Андрей Темнов. 20/14

Андрей Темнов живет и работает в Иркутске, больше десяти лет занимается политической и экономической журналистикой, работает заместителем главного редактора одного сетевого иркутского СМИ.

Текст публикуется в авторской редакции.

20/14

Посвящается Д. Б.

 

Домой, еду домой, с бедой возле плеча...
Дмитрий Озерский

 

1

Стоял июль. Им было по двадцать четыре года. И солнце садилось за Волгу.

За плечами остался бесконечно долгий день, начавшийся с очень странного железнодорожного вокзала. Ведь что такое вокзал? Людская клоака, где угрюмые тетки в кассовых окошках; менты с пустыми глазами; ютящиеся по углам бичи. И шелуха, шелуха, неизменная шелуха на липком полу.

В Астрахани было иначе. Перрон чистый и совершенно безлюдный. Тикают огромные часы в зале ожидания, глубокие тени лежат на мраморных стенах. Траурно и пусто.

Похоже на мавзолей, подумал Антон. Помпезно, сказал Егор. Он всегда выражался коротко и по делу. Бывало, друзья ехали днями напролет, вовсе не разговаривая. Между ними не осталось секретов и тайн. Только дорога.

Привокзальная площадь удивляла размером. Светлая брусчатка расходилась кольцами, в центре стоял памятник Вождю. Он казался подростком, почти ребенком со смешно воздетой к небу рукой. Маленький человечек под невозможно синим небом. До неба, впрочем, было не дотянуться. Глубокое и холодное — сегодня оно стало океаном без дна и границ.

Друзья вышли в город. Высокий дворник в старом, слишком теплом для этого времени года тулупе подметал ступеньки у дверей вокзала. Ступеньки были болезненно чистые, двери стеклянные, дворник неуместен. «Вам не жарко?» — спросил Антон. Дворник вздрогнул, как вздрагивают люди, услышавшие выстрел. Секунду он стоял на месте, затем продолжил мести, быстро удаляясь. Его лица было не разглядеть.

Странное место, сказал Антон. Юг, констатировал Егор.

День вышел на пик, друзья бесцельно шатались по центру. Белый город завораживал блеском и сиянием. Прямые проспекты почти без машин, пологие скаты каналов, вертикальные лучи солнца в водных отражениях. Путеводитель говорил про «российскую Венецию», но Антону чудилось, что он попал в сон музейного работника. Живой город не мог быть таким.

Более всего впечатлял Кремль. Он воцарился на продолговатом холме, вытянувшись в струну на добрый километр. За невысокими стенами и башнями скрывался внутренний мир. Он был много больше того, что снаружи. Кремль сверкал, как эльфийская корона. Насколько безупречный и вечный, что хотелось отвести взгляд или надеть темные очки. На солнце и на смерть нельзя смотреть в упор.

Здесь все, как на погосте, сказал Антон. Главное не заработать тепловой удар, ответил Егор, — температура под сорок.

 

2

Ближе к вечеру друзья вышли к реке. Волга пласталась грязно-зелеными рукавами, вода была отвратительно теплая и совсем не бодрила. К этому времени они изрядно набрались. Жара гнала их из одной пивнушки в другую, каждый подвал был душнее предыдущего, а каждая новая кружка — крепче. Когда солнце решило, что пора вниз, друзья перешли на вино. Сладкое местное пойло, от которого кружилась голова и бросало в пот.

На западе сгущались краски. Они сидели в прибрежной полосе, среди ила и пустых бутылок. Не слишком похоже на курорт, сказал Егор. Пойдем лучше на мост, ответил Антон, — там чище.

Время финала. Багровый диск опускался за реку. В его роковом свете Егор превосходил себя, он был величав и многозначителен. Антон всем своим видом пародировал алкоголика из выцветшего советского фильма. Друзья были под градусом.

— Нельзя пить в такую жару, — сказал Егор. В его рыжей бороде плясал закат.

— Я, кажется, панамку потерял, — грустно отозвался Антон. Ему хотелось плакать или драться. — Мою любимую панамку...

— Давай вернемся, поищем?

— Нет! — Антон приложился к последней бутылке — от горлышка пахло какой-то кислятиной. — Это река Стикс! Мы принесли жертву.

— Паромщик ждет нас всех, — губы Егора сложились в злую усмешку. — Ты допил?

— Тебе оставил, — Антон протянул другу бутылку и вдруг прыснул. — Слушай, а давай оставим послание для потомков?

— Идея! — подхватил Егор. — У тебя карандаш есть?

— Обойдемся, — Антон нагнулся и поднял с асфальта маленький черный камешек, — считай, как углем будет.

— Вот, — Егор разорвал пустую сигаретную пачку, — на обратной стороне места хватит. Только пробку не выкидывай.

— Итак, — Антон стряхнул с клочка табачную труху, — «сами мы сибирские автостопщики, едем по трассе из Поволжья на Кавказ и шлем вам привет по мотивам винных мемуаров нашей жизни». Канает?

— Нет, — покачал головой Егор, — слишком длинно, не влезет.

— Тогда сам! — Антон чертыхнулся и передал камешек другу. — Давай скорее, пока солнце не село!

Егор почесал подбородок, повертел бумажку в руках и вывел одним коротким движением:

«Мы пьяные и живые. А вы?»
 

Антон прочел, улыбнулся и с размаху вбил пробку.

— Бросай, — сказал Егор.

Мутное стекло поймало последний луч и ухнуло в надвигающуюся ночь. Плеска друзья не расслышали. Возможно, помешал гудок проходящей под мостом баржи. Быстро темнело. С воды потянуло холодком.

 

3

Друзья перешли реку и вновь оказались на перроне. Поздний вечер в середине лета. Неуютная духота. Снуют носильщики с черными спинами, кричат дети — зыркают, хотят дотронуться.

Как на пересылке, сказал Антон. На этапе, отозвался Егор.

