Юлия Шокол. К жизни — передом, в смерти — садом

Юлия Шокол родилась в 1997 году в Николаеве (Украина). Окончила Черноморский национальный университет им. Петра Могилы (факультет романо-германской филологии). Публикации: «Южное сияние», «Золотое Руно», «Эмигрантская лира», «Зарубежные задворки», «Берлин.Берега» и прочие. Лауреат «Чемпионата Балтии по русской поэзии» (2016, 2018, 2019), «Кубка Мира по русской поэзии» (2018, 2019), V международного поэтического конкурса «45-й калибр» имени Георгия Яропольского (2017) и интернет-конкурса «Эмигрантская лира» (2018/2019, 2019/2020). Второе место на XI Всемирном поэтическом фестивале «Эмигрантская лира-2019» в номинации «Эмигрантский вектор». С 2018 года живет и учится на переводчика в Австрии.

 

К ЖИЗНИ — ПЕРЕДОМ, В СМЕРТИ — САДОМ

 

* * *

есть присутствие в темноте
тем и тело живет во мне
что как будто его и нет
по ту сторону
сто-
нет

чем сегодня наполнен всклянь
человек-стакан?

опустошен бедой-лебедой
ненасытной ее головой

но пока существую — не я —
но разверстая рана моя
легок легких оборванный пух
раз — горит
два — потух

 

* * *

так ложились мы спать:
головою прямехонько в ад,
в стылый воздух его, голубые длинноты.

если бог — это бег,
то мне ноги свои не догнать
не отнять у дремоты.

если берег — беречь,
то куда заведет эта речь:
за тридевять земель, чтобы в третьей палате прилечь
не костьми — но дыханием, взглядом...

постою с тобой рядом:
к жизни передом
в смерти — садом

 

al dante

теснее чем земля ложится в землю
лицом к лицу уже не разобрать
ни образа —
зеленое прозрение
глядит во все глубокие глаза
и светом вышивает образа

и гладью — этот шелест против шерсти 
и шествие породистых глубин
шершавое
что остается по прошествии
мне голос глины пахнет голубым
небесным молоком грудным

и ад одетый в чернозем и данте
раздетый до молчания вот-вот
сомкнутся
и кого просить — подайте
немного звуков в пересохший рот
когда внутри бессмертие живет

никак не заживет

 

***

где страдания юного ветра —
выпадает согласный звук
это яблоко не заметили
золотой световой испуг

тихий стук о глазное дно
разлетается
мед-лен-но

это свет выключают в теле
чтоб легче им всем спалось
на пределе на беспределе
и на вынос и на износ

даже ад мне пошит на вырост
словно воздух себя не вынес

и стоит совершенно пуст
тишина еще малокровна
но густеет касаясь уст
ад сплошной или рай кроме-

ш-ш-шний
тише кто-то идет нездешний
тьму и свет разделяя смешивая
в первородную немоту

 

чертовсполох

и ни души вокруг —
лишь заполошно
кричит моя душа чертополошья
и потому не слышно ни черта —
мой муравьиный брайль здесь
нечитаем

забрасываю невод в невозможность —
вытаскиваю нежность нежить нож но
мой проходящий — непереходим
и дым отечества не сладок —
несладим

и чем мертвеет и живет живица
пока жуковскому несладко спится
внутри у птицы:
дрожит подкрылок пятисложный ямб —
чешуйчатая жажда бытия

где немота похожа на икоту
и тянется от якова к федоту
ко всякой прямоговорящей твари
с моим лицом
траворастущими словами

 

liebedich

* * *
          Садок вишневий коло хати,
          Хрущі над вишнями гудуть
                                Тарас Шевченко

над тобою
живая речь
неживая річ
я склоняюсь склоняя чтобы тебя постичь
поплывет по воде лебединое liebedich —
это стих камыш
превратившись в стих

где вишневый де Сад
и хрущі над Шевченко кружат
и захочешь назад
/ну пожалуйста ну пожа/
но на все запятые уже не хватает ком
и гудит человек — насеком

в безъязычье своем мы язычники
Ы-ы-о-а
что тебе камышинка мышиная наша возня
надо мной — лебеда
в голове — золотой liebedich
и одна тишина на двоих
 

держава

держали речь
держава с плеч
покатится как голова
о чем грохочет кровь твоя
солдатик оловя

так деревянно буква де
не на трубе а-бе-нигде-
в тебе рисует дом
я домовина я вина
я колокол джон донн

и бог не выдаст
просто съест
и с переменой мест
мой старший брат
мой страшный брат
воистину ли крест?

и кажется что говорю
но — стрекоза — и я горю!
переплавляю воздух в звук
и если смерть придет как мать 
чтоб ей не страшно умирать —
я за руку возьму

 

больше воздуха

и виноватый воздух зачерпнув
ладонью всей
я стану много больше
/но этот воздух вечно начеку —
на чик-чирик разменный колокольчик/
так вот я стану больше боли бо
сплетенья жил любви
того что между
святым его продолговатым лбом
который обнимает свет
и меньше
я стану меньше этого всего
так много тяжело нести под кожей
всю жизнь как опьяняющий зевок
иду и длю
и раздаю прохожим
а также смерть и оторопь и да-
же оттиск клена в роговице
прекрасный обморок куда
летишь не думая
разбиться

 

соринка

выходящий из речи речной
с головою повинной
повиси одуванчик на горькой своей пуповине
отдыши себя вверх
на иное себя переправь
ведь пока наблюдающий зряч —
он по-своему прав

этот голос ручной
эти очи воловьи волынки
это львиного зева повадки львиные —
беспроглядное зренье мое
бледным ртом
опалимым
поет
всех живущих опальная плоть

кровоточки мои
мать-и-мачехи
ихние дочки
и коровки безбожные
вползшие в эти строчки
весь испуганный мир обнимаю тебя и несу
как соринку в ослепшем глазу

 

неприкаиново племя

                С.Ш.

ползущий муравей... авей... авей
не авель —
эхо долгое в пустотах
разьятых стрекозиных тел
в момент полета

где звероболь растет во все края —
еще не быль
но желтыми глазами
уже следит за мной из забытья
как смерть сквозная

похожая на дырочку в боку
у дудочки — и вот уже сочится:
не музыки азы —
изъяны языка
и аз воздам
и прочие частицы

и лес непререкаемый растет
как неприкаиново племя

ты будешь этот-тот-не-тот-не-tot!

но если посмотреть наоборот
сквозь стрекозиное фасеточное пламя
жизнь состоит из света и пустот
недосягаемых

 

антилопа гну

антилопа гну, согнутая в дугу,
сполох света, пойманный на бегу,
звук округлый, как хлебная крошка,
прилип к губе,
не успел еще загрубеть

и застыть на ковре, висящем не на стене —
на парной настоянной тишине.

чтоб никем не ведомый, а значит —
неведомый —
нам закат возвращался с пустыми ведрами:
сам себе примета
и бездождевая плоть,
и молочная пенка, готовая
лопнуть вот...

это снится глядящему в темноту —
в неизбывно тоскливую но-ту.

и, пока он спит, на изнанке его сна
не желает охотник знать, кто оттиснул знак
золотым копытцем в смертельном его зрачке —
чтоб гляделось больнее,
плакалось горячей.

но смеется ребенок в теле глубокого старика —
из ковра утекает прочь
антилоп
стремительная
река.