Расскажи мне про Австралию

• Евгений Водолазкин. Брисбен. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2019. — 410 с.

Известно, что Владимир Набоков предлагал студентам оценивать писателя с трех точек зрения: как рассказчика, как учителя и как волшебника. То, что из Евгения Водолазкина получится замечательный рассказчик и учитель, стало понятно после выхода в свет его первых крупных текстов — романов «Соловьев и Ларионов» (2009) и «Лавр» (2012). «Авиатор» (2016) и «Брисбен» (2018) подтверждают и статус волшебника.

Романы Водолазкина — совершенно непохожие, но удивительно созвучные друг другу — устроены таким образом, что их хочется сравнивать лишь между собой. Так, например, Лавр — схимник, мудрец и святой — выяснял отношения с вечностью. Иннокентий Платонов из «Авиатора», человек Серебряного века, очутившийся в Петербурге в 1999 году, старательно вглядывался в прошлое, пытаясь восстановить историю своей жизни. Новая книга в каком-то смысле тоже про время. Только теперь гениальный гитарист Глеб Яновский, главный герой «Брисбена», с тихим отчаянием смотрит в будущее, которое от него стремительно ускользает.

Поначалу кажется, что музыкант Яновский — герой не очень-то выразительный. Впервые читатель встречает его на борту самолета. Подавленный после неудачного концерта, он слегка высокомерно беседует с летящим тем же рейсом писателем Нестором — ни дать ни взять рыцарь печального образа, жизнь и судьба которого настолько экстраординарны, что внимательный биограф сам находит его и предлагает свои услуги. Но мозаика жизни героя (как, к слову, и книга Водолазкина о ней) устроена сложнее, чем этот двухмерный глянцевый снимок. На протяжении всего романа Глебу предстоит сменить множество масок. Он успеет побывать в шкуре киевского школьника, которому вместо вожделенной гитары достается лишь украинская четырехструнная домра. На время бросит музыку и превратится в студента-филолога, увлеченного полифонией в трактовке Бахтина, а затем — и в скромного учителя литературы одной из петербургских школ. Женится на немке Катарине и эмигрирует. И, наконец, вынесет все тяготы положения международной суперзвезды, у которой диагностируют болезнь Паркинсона в расцвете творческих сил.

С появлением в первой главе фигуры писателя роман Водолазкина расслаивается и начинает петься на два голоса. О детстве, проведенном в Киеве, и петербургской юности обстоятельно и местами несколько велеречиво рассказывает Нестор — его книга о Яновском, таким образом, пишется на глазах у читателя. О настоящем повествует сам Глеб. Его заметки жестче и резче. В них концентрируются страсть, испуг, слезы и, конечно, усталость. Из соединения этих текстов и регистров речи рождается история поражения, а не успеха, как можно было бы подумать в начале, — ведь в схватке со смертью никто не выйдет победителем. Это условие герои обговаривают, что называется, на пороге:

Обо мне есть уже несколько книг. По-своему неплохие, но все как-то мимо. Понимания нет.

— Музыкального?

— Скорее, человеческого... Я бы сказал так: нет понимания того, что музыкальное проистекает из человеческого.

Сделав акцент на человеческом, историческое Водолазкин изгоняет на задворки своего романа. Актуальная повестка врывается в повествование как будто бы невзначай. Герой не раз оказывается лицом к лицу с большой историей: в 1991 году в Петербурге, в 2014 — в Киеве — но всякий раз отворачивается от нее. Замершее лицо утопленницы из детства волнует его больше, чем огни Евромайдана. Он вообще частенько демонстрирует отсутствие воли. Его характер работает как линза, сквозь которую автор наблюдает за сложной игрой чувств, связывающих прошлое и будущее. Возможно, одно из главных достоинств этой книги — в простой идее, что даже гений всю жизнь вынужден постоянно балансировать между пустым и важным, мимолетным и вечным.

Музыка — еще одно измерение «Брисбена». Роман требует от читателя умения слушать, замечать нюансы и полутона. Уже на уровне названия (Брисбен — это австралийский город, о котором грезит мать Глеба и куда, конечно же, ни за что не попадет) в нем заложена вполне различимая музыкальность. Конечно, здесь нет места столь же сложной языковой игре, какая стала фирменной особенностью «Лавра», — вкрапления украинского языка работают в «Брисбене» скорее как фонетическое украшение. Но самое любопытное, что текст, зачаровывающий читателя своим звучанием, остается при этом весьма прозаичным. Ясно, что болезнь Паркинсона в данном случае — это тоже музыкальная метафора, расположенная где-то между «тремором» и «тремоло», особый болезненный ритм:

Правая рука, словно искупая допущенную ошибку, исполняет теперь уже не нужное тремоло. Пальцы двигаются с невероятной скоростью. Касаются воображаемых струн. Так ножницы парикмахера, оторвавшись на мгновение от волос, продолжают стричь воздух. Подъезжая к аэропорту имени Шарля де Голля, выстукиваю неудачно сыгранную мелодию на стекле — ничего сложного. Как я мог запнуться на концерте?

Тайна романа Водолазкина в том, что в нем нет ровным счетом ничего экстраординарного. Он напитан простыми эмоциями, из-за чего в нем (как, впрочем, и во всех тонко сделанных произведениях) сквозит ощущение, что автор раз за разом проговаривает какие-то трюизмы. Например, что неизлечимые болезни — даже самые страшные — изводят нас постепенно, но, скорее всего, жить с ними придется дольше, чем без них. Что человек всегда больше истории, каких бы драматичных событий она ни была преисполнена, потому что исторические декорации меняются, а человек — со своим поврежденным телом и ежедневными маленькими разочарованиями — остается. А к смерти, как к слепящему артиста свету сцены, невозможно привыкнуть, хоть в лепешку разбейся.