Спьяну Антон плохо соображал, перед глазами плыли красно-черные круги. Подташнивало. Егор уверенно шел вперед, его рюкзак мерно покачивался на расстоянии вытянутой руки. Это успокаивало, но не до конца.

Они двигались вдоль казавшегося бесконечным поезда «Астрахань — Махачкала». Неожиданно Антон столкнулся с кем-то грузным, пахнущим чесноком. «Куда прешь, пацан!» — раздалось над самым ухом. И сразу клуб сигаретного дыма в лицо. Антон отшатнулся, чуть не упал. «Держись», — сказал Егор, не оборачиваясь.

Предпоследний вагон. «Не ломитесь, молодые люди, билетики показываем!» Проводница низкая и злая, с визгливым голосом подгулявшей шавки. Рядом мент: «Паспорта предъявляем, куда едем?» «Там же написано», — глухо говорит Егор, указывая на билет. «Ты мне не груби», — скалится мент. — «Самый умный, да?»

На скулах Егора наливаются желваки. «Едем в Кизляр», — говорит он. «Вас двое?» — не унимается мент. — «Что вы там забыли, в Кизляре-то?» «Туристы мы, на море посмотреть», — цедит Егор. Антон видит, как друг медленно сжимает кулак. Что-то будет. «Нет там никакого моря!» — гогочет мент. От него несет потом и железнодорожной гарью. «Ладно, проходим, не задерживаемся». Отступает, вроде пронесло.

Зев тамбура. Друзья ввинчиваются в густой смрад переполненного плацкартного вагона. Света нет, только отблески уличных фонарей в мутных окнах, давно не знающих слов «вода» и «мыть». Ноги, храп, невнятный говор.

«У тебя место прямо здесь», — говорит Егор, — «а я в другой конец вагона». «Утром увидимся», —отвечает Антон. Друг кивает и растворяется в нагромождении тел.

Пол рвется из-под ног. Три нервных толчка. Тронулись. «Куда ты со своим рюкзаком?!» Тетки на нижних полках: головы в платках, слипшиеся пряди волос, пахучая плоть. «Он хоть ботинки снял?» — говорит одна. «Ты русский, нет? » — вторит соседка. «Бухой чо ли?» — шипит третья. Антон молча взбирается на полку, стягивает одежду, валится на насвежую простынь. В голове тупо повторяется детская считалка: «Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить — с кем останешься дружить?»

Сознание гаснет.

Антон открывает глаза. Темно и жарко. Настолько, что нечем дышать. В груди ком, руки трясутся, на лбу горячечная испарена. «Сколько я проспал?» — думает он. Да и сон ли это, скорее — бред. Но до утра далеко, это он знает точно.

Вспоминается детство, рассказ из забытой книжки. Про человека, который опускается в глубины океана. На нем скафандр, но когда он пересекает черту, ту, куда людям, вообще говоря, не стоит соваться, глубина начинает говорить с ним. Он опускается ниже и ниже. Он понимает, что вниз — значит, в смерть. Человек покачивается на пастельных чернилах водного слоя, куда свет едва проникает. Он знает, что дальше нельзя, но глубина вновь говорит с ним. И он уже не может повернуть. Не может или не хочет? Вот в чем главный вопрос. Рассказ заканчивается описанием утренней океанской глади, на которую никто так и не всплыл.

Страх. Тошнота. Удушье.

Антон с трудом заставляет тело подчиниться. Падает в проход. В голове только одна мысль: «Воды!» Слева висит чье-то мятое белье; справа, прямо перед глазами — мужская пятка, испещренная множеством сухих трещин. Антон протискивается через ряды. Вокруг голоса, что-то смутное и не по-русски. Ноги не слушаются, пол надвигается на потолок.

Дверь тамбура. Антон дергает ручку. Заперто! Дергает еще раз, с отчаянной силой загнанного животного. Дверь поддается, но проход преграждает высокая черная фигура. Длинная хламида скрывает все.

— Вали отседова, — говорит фигура и захлопывает дверь.

Глаза покрываются синей блевотой. Антон бежит, идет, ползет через вагон в обратную сторону. Полки, люди, вещи — все пропадает. Остается воронка спертого воздуха, которым невозможно дышать, как нельзя дышать водой. Люди не рыбы и не обучены плавать по ночному миру. Его здесь вообще не должно быть. Но он здесь, его пустили. Зло прихотливо.

Тени шевелятся. Антон падает на колени, руки проваливаются в густое и склизкое. Он делает еще несколько судорожных движений. Последних, на инстинктах. Тени приближаются. Его пустили, чтобы забрать. Воронка становится всем, а он — ею.

— Ты жив вообще? — Егор рывком поднял друга на ноги. — На, водички хлебани, ал.

Антон огляделся по сторонам. Они стояли в проходе напротив купе проводников. Мирно журчал титан. От его добротно скроенного железного тела тянуло домашним теплом. Егор чуть привалился на открытое окно, подставляя затылок проникающему снаружи воздуху. Друг выглядел устало и спокойно.

Антон долго, с наслаждением пил горячую воду из титана. В иных обстоятельствах она показалась бы ему безвкусной, но не сейчас. Закончив, он высунул голову в окно. Поезд замер посреди калмыкской степи. Ровная, как стол, она тянулась от горизонта до горизонта на сколько хватало глаз. Над степью лежало бархатное небо. Звезды тускнели, приближая рассвет. Вагон выходил окнами на восток, и Антон видел, как дальняя кромка наливается густым вишневым соком.

По броне поезда скользнул поток воздуха с отпечатком пустоты и льда близкого космоса, как бывает только на больших необитаемых пространствах. Антон вдохнул полной грудью. Живой, подумал он. И тишина.

— На карачках приполз, — Егор усмехнулся, — как истинный алкоголик.

— Слушай, — Антон запустил пальцы в мокрую от воды бороду, — у меня такого жуткого похмелья не было с шестого класса.

— Это единственное окно, которое открывается, — сообщил Егор. — Так и угореть недолго.

