломал черенок и загнал себе занозу в безымянный палец и теперь она саднила при каждом ходе лопаты. На шестой ход пошло легче. Он было начал считать, но тут же сбивался и начинал заново.

По другую сторону, пока еще воображаемой ямы, стоял водила, махая лопатой так ловко и весело, что невольно можно было позавидовать задору, с которым он прощался со своим тяжким прошлым. Выкидывая землю в сторону, он залихватски подмигивал и издавал бодрые звуки: эть, раз-два, эть, раз-два, хорошо, поднажмем, еще чуть-чуть, поднажмем, эть, раз-два, эть, раз-два, хорошо идем.

К этому времен по телу Кирилла разлилась приятная теплота и появилась тянущая боль в поясничных мышцах. Прохладный ветер сдувал пот с его лица. Так, сам того не замечая, Кирилл оказался по пояс в яме. Водила все так же весело впивался в землю, как опытный гробовщик: эть, раз-два, эть, раз-два, хорошо, поднажмем, еще чуть-чуть, поднажмем, где наша не пропадала, эть, раз-два, хорошо идем!

Кирилл считал червей: «Один, два, три, четыре, пять, пять с половиной. Как же все-таки относительна жизнь. Разрубишь надвое человека — и нет ни одного человека. Разрубишь на двое червяка — а вот тебе и два червяка. Может быть, родиться здесь в образе человека — была не такая уж и хорошая идея. Хотя, с другой стороны, жизнь у червей тоже не сахар — живешь в темноте, жрешь землю, куда-то постоянно ползешь, а куда? Зачем? Ради кого? Чтобы у какого-то крестьянина из области плодились огурцы, которые он со своей старухой осенью будет закатывать в банку. А позже, уже объевшийся этими огурцами, раздавать их направо и налево: соседям, друзьям, товарищам по работе. А червяк все жрет и жрет эту землю. А разрубишь его пополам, так он, такое ощущение, что и вдвойне будет рад своей жизни. Половинки расползутся, каждый в свою сторону, и продолжат свое неприглядное мирное существование. Небось еще и радоваться будет: сырости, грязи и дождю».

— Ну, вот. Хороша землянка. В такой, небось, наши прадеды жили.

Кирилл невольно удивился вместимости багажника «девятки», будто специально сконструированного под такие цели.

— Ну что, хватай, Кирюха. Ты за руки, я за ноги.

Первой в фундамент семейной крепости пошла жена.

— Смотри, тяжелая какая. Ать-два. Ать-два, — запевал Виталий Владимирович. — Муравей не по себе ношу тащит, да никто ему спасибо не скажет, — не унимался он.

Лицо Кирилла будто покрылось ржавчиной.

— Э-э-эх! — Тело плюхнулось, как буханка белого хлеба в лужу, с фонтаном коричневых брызг во все стороны.

Из-под приоткрытых век блестели жемчужины белков. Отсутствующий взор устремился на металлическое небо над лесом.

— Кикимора болотная! Вот и упокоилась, прости господи. Небось, голова больше не болит, горло не режет, в боку не колит, срака не чешется. Жаль, конечно, что по-хорошему похоронить не получается, по-христиански: ни креста, ни памятника, ни попа. Землицей присыпем, ну и ладно... Ну, бывай, мать. Хорошо было с тобой, да без тебя еще лучше. Но все равно тосковать буду. Все ж, столько лет, как старик со старухой, душа в душу жили в нашей старой избушке на курьих ножках. Жили — не тужили. Да добра наживали. Ах, и вспоминать не хочется. Да и вспомнить то и нечего. Так и живем.

Теща была похожа на огромный угловатый советский диван с аляповатым узорами на засаленном халате. Они молча подхватили ее со сноровкой грузчиков, подтащили к яме и сбросили. После тещи дочь казалась легкой, как перышко. И, как перышко, она тихонько и плавно легла поверх своей бабки.

Тут водила не выдержал, оттянул клетчатую матерчатую рубашку на груди и высморкался.

— Прощай, козленочек. Больше не будешь ты по лугам скакать, травку щипать, не будешь молодых козлят смущать, задком вилять, не будешь выменем своим соседских козлят дразнить. Не будешь.

Кириллу показалось, что в какой-то момент глаза Виталия заблестели.

Первым горсть земли кинул Виталий, затем Кирилл.

— Погодь-погодь. А то как-то совсем не по-человечески получается, — Виталий, вытирая руки об армейские штанины цвета хаки, побежал к «девятке». Послышался звон стеклянной тары. Кирилл посмотрел в сторону леса, где еще больше сгустились сумерки, слышался шорох и, казалось, что со стороны леса за ним следят два блестящих белых глаза. Виталий вынырнул из-под кофра с двумя белыми пластиковыми стаканчиками и пол-литровой бутылкой водки. По пути к яме он откручивал металлическую крышечку.

Кирилл с хрустом перенял стаканчик.

— Ну, будем.

Кирилл глянул на стакан, выдохнул и хлопнул. Горячая жидкость обожгла небо и горло и тяжело прошла в глотку, как кусок застрявшего яблока. Кирилл закашлялся.

— Жаль огурчиков нет, закусить нечем — вздохнул Виталий, оглядываясь по сторонам. — Хорошо ей тут будет. Лес, березки, синички поют, кукушки кукуют, дятел долбится. Природа, наша. Понимаешь, Кирюха.

Тот кивнул.

— Да, ничего ты не понимаешь, молод-зелен. С возрастом придет, а сейчас будем считать, что проверку ты прошел. А я сомневался, наш не наш и так к тебе и этак. А ты — наш. Наш!!! — он по-отечески хлопнул его по плечам и потряс. — Ладно, собирай лопаты, поехали. Куда тебе там?

Кирилл сказал город.

— Совпадение, так совпадение, — улыбнулся он в полную пасть. — Я же там работаю — оперуполномоченный майор Виталий Владимирович Волков! — громко отсалютовал он и завыл во все горло

Кирилл подавился слюной и опять закашлялся.

— Да ты, не сцы. Подвезу тебя, турист. Добрым людям помогать надо. А ты, как я вижу, человек хороший. Зло оно ведь все от «невежества», так ты говорил? Надо будет запомнить.

Обратно всю дорогу ехали молча.

Вскоре они проехали стеллу с надписью: «Россия начинается с таких городов как Б.». Виталий припарковался в парке им. Ленина напротив здания городской администрации, вышел из машины, достал китель с майорскими погонами и фуражку с кокардой с заднего сиденья, надел и подошел к Кириллу.

— Чего только в жизни не бывает, да? — подмигнул Виталий. — А был бы не наш, там бы и закопал, — напоследок шепнул ему на ухо, пожимая руку, и облизнул клык. — Ладно, малец, бывай!

Майор скрылся в здании городской администрации, перед которым стоял вечно молодой дедушка Ленин. Вождь придерживал фалду пальто и указывал путь вперед и вверх — в светлое завтра.