0
3902
В «Питерских монстрах» — романе в рассказах Веры Сороки — по любимому городу авторки разгуливают мистические существа. Хоть они и вымышленные, любой петербуржец наверняка встречал их, прохаживаясь вдоль Невы или по Литейному проспекту. Писательницы Яна Верзун и Вера Сорока тоже прошлись по городу в поисках монстров и поговорили о мифотворчестве и книжном бестиарии, об особенностях короткой прозы и о жанровой литературе, а также о том, почему нельзя верить во вдохновение.
— Это интервью будут читать те, кто уже знаком с миром «Питерских монстров», и те, кто еще нет. Что бы ты хотела сказать тем и другим? О чем и зачем эта книга?
— Для меня этот текст о дружбе. О такой немного странной (как и все в этом мире) и, возможно, слегка идеализированной. О принятии и нежелании что-либо менять, будь то человек или монстр. Хотя я люблю, когда люди вчитывают свои смыслы. Думаю, это очень хорошо, потому что правильных ответов здесь вообще нет.
Мне кажется, стоит разобраться с этимологией слова «монстр». Мои — вернее, питерские — монстры не относятся к категории когтисто-хвостатых существ из разных ужастиков. Грубо говоря, Чужой с Хищником и Корпорация монстров им не родня. Если угодно, питерских монстров можно называть «другие» или «не люди». Но это придало бы лишней патетики.
Зачем эта книга? И правда хороший вопрос. Чтобы сбежать от реальности, но при этом еще яснее взглянуть на ее.
— В «Питерских монстрах» разработан полноценный мир и настоящий бестиарий. Расскажи о системе выстраивания персонажей: как ты придумывала им имена, есть ли у них прототипы?
— Мне очень нравится создавать уютное пространство. Пусть временами и опасное, но такое, куда хочется сбежать от собственных проблем. Я говорю: здесь зажжем фонарь, здесь поставим шкаф для штук, а там — посадим монстра. Расставляю все по местам, наблюдаю и записываю. Понятно, что прежде всего хорошие герои должны двигать сюжет, но иногда даже лучшим героям сложно существовать в непроработанном мире. Например, в бестиарии есть монстры, которые даже не упоминаются в тексте. Во время редактуры меня спросили про их роль. Я ответила, что они существуют для устойчивости мира.
Что касается конструирования монстров, то мне хотелось создать что-то такое, чего еще не было в официальной и, главное, неофициальной городской мифологии. Замахнулась ли я на создание нового мифа? Возможно, хотя изначально не было такой цели или я ее просто хорошо от себя скрывала.
Вообще, создание монстров началось с Верочки. Мой литературный наставник Евгений Бабушкин предложил написать монстра из себя и своих недостатков. Так получился образ Верочки с ее завистью к таланту.
— У тебя есть любимые и нелюбимые монстры и вообще персонажи в книге?
— Если говорить про любимых монстров, то очень тепло отношусь к Мишурнику. Сама не знаю почему. Оленьку — обыденность — действительно боюсь и именно поэтому считаю, что она получилась убедительной. Точно не знаю, кто из персонажей любимый. В тот или иной момент написания каждый из них становился мне ближе и понятнее. Поэтому даже не могу назвать главного героя.
— А сама бы хотела стать монстром?
— Да, безусловно. И дело даже не в каких-то способностях, которые, как правило, бесполезны в заданной реальности, дело в осмысленности бытия. Монстр рождается монстром и лишен мучительного поиска себя и смысла жизни. Монстр сразу понимает, кто он и зачем. Думаю, это очень экономит душевные силы. Лишает ли чего-то? Возможно. Но люди и монстры не могут существовать с одинаковыми базовыми настройками.
— Почему ты пишешь про Петербург?
“
— Если говорить про создание мифа, то Петербург — самый удобный город. Он сделан из мифа и сам же этот миф воспроизводит. Получается вечный двигатель на сказках и алкоголе. Мне такое подходит.
Если серьезно, то бабушка пережила всю блокаду в Ленинграде, поэтому я чувствую связь с этим городом. С ним сложно, но я точно знаю, что могла бы там жить. Несомненный плюс неместных писателей в том, что они могут разглядеть больше. Выдумать страньше. Поэтому в своем городе я никогда не отказываюсь прокатиться на туристическом автобусе и увидеть все совсем иным.
— Вопрос про твой литературный метод и язык: как ты поняла, что тебе органично писать именно так: ритмизированной прозой с углублением в детали?
— У меня был литературный метод, и я его придерживалась. Кажется, вполне исчерпывающий ответ. Когда познакомилась с Евгением Бабушкиным и его текстами, мой внутренний метроном тут же настроился на его язык. Если у вас есть писательский слух, то вам не устоять перед ритмом Жени. Поэтому первые тексты были неосознанным подражанием.
“
Все последующие рассказы, кстати, тоже написаны ритмизованной прозой. Для меня это идеальный язык коротких текстов. Проблема в том, что роман таким языком не напишешь — это работает только на близкие дистанции. Иначе просто задохнешься. И ладно бы только ты, но и читатель тоже.
Вообще, когда начинала, мне было интересно попробовать все: детектив, автофикшен, сатиру, эротику. Разве что фанфики никогда не писала. Надеюсь, это не звучит как снобизм. Надо бы написать.
— Почему роман в рассказах?