— Я и угорел, — Антон вновь приложился к кружке. — Нахер.

— Заметно.

— А почему не едем?

— Говорят, у вагона-ресторана отвалилась ось. До утра чинить будут.

 

4

Колеса стучали по сухим равнинам южного Дагестана. Поезд опаздывал на несколько часов, но кому какое дело. Под палящим солнцем время не актуально. Истончаясь к середине, оно слегка провисает, как жевательная резинка, растянутая между разведенными в сторону руками.

Плацкарт словно вымер. Друзья висли на единственном открытом окне. Том самом, напротив купе проводников. Пот струился по шее, спине, проникал под нижнее белье. Хотелось раздеться до трусов, но после короткого совещания было решено воздержаться от столь радикального шага. Кавказ не Россия, здесь не поймут.

Вода в вагоне закончилась, даже в туалете. Егора мучила жажда: он сжал зубы, пытаясь расхотеть пить усилием воли. Егор верил, что управляет своим разумом и телом, а не они им. Антон просто тихо матерился, посылая проклятья в проносящиеся мимо кустарники. Его потрясывало от обезвоживания и головной боли.

— Сигареты! Беляши! Пиво!

Открылась дверь в тамбур. Приземистая тетка катила перед собой тележку с различной снедью. Где-то в глубине, под пестрой скатеркой спасительно позвякивали бутылки.

— Пива нам, — выдохнули друзья хором.

— Ох, мальчики, — тетка расчехлила тележку и извлекла два продолговатых сосуда, — с вас триста рубликов.

— Дорого, — скривился Антон.

— Наше дело предложить... — нараспев затянула тетка.

— Похер вообще, — припечатал Егор, доставая бумажник, — выбора нет.

— Может беляшиков, к пиву-то?

— Хочешь беляш? — Егор повернулся к другу. Антон покачал головой.

— Если я сейчас что-то съем, то заблюю тут все.

— Не будем мы беляши, — Егор всучил продавщице деньги и забрал пиво.

— Лечитесь, мальчики, лечитесь.

Тетка цокнула языком и двинулась вглубь вагона. «Сигареты! Беляши! Пиво!»

С тихим хлопком отлетели пробки. Звук, который не спутать. Дешевое теплое пиво лилось внутрь, и то была сама река жизни. Вижу врата Рая, сказал Антон. Это прекрасно, согласился Егор.

— Стало быть, распиваем в публичном месте.

Перед друзьями вырос полицейский. Перешедший зенит мужчина, лучшие годы которого уже позади. Фуражка чуть набекрень, небрежно заправленная в брюки рубашка. Обвислые усы неопределенного цвета, впалые глаза, а в них — усталость старой бездомной собаки. И откуда только взялся?

— Распиваем, стало быть, — повторил полицейский.

— Чего-чего? — Антон растерянно улыбнулся.

— Употребляем алкоголь, — раздельно повторил мужчина. — Не положено.

— Вы вообще о чем? — Егор сходу перешел в наступление. — Вы вон ту женщину видите? — указывает пальцем в дальний конец вагона, — она нам минуту назад продала пиво.

— Это к делу не относится. — Полицейский начал рыться в служебном портфеле. В сторону продавщицы он даже не взглянул. — Вы распиваете, — стало быть, полагается штраф.

Егор скрестил руки на груди.

— То есть эта женщина торгует пивом незаконно, я правильно понимаю?

— Почему же, вполне законно, — равнодушно сказал полицейский, продолжая что-то искать в портфеле, — она имеет право торговать, вы имеете право покупать, но распивать запрещено.

— Шикарная логика! — встрял Антон, до которого наконец дошло. — Изуверство, очень по-русски.

— По-русски, по-французски, по-грузински — значения не имеет, — полицейский достал из портфеля два аккуратных бланка. — Будем оформляться, граждане. Пройдемте за мной.

Далеко идти не пришлось. Расположились в купе проводников. Втроем здесь было тесно, друзья стояли плечо к плечу, нависая над маленьким столом, который по-хозяйски занял товарищ старший лейтенант. Мужчина отодвинул в сторону пустые подстаканники, блюдце с кубиками сахара, нераспечатанную плитку шоколада. А иконку в пластмассовой рамке трогать не стал.

— Билеты, паспорта, — полицейский разложил бумаги, дыхнул на шариковую ручку, начал быстро писать. — «Протокол об административном правонарушении, дата такая-то... »

— Вы ведете себя неправильно, — бросил Егор с нескрываемым гневом. — Не будете же вы утверждать, что эта женщина работает без согласования с начальником поезда и полицией?

— Провокация, — поддакнул Антон, — очевидная разводка.

— Да вы не волнуйтесь, это много времени не займет, — полицейский продолжал строчить, не поднимая головы. — «Распивали спиртные напитки, в скобках пиво, в непредназначенном для этого месте...»

Егор весь напрягся, было видно, что он с трудом сдерживается.

— Вы сами как на эту ситуацию смотрите, вам не стыдно?

— Я никак не смотрю, — сказал лейтенант, — я на работе. «В соответствии с частью такой-то, пункта такого-то, статьи такой-то...»

— Так дела не делаются, — Антон был раздражен не меньше друга, но уже понял, что спорить бесполезно.

— Удостоверение, пожалуйста, — Егор пустил в ход последний аргумент. — Мы будем жаловаться вашему начальству.

— Жаловаться? — лейтенант перестал писать и поднял голову. — Зачем?

— Мы опротестуем, — холодно сказал Егор.

— Воля ваша, — полицейский встал и вручил друзьям два одинаковых протокола, заполненных аккуратным ровным почерком, — но я бы на вашем месте не тратил время.

— Почему же? — Егор придвинулся к мужчине. Они были одного роста и почти соприкасались лбами.

— Мы в своем праве.

Повисла пауза. Вдруг лейтенант улыбнулся: извиняюще, даже по-дружески.

— Да вы поймите, ребята, у вас прописка в Сибири, а мы в Дагестане. Эти административки до вашей области никогда не дойдут. Просто формальность.

