Ганна Шевченко. О хорошем, о хорошем

 

Ганна Шевченко — поэт, прозаик; постоянный автор журналов «Дружба народов», «Интерпоэзия», Homo Legens и других. Лауреат международной премии имени Фазиля Искандера и премии Gabo Prise Winner (Великобритания),финалист поэтической премии «Московский счет», лауреат международного драматургического конкурса «Свободный театр». Автор нескольких книг стихов и прозы. Член Союза писателей Москвы.

 

О ХОРОШЕМ, О ХОРОШЕМ

 

***

Полцарства, кричу, за карету,
наш мир нереальное дно.
Эх, Грета, скажу по секрету,
теперь я с тобой заодно.

Мы ели зверушек на ужин,
теперь нас съедает ковид,
и, кажется, больше не нужен
Земле человеческий вид.

И вместо того, чтобы злиться,
мы станем меняться лицом —
из боинга сделаем птицу,
из ядерной бомбы — яйцо.

И будем потом спозаранку
всем миром высиживать мир.
Давай я подую на ранку?
Куплю тебе сладкий пломбир?

 

***

В декоративном уголке
созрели ягоды плюща,
я принесу их для тебя
в кармане мокрого плаща,

я положу их на комод,
как образ северных дождей,
но ты не ешь их, говорят,
они опасны для людей.

Я принесу их для тебя
и положу их на комод,
и в этот миг большой циклон —
полупрозрачный бегемот —

накроет брюхом города,
проглотит солнце и луну,
материки перевернет.
Не оставляй меня одну,

пока идет Армагеддон,
пока бесчинствуют дожди,
не оставляй, у нас с тобой
снега и вечность впереди.

 

***

Мы шли на север. Линию разведав,
испачкавшись чернилами ночей,
мы наблюдали полчища предметов,
и тени неопознанных вещей.

Мы видели, как время приходило,
сияньем обозначась за версту,
мы звали черепах и крокодилов
последовать за нами в пустоту.

Мы находили древние кочевья
погибших в передрягах журавлей,
мы слышали, как спорили деревья
о квантовой теории полей.

Утрачивали первую горячность,
но продолжали загородный тур,
мы кутались в свою полупрозрачность,
как в розовые платья от-кутюр.

Мы видели на камне саркофага
рисованную деву на осле —
мы долгая, запутанная сага,
рассказанная Богу о Земле.

История придумала поэтов,
и создала из дыма и хрящей,
чтоб жить не в окружении предметов,
а в мире неопознанных вещей.

 

***

Гиганты пробежались впятером?
Взорвались миллионы пузырьков?
Многоэтажка выпуклым бедром
задела совокупность облаков?

Толкатели задумали турнир
и ядра полетели через лес?
Такое ощущение, что мир
в трясущиеся шейкеры залез...

О, нет, то не гудел аэродром,
не выли водяные на реке —
то небо веселил высокий гром
и вербы хохотали вдалеке.

 

***

Вчера появилась из вод интернета.
Откуда взялась фотография эта?
Грядою идут к горизонту бугры,
и трав полевых расцветают ковры.

Колодец у хилой стены частокола,
большой сеновал, восьмилетняя школа,
и даже вдали различимы с трудом
вишневая крона и дедушкин дом.

Я в тихом болотце уклейку удила,
по этой дороге за хлебом ходила,
смотрела на темный копер вдалеке,
с друзьями резвилась в студеной реке,
сидеть на мосту до заката любила.

Вот только не помню, когда это было.
Еще до войны? До рожденья? До смерти?
Мне выдала сеть невозможность в конверте.

Я сделаю вид, что мне все нипочем,
бесшумное сердце залью сургучом,
отправлю обратно, мол, ваш адресат
уже никогда не вернется назад.

 

***

Способен каждый имярек
застыть улиткою на склоне —
мы были гражданами рек,
теперь гуляем на балконе.

Улыбок жалких чертежи
давно утеряны, однако
в основу краденой души
легли лекала Пастернака.

Вода откладывает соль
на рукомойнике забытом,
а на балконе антресоль
захламлена нездешним бытом:

горшками, банками, литьем,
любовью к стоптанным калошам,
и если славится нытьем,
то о хорошем, о хорошем.

 

***

Лето перепачкали дожди,
осень, видно, тоже будет хмурой,
тучи раскрутили бигуди
и текут холодной шевелюрой.

У ветров трагический припляс,
воют, поднимаясь на пуанты,
гонят опечалившихся нас
взять рецепт на антидепрессанты.

Жизнь напоминает лазарет
на фармацевтическом заводе,
съел таблетку — радостью согрет,
пропустил — суров и безысходен.

Всякий разобраться норовит,
мучаясь вопросом то и дело,
в каталоге звездном индивид —
формула, физическое тело,

обезьяна с датчиком в груди
и тоской нездешней, мировою?
Знаю, лишь, что кончатся дожди,
и запахнет свежею травою.

 

***

Течет река неторопливо,
буравят воду плавунцы,
по берегам растет крапива
и бешеные огурцы.

Тут детский праздник был когда-то,
кусты сияли, как вокзал,
и шар воздушный аниматор
зачем-то к вербе привязал.

Туда-сюда его болтает,
похожи ветки на тюрьму —
и к звездам шар не улетает,
и тут не нужен никому.

Он как чужак в командировке,
из сказки выпавший предмет.
Я тоже шарик на веревке,
не получается взлететь.

 

***

В корневой системе вод,
где темно веками,
рыба-ветер к нам плывет,
веет плавниками.

В глубине плывет один,
чешуею светит —
это новый господин,
это рыба-ветер.

Рыба, жабрами колышь,
пусть к утру родится
тело-лютик, дух-камыш
и душа-душица.

 

***

Над озером летящий остров похож на стриженый самшит.
У комаров такие иглы, что могут дерево прошить,
мы пробирались между сосен, искали белые грибы,
и выворачивал под ноги туман дымящие клубы.
Внезапно небо потемнело, хмарь на болото улеглась,
из-под росянки пузырями пошел колышущийся газ,
свернулся в темную воронку, разросся в воздухе дугой,
и обернулся за мгновенье огромной Бабою Ягой.
И потекли навстречу толпы кикимор, леших и чертей —
лес, будто сказочный Солярис, рождал непрошеных гостей;
я и сама грибницей стала (как чуден мой онтогенез!),
я позвонила бы ученым, но здесь не ловит МТС,
нас километры отделяют от трассы М-133,
и с дребезжаньем наизнанку перешивают комары.

 

***

Воздух вокзальный остыл,
в пригород мчит электричка,
спит, обнимая костыль,
старая алкоголичка.

Бабка, скрутившись, как йог,
дремлет среди коридора,
рядом газетный ларек,
светится глянцем Киркоров.

Шубкою трет витражи
хмурая азербайджанка,
бабка в проходе лежит,
рядом — консервная банка.

Что ей поток укоризн,
что ей вокзальное ложе?
Тети, подайте на жизнь,
дяди, подайте, кто может.