— Все по той же причине — я пока более комфортно чувствую себя в короткой прозе. И это любопытно, ведь она, по сути своей, сложнее. Да, там меньше сюжетных линий и героев, но это не снижает требований к качеству истории. Когда пишешь роман в рассказах, каждая глава не просто глава — это условно законченный текст по всем законам драматургии. Мне это видится хорошим переходом к полноценному роману.
— Считаешь ли ты, что за короткими рассказами будущее?
— Сомневаюсь. Все носятся с клиповым мышлением, но мне кажется, что с текстами это не работает. Получается, что автор старается всеми доступными ему способами подключить читателя к истории и героям, заставить сопереживать. И через десять-пятнадцать страниц все заканчивается. Это не TikTok, где можно просто пролистать дальше. Если текст удался, в сердце у читателя остается пусть маленькая, но дыра. И в случае с рассказом ее невозможно заполнить следующей главой или ожиданием новой книги.
Признаюсь, что и сама предпочту роман сборнику короткой прозы. Но это еще и потому, что я плохо запоминаю имена и названия. Только выучиваю главных героев, а они уже сменились. Спасибо, в жизни и без этого достаточно сложностей.
— А что ты думаешь о жанровой литературе? «Питерские монстры» вписываются в это понятие?
— Не думаю, что в современной прозе можно встретить жанр (жанровую литературу) в чистом виде. Я училась в филологическом классе, но жизнь всегда интересовала больше учебы. Поэтому для меня в среднем есть два жанра — «нравится/трогает» и «не нравится».
Есть стереотипное представление, что жанровая литература про один, максимум два, смысловых пласта. Что там не нужно додумывать — автор сам все скажет. Там, где герою грустно — пишем: «грустно», влюбился — пишем: «бедняга влюбился». Но, если честно, у меня нет страха писать в рамках какого-то жанра.
— В твоем тексте практически отсутствуют приметы современности. Ты сознательно от этого уходила?
— Сначала неосознанно, потом поняла, что телефоны, интернеты и прочие атрибуты действительности в мире вымышленного Петербурга мне мешают. Я не отрицаю их, но и не даю героям чатиться на каждом шагу. Хочется какого-то безвременья. Очень может быть, что этого хочется мне в реальной жизни, поэтому и отнимаю гаджеты у персонажей. Я не пишу в вечность, но мне хочется, чтобы текст воспринимался так же и лет через десять. Понятно, что катастрофически сложно не устаревать, но это не мешает примерно всем к этому стремиться. И коль скоро все циклично, то у «Монстров» будет шанс на одном из литературных витков снова встретить своего читателя.
— Что ты думаешь по поводу сакрализации творчества? Это дар свыше или опыт, можно ли научиться писать? Существует ли вдохновение?
— Я в целом очень плохо отношусь к сакрализации чего угодно. Есть подозрение, что людям вообще стоит быть проще. Точно верю в читательский опыт, в миллионы знаков, которые нужно выписать из себя, пока не получится что-то приемлемое. И еще верю в жизнь. В жизнь, которая должна происходить с писателем, потому что сложно создавать, ничего не чувствуя и не переживая. На мой взгляд, воображение ограничено, и, чтобы его подкармливать, нужно испытывать разнообразный опыт.
Во вдохновение не верю. Это все мифы и легенды Древней Греции. Я верю в работоспособность и творческую зависть, которая толкает на невероятные подвиги.
— Если выбирать, во что переработать «Монстров» — это было бы кино или сериал?
— Компьютерная игра. Совершенно точно.
Я работала на площадке и довольно неплохо представляю съемочный процесс. Понимаю, что от книги может остаться критически мало. Поэтому не склонна доверять людям вообще и в вопросе адаптации текста в частности. А вот геймдев вполне может справиться. Там гораздо больше свободы для смыслов и идей.
Когда была увлечена разработкой игр, даже перерабатывала свой рассказ «Питерская одиссея» в визуальную новеллу. Дописала некоторые ответвления, чтобы сделать реальный, а не номинальный выбор сюжетных линий. Получилась довольно симпатичная штука. Если совсем по-честному ответить на поставленный вопрос, то я бы выбрала сериал. Думаю, это более логичная форма для романа в рассказах.
— На петербургской презентации в Зингере ты часто упоминала эскапизм. Что эскапизм для тебя?
— Очень может быть, что это не просто побег от реальности. Это во многом попытка побега от себя. И, как правило, она не ограничивается книгами. У меня в острой форме она была связана с переездом в другую страну. Разумеется, не помогло, но это уже другая история.
“
На мой вкус, все условно-развлекательное чтение про эскапизм. А трудное и больное, наоборот, — про возвращение к реальности и к себе. Кстати, мне кажется, что писательство — тоже про эскапизм. Конечно, про разборки с собственной головой, но еще — про возможность создать для себя и других мир, в который можно сбежать.
— Блиц. Три любимых места в Петербурге?
— Любимого места в Петербурге нет — я за то, чтобы город каждый раз сам показывал интересное. Могу назвать три любимых бара (хотя все очень переменчиво) — YVE, «Кабинет» и «Хромой синий кот».
— Три любимых книги?
— «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли, «Задверье» Нила Геймана, «Пьяные птицы, веселые волки» Евгения Бабушкина.
— Три лучших сосиски в тесте, которые ты когда-либо ела?
— Школьная столовая — там и тогда ты всегда голоден, «Люди любят хлеб», беляшная у главного корпуса Политеха (Омск).
— И последнее — в чем счастье?
— В неспешности. Сейчас — в роскоши не спешить. Локально — на автобус и глобально — по жизни.
Фото на обложке: из личного архива Веры Сороки
войдите или зарегистрируйтесь