Антону стало грустно и противно.

— Вы зря оправдывайтесь, — Егор не собирался отступать. — Ваше удостоверение, мы ждем.

Антон наклонился к уху друга и тихо прошипел:

— Успокойся, он просто палки набивает.

— Что?

— Забей, — цыкнул Антон, — работа у него такая, а нам эти проблемы без надобности.

— Ну как, разобрались? — лейтенант застегнул портфель. — На этом, стало быть, все.

Егор махнул рукой и отвернулся.

— Удачи вам, ребята.

Полицейский еще раз улыбнулся, поправил фуражку и был таков.

Друзья вернулись к окну. Показались редкие домики, гаражи, огороды. Пересекли дорогу с пронзительно звенящим шлагбаумом, за которым ждал мотоцикл. Коляска, набитая картошкой; густая пыль на очках водителя; подрагивающий выхлоп. Поезд замедлялся.

— Похоже, приехали.

— И что мне с этим делать? — Егор ткнул в протокол.

— Оставь на память, — пожал плечами Антон, — или выкинь.

 

5

Газель «Кизляр-Крайновка» катилась в сторону побережья. Вокруг было пустынно. Ни деревень, ни людей, ни животных. Только выжженное пространство в грязно-желтой грамме. Мелькнул заброшенный сарай без крыши, на стене две надписи: «Вулканизация», и тут же: «Рухнет религия того, кто оставит намаз».

Без вулканизации, пожалуй, рухнет, подумал Антон. Он сидел на переднем сидении, рядом с водителем. Немолодой трудяга с застывшим взглядом карих глаз и двумя глубокими залысинами. Передачи на Газели втыкались плохо, с жутким скрежетом где-то под днищем. Рычаг натужно ползал взад-вперед, на широкой ладони водителя вздувались вены. Ехали молча. Орал шансон.

Егор дремал в салоне. Спать, впрочем, не выходило. Машину трясло, неплотно закрытые окна то и дело впускали клубы пыли. Свет падал косо, прозрачная взвесь плыла горизонтально, от одного ряда сидений к другому. Сквозь полуоткрытые веки Егор видел, как светящиеся частицы кружатся вокруг женских голов. Женщины сидели прямо перед ним, на них были красивые шелковые платки. Какое-то время ничего не происходило.

— Конечная! — гаркнул водитель.

Друзья подхватили рюкзаки и вышли в послеполуденный зной. Вокзала не наблюдалось, как и остановки. Только большая ровная площадь, ограниченная двухэтажными бараками. Газель рванула с места, пассажиры незаметно разошлись. Друзья остались одни.

Легкий ветерок катил по земле пластиковую бутылку без крышки. Егор проводил ее взглядом. Бутылка достигла края площади и уперлась в основание продолговатого щита. Как и все вокруг он был покрыт белым известковым порошком. Надпись крупным шрифтом: «Рамадан — это месяц Аллаха. Его начало — это милосердие. Его середина — прощение. Его конец — освобождение от огня».

Нам нужен магазин, сказал Егор. Хлеб, вода, тушенка, сигареты и коньяк, огласил список Антон.

Друзья подошли к ближайшему бараку. Стены потрескались, штукатурка местами обвалилась, оголяя каркас из тонких, переплетенных крест на крест планок. На крыльце сидел высохший старик в огромной черной бурке. Его голова с надвинутой на глаза папахой оставалась в тени здания, он спал. Кроме старика на площади ни единой живой души. Над входом потускневшая вывеска: «Бакалея Баракат».

Зашли внутрь. Полупустые полки, скрип половиц, муха бьется в стекло. За длинным прилавком смуглый мальчик лет двенадцати.

— Привет, малой.

— Вы чьи будете? — темные глаза и взгляд исподлобья.

— Туристы мы будем, — улыбнулся Антон. — Нам нужны хлеб, вода, тушенка, сигареты и коньяк.

— Сигарет и коньяка нету.

— А водка?

— Нет.

— Вы вообще алкоголем торгуете?

— Сейчас — нет.

Друзья переглянулись.

— А кто торгует? — с нажимом спросил Егор.

— Никто.

— Странная фигня, — пробормотал Антон.

— Вы чьи будете, — повторил мальчик, — вы не здешние.

— Мы на море приехали, — Егор положил руку на прилавок, — из России.

Мальчик несколько раз моргнул. Муха продолжала биться в стекло.

— У вас хоть пиво есть? — уцепился за соломинку Антон.

— Сейчас — нет, — повторил мальчик.

— Когда будет?

— В следующем месяце. Рамадан.

— Теперь ясно, — вздохнул Егор. — Ограничимся водой и тушенкой.

Закупились, вышли на улицу. Солнечный треугольник на опустевшем крыльце. Старик куда-то исчез. Вечерело.

 

6

Лагерь разбили в первой линии кустарника, скрывавшего палатку от чужих глаз. За колючими ветками был пляж, вернее широкая песчаная отмель, заваленная мусором, тиной, дохлой рыбой. Каспий находился дальше, метрах в ста. Воняло гарью.

Степь горит, сказал Антон. Или кто-то сдох, предположил Егор.

Купались на закате. Медный круг солнца тонул в мутных гребешках. Антон пытался грести против ветра, соленая, едкая вода затекала в ноздри и рот, мешая дышать. Закашлялся, встал. Было слишком мелко, по пояс. Не море, а лужа, подумал он.

Антон посмотрел на юг, в сторону Крайновки. На оплывшем холме стоял дом: очередной барак с покосившейся крышей и пустыми окнами-глазницами. Холм резко обрывался, падал в море. Внизу громоздились покатые валуны, об их спины бились волны. Пена стекала и уходила в песок. Бессилие. Отлив.

На севере море искрилось темно-багровым. В прибрежной полосе завяз остов баржи. Старый, изъеденный временем и солью, он не выглядел гостем в этих пейзажах. Скорее — их неотъемлемой частью. Закатный свет прошивал сквозные дырки в бортах, отбрасывая причудливые тени на катящуюся взад-вперед водную рябь.

