Андрей Нитченко. Есть ли птица?

Поэт. Детство провёл в городе Инта в Коми АССР. Окончил филологический факультет Сыктывкарского университета, аспирантуру Ярославского университета. Публиковался в газетах «Красное знамя», «Панорама столицы», «Трибуна», «Литературная газета», «толстых» литературных журналах «Арион», «День и ночь», интернет-журнале «Пролог», CD-журнале «Девушка с веслом», сборнике «Новые писатели России». Лауреат ряда литературных премий: Илья-Премия (2004); Волошинский литературный конкурс («стихотворения на крымскую тематику», 2004); Независимая литературная премия «Дебют» (2005), номинация «литература духовного поиска», международной премии «Содружество дебютов» (2008).

***

Ночью по кронам, кровлям,
Самым глухим часам,
Чертится иероглиф
Подписью к нашим снам.

Взрослые спят и дети,
Носом сопят и ртом.
Кто-то читает: «ветер»,
Кто-то читает: «дом».

Зыблется и двоится,
Как ты ни присмотрись.
Кто-то читает: «птица»,
Кто-то читает: «рысь».

***

Есть ли птица, которой не помню.
(СыктГу и мичуринcкий парк).

— Помнишь пони? — Не помню я пони.
Хочешь леса? — Все было не так.

Что щека? Поцелована за ночь
Раз семьсот и не помнит о том.

Заколачивай небо, Иваныч.
Заземляй все осины гуртом.

***

Мне снилась одноклассница, с которой
Мы наяву не виделись пять лет.
Я шел по освещённым коридорам.
И вдруг она. Но потемневший цвет
Ее лица, опущенные руки
В набухших жилках, эта резкость черт.

Как получилось, что в обход разлуки
Уничтожает память свой пробел
Себе самой на ужас и в ущерб?

Я мог бы здесь добавить что-то вроде:
«Свиданье душ, невидимая связь».
На ящик за окном накрошен хлеб,
Клюет синица. Я пишу напротив.

Чтоб не спугнуть, почти не шевелясь.

***

Поэзия — это расследование.
С кругом подозреваемых
В убийстве привычных смыслов
И словоупотреблений.

Идеально — когда все гибнут,
А погибший в завязке убийца
Жив — и спускает курок.

И все негритята тут же
Весело оживают,
Пускаются в пляс, кружатся

Вокруг внезапных костров.

***

Будто бы в говоримом
тикающий отсчёт
(Что днём голова варила,
ночью сердце и жрёт).

Помню, как взял впервые
В ладони твоё лицо,
и встреч в перерыве
его осязал,
видел лицо руками,
Как тающий свет лесной,
Тяжелеющий с краю,
нестираемый сном.

Если мои глаза
На сторону темноты
Однажды перетекут,
Вытеснят свет,

Знаю, что им сказать:
«незаменимых нет».
Так научила ты.

Но я научился сам
верить лишь тем часам,
где время играет в прятки,
а мы уже там и там.

«Ты умрёшь, я умру».
Вечером, поутру.
Какая разница — жили
В себе или на юру.

(Хочешь — коснись земли,
Хочешь — читай с листа,
Белого или клейкого — и посчитай до ста).

«Ты умрёшь, я умру».
Вечером, поутру.
Это как та собака, лезущая в конуру.

«Я умру, ты умрёшь».
Видишь, как рушится дождь.
Давай проживём как море,
Не теряя трепет и дрожь.

***

Памяти И.У.
      When the music*s over...

Успокойся, сердечный пляс.
Все сошлось, улеглось, решилось.
Все, что здесь тревожило нас —
разлетелось и завершилось.
Это я — под любой звездой —
бессердечен и ясен буду.
А в улыбке — такой покой,
что взглянут — и простят Иуду.
Пусть цветной неубитый снег
Упадет, — говорю: не видел.
И сквозит из земных прорех
глухота — (тишиной зовите!)
Только кто со мной — не пойму...
Чуть усну — перехватит душу.
И не нужно меня ему.
И моей тишины не нужно.
Разрывает меня, поет,
сам с собой говорит и бродит.
Остаётся имя твоё,
если музыка на исходе.

1997

***

Я знаю музыку слепой — с младенческой повадкой,
и пар над чашками — точь в точь — тюлень, крутящий мяч.
Я помню чудную печаль не книгой, а тетрадкой,
и черти знает что еще я помню, плачь не плачь.

Я помню как в большом окне две веточки боролись,
пока здесь не было меня, я не родился весь.
А музыка — всего лишь плач, а ниже нотой — голос,
Как снега мокрого в ночи значительная взвесь.

***

Вода на Большой Конюшенной
Не хуже Сены и Ронны,
Бежит, словно в круге души,
Согласно, больно, синхронно.

Расплачивается чешуйками,
С расплывшимися фонарями.
И все, что случится с нами —
В воде, — одесную, ошуйцу.

Я вижу тебя и слышу,
Любовь моя, будто в блюдце,
Где яблоко катится свыше,
Где волки смеются.

***

Забыть ли пустой лес
За то что он мой страх
Одушевлённый прах
Пел пел а потом исчез

Забуду ли хор гор
За то что он весь Бог
За то что вместить смог
Палящее в упор.

***

В крови как будто щёлканье клеста,
и пёрышки какие-то летают,
и кров, и кровь — не с каждым разделяют,
затем и кровь, что скрыта, не застать,
Но зренье — пограничная река —
всё видимое доставляет почтой,
с опаздываньем. Взрыв древесной почки —
десяток жизней, длящихся века.

***

У моря есть черта.
У мира нет черты.
У камня есть песок.
И мы, и я, и ты.

Колено рассадив,
Смяв водоросли, ты
Оставишь ли следы
В среде медуз, ундин.

Смешаем соль и кровь, пересекая понт,
меняя брасс и кроль.
Корабль приходит в порт.

На нем мерзавцев нет, но нет и обезьян :
все опоздали. Свет
из кружек для питья

проламывается

и компас говорит:

«Сие земля Уц,
и
море земли Ит».

***

Фуэте и томление уха,
Этот ваш поэтичный балет.
У поэта засонь и засуха.
Лучше пишет стихи непоэт.
У него получается четче,
он вычерчивает облака,
он фонемами вертит как хочет,
он спускает собак с языка.
Только этот всегда озабочен: недостаточно вечна строка.

Дело жизни. Пойми чудака.
Можно легче сказать и короче.

***

Смерть с чем угодно сравнима. С травою, положим.
С небом, берущим взаймы облака у печали.
С мальчиком, жмущим на велосипеде по лужам.
С чертом, играющим ночью на черном рояле.

Но погодите, ведь мы это с ней обрели не необходимость прощенья и боже и
боже...
Хочешь о ней говорить — от всего отдели.
Поговори о другом. И не сравнивай больше.