Еще дальше, в конце косы были люди. Нагретый за день воздух дрожал, не давая разглядеть детали. Антон уловил главное — купались женщины. Длинные фигуры; облегающие платья из легкой ткани; руки, скользящие над поверхностью; солнечная паутина. Женщины заходили в воду по грудь и долго стояли на месте, подставляя лица ветру, полному мелких брызг.

Мужчины ждали. За их спинами садилось солнце, тени рассекали пляж. Неподвижные силуэты на вершине пологой возвышенности. Стража.

— Ты чувствуешь? — спросил Егор. — Здесь тоже пахнет скверно.

— Правда? — отозвался Антон. — А я не чувствую.

— Пахнет, пахнет, — сказал Егор брюзгливо. — Тухлятиной какой-то.

— Помойка, должно быть, рядом, — предположил Антон.

Друзья вернулись на берег, сообразили ужин, расселись у костра. Давно стемнело, но прохлада в эти широты приходить отказывалась. Егор механически пережевывал гречку с тушенкой, не чувствуя вкуса. Антон пил горячий чай. С берега тянуло дымом и тревогой.

—Такого ты ждал?

Антон вполоборота лежал у костра, подставив под голову руку, согнутую в локте.

— Я уже давно ничего не жду, — сухо ответил Егор. — Надо довериться трассе. Мы просто едем, вот и все.

— Не уверен, что стоило прорываться за шесть тысяч километров, чтобы увидеть битое стекло и магазины без пива.

Егор пожал плечами.

— Этнотуризм.

— Здесь как будто время остановилось, — Антон отхлебнул из кружки, — не средневековье даже, куда древнее. Хтоническое царство.

— И дома из ила и говна, — кивнул Егор, — поразительно бедно живут.

Антон бросил в костер свежих палок. Сушняк занялся мгновенно, полыхнуло, в небо полетели рыжие светляки.

— Я впервые в жизни не рад костру, сидеть невозможно.

— Так зачем подкидываешь?

Егор сморщился и отсел подальше. На его лицо опустилась глубокая ночная тень, внутри которой тускло поблескивали глаза.

— Меня больше беспокоят наши соседи, — сказал он. — Ты заметил этих опасных мужиков на Жигулях в конце косы?

— Забей. Они нас не видели.

— Или тебе так хочется думать.

— Ты мой принцип знаешь, — Антон перевернулся на спину. — Все, что может случиться, случится в море.

— Сегодня я буду спать с ножом, — веско сообщил Егор.

— Я только за.

Антон глядел в небо, заложив руки за голову. Левую сторону его тела освещал костер.

На ботинках, одежде, заросшем подбородке метались всполохи. Правая сторона проваливалась в темноту.

— В Сибири не бывает так душно, даже в июле, — сказал он после долгой паузы. — Я думать нормально не могу, не то, что спать.

— Думать не обязательно, — едко заметил Егор.

— Нет, я серьезно, — Антон приподнялся, чтобы лучше видеть друга. — Ощущение, как в том лифте.

— Это когда тебя брат запер?

— Да! — Антон сел, в его позе чувствовалось напряжение. — Это вообще мое первое детское воспоминание. Мне тогда было года четыре, или меньше. Мы жили на седьмом этаже панельной девятины. Нас мама отправила в магазин, а брат решил пошутить, у него такие фокусы были в ходу. Мы зашли в лифт, он подождал, когда двери начнут закрываться, и выскочил на пролет. Я остался один. Свет почти сразу погас. Я ведь совсем малой был, не мог дотянуться даже до нижних кнопок. Не знаю, сколько я там просидел: пять минут, а может десять. Но это были самые страшные минуты в моей жизни. Я так не боялся ни до, ни после.

— Из-за темноты?

— Не только, — Антон говорил быстро, глядя перед собой. — Понимаешь, в этом лифте еще кто-то был. Я сидел в углу, обхватив колени руками, и ощущал на себе взгляд. Это было что-то циклопическое, равнодушное. Оно просто смотрело, хотя глаз не было. И самый страх в том, что я точно знал, что лифт пустой, что я там один.

— Ты говорил, брату после этого сильно досталось.

— На самом деле досталось не брату, а мне, — Антон тряхнул головой, словно отгоняя от себя докучливую мошкару. — После того случая я еще несколько лет бегал к маме в постель, спал при свете. И, знаешь, когда я сидел в том лифте и каждой клеткой впитывал безглазый этот взгляд, я вдруг понял, что воздух вокруг меня кричит.

— Это как?

— Объяснить трудно, — Антон зажмурился. — Представь очень маленькое помещение, стены которого медленно сдвигаются. Они ползут на тебя в полной тишине. Ты чувствуешь, как воздух уплотняется, как он тебя обволакивает, душит. И пространство — все, до мельчайшего атома, — кричит. Беззвучно, но так, что перепонки на пределе и кровь из ушей. Каждая твоя мысль тоже начинает вопить, сливается в жуткую какофонию, а поверх всего — тот бесстрастный наблюдатель. Посторонний.

— Ты почему сейчас про это вспомнил? — негромко спросил Егор.

Антон видел, что друг подобрался, как хищник перед прыжком.

— За нами следят?

— Вряд ли, — Антон невесело усмехнулся. — Нет, здесь некому смотреть, и воздух не кричит.

— Тогда что? — Просто мы с тобой, как в том лифте. Дверь только захлопнулась, свет еще не погас. Но выхода уже нет.

Помолчали. Егор шевелил жаркие угли длинной палкой. Красные кругляши заканчивающего свой срок дерева перекатывались и рассыпались в горки золы. Антон закурил, унимая разыгравшееся воображение. В висках стучала приглушенная тупая боль. Костер догорал.

— Я тоже боюсь, — сказал Егор негромко. — Одного и того же, с самой школы.

Антон не ответил, затянулся, выпустил струю редкого дыма

 — Боюсь прожить пустую жизнь, — продолжил Егор, — ничего не добиться, никем не стать. Помнишь, как в той песне Цоя: «И я вернусь домой. Со щитом, а, может быть, на щите». Можно в серебре, можно в нищете, но не без щита. На нем — да, но не без него. Если подумать, ничем не лучше твоего лифта.

— Я тебя прекрасно понимаю, — Антон бросил окурок в остывающие угли. — Мне эти мысли знакомы. Но, боюсь, нам с тобой еще только предстоит выучить главный урок.

— Какой?

— Что все мы лед под ногами майора.

Антон ушел в палатку. Егор решил прогуляться вдоль берега. Он осторожно ступал по сырому песку, за ним оставалась ровная тропа из следов-углублений. Изящно, хоть и одна грязь кругом.

В нижней точке отлива Каспий отступил за пределы видимости. Егор вслушивался в едва различимый шелест волн. Они накатывали синхронно, с одинаковым интервалом. Как метроном.

Луна скрылась за облаками. Стало очень тихо. Затем поднялся ветер. Резкие жаркие порывы неслись с северо-запада. Егор обернулся и увидел ржавое зарево на горизонте. Все-таки горит степь, понял он.

Пожар разрастался, он был очень далеко, но Егор отчетливо ощущал запах выгоревшей травы и еще чего-то мерзкого, с привкусом металла. Облачность стала гуще, окончательно стемнело. Не было ни луны, ни звезд, ни иного света. Только стена огня за гранью видимого.

Егор застыл, не в силах оторваться от зрелища. Рыжие языки лизали небо, пламя бушевало в порывах ветра, искры вихрились над морем. Волны не могли погасить этот пожар. Они им наслаждались. Горела степь, горел мир. В кружевах испепеленного воздуха проступало Ничто. Оно шло вслед за огнем, и Егор видел, как в огне смеются Титаны.

 

7

Ночь прошла без происшествий. Егор сетовал, что нож не пригодился, а ведь какая славная могла получиться драка. Антон заметил, что для местных абреков они бы прошли по разряду жертвенных ягнят. Егор парировал, мол, в иных обстоятельствах баран может обернуться козлом. У козла рога, а где рога, там и шансы.

К рассвету море успокоилось. В первых лучах солнца вода походила на засвеченный фотоснимок из старого геологического альбома. Антон остановился у светящейся кромки, пальцы погрузились в теплый ил. Он представил упитанных барашков, поросяшихся в грязной луже. Вот оно, счастье.

Когда сворачивали лагерь, все еще пахло дымом, но это больше не казалось опасным. Возвращение в Кизляр вышло будничным. Пустая Газель, водитель со стершимися чертами, обреченность проселочных дорог.

Завтракали уже в городе, рядом с автовокзалом. Кафе «Акбар», занявшее железнодорожный контейнер, покрытый выцветшей аквамариновой краской, угощало остывшим шурпо и черствыми лепешками. Взгляд Егора приковал белый квадрат окна, челюсти мерно перемалывали пищу. Антон без особого азарта выковыривал из супа куски мяса.

— Ты заметил, как на меня посмотрела тетка на раздаче? — спросил он.

— Нет, — ответил Егор, не переставая жевать.

— Как на мусор. — Антон отодвинул тарелку. — Не могу больше это есть, слишком жирно.

— А мне нормально.

— Вечно ты жрешь, что попало.

— Главное, я знаю, из чего оно сделано. — Егор холодно посмотрел на друга. — И насчет вопроса: ты, видимо, забыл, что здесь месяц Рамадан.

— Ну и?

— Ты когда голодный или уставший, совсем перестаешь соображать. — Егор торжественно поднял палец. — В Рамадан они едят только после заката.

— То есть мы неверные, и кормят нас из милости, — подхватил Антон. — Видимо, наши бороды их не впечатляют.

— Ты сегодня намаз делал? — Егор отвернулся к окну. — То-то.

Антон вышел на улицу и закурил. Легкие, спертые жарой, нехотя впускали табачный дым. Им нужна была свежесть сибирского сентября, но вокруг был кавказский июль. Антонимы жизни.

— Молодой человек, пройдемте со мной.

На плечо Антона легла рука с продолговатым кольцом на указательном пальце. Рука принадлежала мужчине средних лет: темные, пучкообразные усы под длинным носом, густые брови на бледном лице, жилистая шея и крупные капли пота, впитывающиеся в воротник легкой рубашки без рукавов.

— Вы кто? — Антон нервно скинул руку.

— Пройдемте, надо поговорить, — мужчина бросал слова веско, с нажимом. — Не нервничайте.

— Не надо меня успокаивать, — Антон отступил назад, в сторону открытой двери. — Я вас не очень понимаю.

— Скоро поймете.

Одно неуловимое движение, и мужчина оказался между Антоном и входом. Он был совершенно спокоен, но что-то в его ленивых жестах заставляло нутро напряженно сжаться.

— Мне нужно позвать...

— Этого? — мужчина указал на показавшегося в проеме Егора.

Друг оценил обстановку и нахмурился.

— Что происходит?

— Он хочет нас куда-то увести, — тихо сказал Антон.

— Зачем?

— Молодые люди, берите вещи и следуйте за мной, — повторил мужчина. — У вас нет выбора.

— Хорошо.

Егор кинул рюкзак за спину, посмотрел в глаза Антона и вкрадчиво произнес:

— Не дергайся, посмотрим, что будет.

Их вели захолустными улочками, дома по обеим сторонам были сложены из светлого, шершавого песчаника. Кто-то натянул между домами веревки, на которых сушилось белье. Красные простыни свисали почти до земли, Антон задел одну из них головой, ноздри уловили едва ощутимый дух хозяйственного мыла. Белье было еще влажным.

Потянулись какие-то подворотни, на привязи лаяли собаки. Забор, поворот, еще забор. Мужчина остановился перед воротами, от стальных створок шел тяжелый жар. Постучал, отворилась калитка, за ней обнаружился долговязый молодой кавказец с «коротышом» через плечо. Дуло автомата было направлено Егору в грудь.

— Заводи, — скомандовал мужчина.

Друзья оказались во внутреннем дворе: желтый вытоптанный плац, триколор на длинном флагштоке, два «бабона». У одного спущено колесо, у другого открыт капот. В центре большое, обветренное здание, окна забраны рештаками в несколько рядов. Двор обнесен высокой кирпичной стеной с колючкой поверху.

Форт «Аламо», шепнул Антон. Или СИЗО, отозвался Егор.

— Молодые люди, рюкзаки открываем. — Мужчина достал из переднего кармана рубашки платок и вытер пот со лба. — Будем досматривать.

— Зачем? Антон поймал себя на мысли, что в данных обстоятельствах вопрос звучит предельно глупо. — Затем, что вы проходите по ориентировке, — без злобы и без сочувствия пояснил мужчина. — Один из вас попадает под описание находящегося в розыске ваххабита.

Бесстрастные глаза конвоира остановились на Антоне.

 

8

Их долго и умело обыскивали: потрошили рюкзаки, заставили вывернуть карманы, изъяли фотоаппарат и мобильники. Паспорта забрали и куда-то унесли. Никто ничего не объяснял, а спрашивать не хотелось. Колеса вертятся, не остановишь.

Друзей проводили в здание. Что-то среднее между обезьянником и опорным пунктом внутренних войск. Обстановка бедная, но основательная, выдающая былых хозяев. Те строили на века и не церемонились. Изменились времена, но не стены. На них просто поменяли портреты.

Сержант в тесной каптерке; неработающий турникет; две лампочки под высоким потолком, одна редко мигает. Слева ярко освещенный лестничный пролет, на стене Доска почета, фотографии живых — цветные, мертвых — черно-белые. Справа полутьма и толстая решетка изолятора, внутри кто-то сидит, не разглядеть. Впереди пустой коридор с закрытыми дверьми на обе стороны. Над входом надпись в красной рамке: «Терроризм — угроза обществу». Где-то шуршит вентилятор, пахнет колбасой и тюрьмой.

Долговязый с автоматом отвел друзей в один из кабинетов. За столом, спиной к окну сидел грузный майор: лицо бычьего цвета, блестящая от пота лысина, глаза с прищуром. Перед ним в ряд лежали паспорта, мобильники, фотоаппарат.

— Сядь, — майор указал Егору на продавленный зеленый диван, — а ты, — долгий взгляд сквозь Антона, — подойди и встань ровно, руки по швам.

— Мы из России... — неуверенно начал Антон.

— Из России, говоришь. А здесь, значит, не Россия?

— Мы туристы...

— Когда перешел в ислам? — Майор привстал, кулаки уперлись в стол. — Кто ваш связной у «лесных», где оружие?

— Да нет у нас никакого оружия! — Егор хлопнул рукой по дивану, раздался тоскливый скрежет пружин. — Мы в Дагестане проездом!

— Ингушетия, Чечня, Карачаево-Черкесия, — ровным голосом перечислял майор. — В какую ячейку едете? Кто связной? Где взяли деньги?

— Мы... с моря вернулись, — промямлил Антон, — а до этого были в Поволжье.

— Ислам принял в этом году или в прошлом? — майор вышел из-за стола, повернулся к окну, сложил руки за спиной. — Ваххабит?

— Нет!

— Зачем приехал в Кизляр?

— С моря... туристы...

Майор рывком обернулся.

— Много вас таких развелось — туристов.

— У нас билеты есть с поезда. — Егор поднялся с дивана и встал рядом с другом. — Проверяйте.

— Билеты на стол, — коротко скомандовал майор, — фотоаппарат включить, мобилы разблокировать.

Друзья подчинились. Майор молча рылся в телефонах, неторопливо листал фотографии, просматривал билеты. Антон напряженно сопел, вращая покрасневшими глазами. Егор стоял, почти не шевелясь, ноги на ширине плеч, руки сложены на груди.

— Значит, приехали из Астрахани. — Майор откинулся на стул, кажется, с некоторым разочарованием. — Куда дальше?

— В Грозный, — сухо отчеканил Егор.

Майор еще раз повертел фотоаппарат, цокнул языком, потянулся.

— Почему в бороде, без усов?

— А в чем проблема? — Егор недоуменно поднял бровь.

— У нас так не принято. Без усов ходят только ваххабиты.

— Мы не знали, — негромко сказал Антон.

— Теперь знаете, бороды советую сбрить.

— Сбреем, — пообещал Егор. — Мы можем идти?

Майор посидел с минуту, разглядывая потолок, а затем резко сгреб паспорта и убрал в верхний ящик стола.

— Вопросов к вам больше нет. Пока.

— И что это значит? — спросил Антон.

— Задерживаем до выяснения всех обстоятельств.

— Но мы же...

— Гатоев!

Майор оттер Антона плечом и двинулся в сторону двери. В проеме возник долговязый с автоматом.

— Давай их на подвал.

— Слушаюсь!

Майор ушел. Друзей вывели в коридор, и тут что-то произошло. Затрещали телефоны во всех кабинетах, забегали люди. На улице одна за другой заводились машины, где-то в глубине здания ухала сирена. Перед друзьями возник конвоир, тот самый, что принял их у кафе «Акбар». Он быстро застегивал на бедре кобуру, поверх рубашки был накинут мятый китель с капитанскими погонами.

— Что стоим, Гатоев! — рявкнул он. — Ноги в руки и вперед, ты сегодня за водителя.

— А с этими как? — долговязый ткнул прикладом в Егора. — Приказано оформлять.

— Да отпусти их, ради Бога, — отмахнулся капитан, — некогда возиться. Чтобы через три минуты был в полной готовности.

— У нас паспорта забрали, — напомнил Антон.

— Твою мать, Гатоев! — ругнулся капитал. — Документы вернуть, посторонних с территории отделения убрать, исполняй!

Их быстро выпроводили за ворота. Когда Антон шел мимо изолятора он оглянулся и увидел, что в дальнем углу действительно кто-то сидит. Скрюченный малый бросался на стену, глухо мыча и подрагивая всем телом. Словно почувствовав взгляд, он повернулся и прыгнул к решетке. Вцепился в прутья, осклабился. Гнилые зубы сидели криво, по подбородку стекала слюна.

— Назад, припадочный!

Долговязый с размаху врезал прикладом по решетке. Парень дернулся, взвыл и отполз в свой угол. Перед тем, как скрыться в тени, он поднял подол грязной рубахи и оголил живот. У бедра нехорошо блеснуло.

За воротами было тихо. Кто-то вытащил рюкзаки и бросил их у стены. Долговязый протянул друзьям паспорта.

— Вы не серчайте, пацаны, — сказал он, улыбаясь, — работа такая.

— Куда все едут? — спросил Егор.

Долговязый многозначительно возвел глаза к небу.

— Режим КТО. Но вы не волнуйтесь, это не у нас.

Скрипнула калитка, друзья остались одни. Ветер лениво шевелил волосы, хотелось курить. Антон достал пачку, там была всего одна сигарета.

— Будешь?

— Кури.

— Ты видел этого придурка в клетке?

— Да.

— Наверное, вор. Он мне тайком из-под рубашки нож показал.

— Быть не может, их же всех шмонают.

— Вот и я так подумал.

 

9

Солнце в зените. Площадь перед кизлярским вокзалом медленно плавилась. В неверной тени домов, в узости грязных переулков сидели и лежали люди. Спасаясь от жары, они старались не шевелиться. Широкие тетки в платках; мужчины с черными глазами, глядящими из-под блинообразных кепок. И дети: смуглые, полуголые. Они молча, почти беззвучно играли с уличным мусором. Пустые пакеты и обрывки этикеток сбивались кучками в переплетениях рук и ног.

— Похоже на поздний тополиный пух, — пробормотал Антон.

— Сейчас бы спички и бах... — кивнул Егор. — Полыхнет от края до края.

— Жаль, пакеты плохо горят.

— Да и воняет.

Антон вошел в здание автовокзала. По полуденному времени здесь было пусто. Высокие потолки, три ряда сидений, маленький телевизор на стене. И неприятный запашок со стороны туалетной двери.

Напротив телевизора сидел высокий старик. Он клевал носом, облокотившись на продолговатую клюку.

— Не подскажете, где кассы?

Старик вздрогнул, но не ответил. Антон тихо матюгнулся и тронул спящего за плечо. Пальцы коснулись ткани грубого пальто, полностью скрывавшего согбенное тело. Странная эта одежда была явно не по сезону.

— Где здесь кассы? — повысил голос Антон.

Пальто шевельнулось. Лица видно не было, все заслонял вертикальный, покрытый неаккуратными заплатами воротник.

— Чего тебе?

— Кассы, — настойчиво повторил Антон.

— Закрыто. — Голос глухой и жесткий.

— Обед?

— Закрыто. Жди.

— Долго?

Старик пробурчал что-то невнятное. Антон понял, что ловить здесь нечего, но все же спросил:

— Когда откроются?

Последние слова повисли в тяжелом, как кисель, воздухе. Антон слышал звук собственного голоса, медленно удаляющегося в сторону настежь открытых дверей. Гласные и согласные ползли параллельно и не складывались в целое. Они вдруг перестали значить что-либо. Они стали ничем.

Дождевые черви пустыни.

Антон сел через два кресла от старика. Потолки больше не казались высокими. Они шипели и ползли вниз. Они хотели его. Они устали ждать. Чтобы продолжать ненавидеть, им нужно было что-то живое и свежее. Сегодня был их день.

Черви пустыни.

Стало трудно дышать. Подступало знакомое удушье. Антон потянулся к рюкзаку, в боковой сетке которого была спасительная бутылка с водой. Рука схватила пустоту. Рюкзак остался снаружи, — к своему ужасу понял Антон. Он вскочил и судорожно дернул воротник футболки. Шея была свободна, но легкие отказывались впитывать воздух. Этот воздух.

Антон бешено вращал глазами, ища выход. Не было ни дверей, ни окон. Только пол и потолок, стремящиеся навстречу друг другу с шамкающим причмокиванием дома престарелых. Антон уже различал сладострастное урчание желудка. Огромного и голодного.

Черви.

Чавканье стало четче и резче. Оно предвкушало. Антон метнулся в сторону и столкнулся с Егором. Друг стоял прямо перед ним. Он был слегка встревожен.

— Почему так долго?

— Я...

Антон несколько раз моргнул. Полдень, автовокзал, запах мочи. Высокий голос дикторши из телевизора. Антон заставил себя проглотить страх и сказал как можно спокойнее:

— Придется подождать. Егор нахмурился.

— Долго?

— Час, не больше.

Они сели на ближайшую лавку. Телевизор изрыгал все громче. Друзья невольно прислушались.

«Гражданский самолет, предположительно малазийский „Боинг“, следовавший в Амстердам, упал в районе населенного пункта Грабово, неподалеку от поселка Снежное, которое позавчера интенсивно бомбили украинские ВВС. Район падения контролируется донецкими ополченцами, однако сведений о жертвах и выживших пока нет».

Друзья переглянулись.

— Что происходит? — спросил Егор.

Антон хотел ответить, но в этот момент старик, который до последнего момента казался спящим, оперся о клюку и встал. Пальто скользнуло по сутулой спине и осело на полу. Высокая фигура заслонила телевизор.

— Чего тебе не ясно, русский? — сказал Черный. — Война началась.

Воротник больше не скрывал лицо. Антон поднял глаза и понял, что человек перед ним совершенно слеп.

март-апрель, 2018
Иркутск
 

Иллюстрация на обложке: Anthony Zinonos