Линор Горалик: коллекция рецензий

О первом прозаическом романе Линор Горалик, написанном не в соавторстве, — тексте с необычным названием «Все, способные дышать дыхание» — отзывов пока не много, но все они очень личные. Мы решили поэкспериментировать с форматом и собрали критиков за воображаемым круглым столом для камерной беседы об этой непростой книге.

Илья Данишевский, «Сноб»
Полина Бояркина, «Прочтение»
Аглая Набатникова, «Горький»
Игорь Гулин, «Коммерсантъ Weekend»
Лиза Биргер, «Такие дела»
Арина Буковская, «Профиль»
Сергей Сдобнов, The Village
Аня Колесникова, «Литературно»

Илья Данишевский: Мне хотелось бы сказать несколько слов об обстоятельствах, в которых оказались герои. Незадолго до изложенных <…> событий в Израиле произошел асон; слово это на иврите означает катастрофу, трагедию.

Полина Бояркина: Место действия ограничено территорией Израиля, потому что в других странах проявились только те или иные признаки асона, а там — все и сразу. Обрушились дома, погибли люди, те, кто выжил, больны радужной болезнью, из пустыни приходят слоистые бури — они обдирают плоть до костей и заставляют испытывать стыд и позор за свое существование — «буша-вэ-хирпа» на иврите. А главное — заговорили животные. Заговорили как люди, но не стали думать и вести себя как люди — запомните это перед прочтением и держите в голове на протяжении всего текста.

Аглая Набатникова: Теперь собаки, кошки, еноты, лошади, слоны, жирафы и муравьи — все это полноправные члены общества, точнее, пока их за людей никто не считает, но к говорящим «братьям меньшим» только начинают привыкать.

Игорь Гулин: Те, кого раньше можно было воспринимать как фон, теперь заявляют о своих желаниях и правах. Каждый человек оказывается перед выбором, что ему делать с этими непрошеными собеседниками в и без того разрушающемся мире. 

Лиза Биргер: Израиль <…> немедленно переорганизуется: все расселяются по лагерям, всем бадшабам, то есть говорящим животным, полагается учет и паек, всякая живность тут же пристраивается к делу, любой землеройке сплетут фенечку на шею, любую гребнепалую ящерицу оберегут, их и осталось-то всего четыре, а в Израиле сирот не бывает. Собственно и само название «Все, способные дышать дыхание» — это намек на такую попытку систематизации, вроде той, что весь мир разделился по-новому, на дышащих и не дышащих.

Арина Буковская: В условиях голода, дефицита лекарств, эпидемии, разрушенных городов и прочих бед людям приходится не только спасаться самим, но и решать, будут ли они спасать животных, которых миллионы. Кошки, лошади, еноты, дикобразы, зебры, слоны — на страницах этой книги они говорят, говорят, говорят. В сущности, весь роман – бесконечное многоголосье, раздробленная реальность, показанная глазами десятков самых разных существ, и из этого складывается особенная, очень специфическая картина мира.

Аглая Набатникова: Форма здесь самоценна, она — вещь в себе и живет своей жизнью. Иногда проза становится пьесой, иногда пьеса делится на два столбца на одной странице — как полиэкран в видео. Монтаж сознаний превращается в гипнотизирующий узор. Или, скажем, в тексте могут повторяться действия и слова, чтобы сымитировать взгляд близнецов. Здесь есть эффект погружения, трансцендентной медитации, но остро не хватает ясности и хоть какой-то системы. Чтобы представить выжимку сведений — что-где-когда, — мне пришлось подключать логическое мышление, вылавливать детали, утопленные в прямой речи, в сносках (которые тут тоже — отдельная форма выражения). И я до сих пор не уверена, что поняла правильно.

Лиза Биргер: Это такой роман, в котором ты не всегда понимаешь, что именно происходит, но все время что-то неприятное чувствуешь. Например, те самые страх и стыд, или, словами романа, «толстый слой чувства вины, какое теперь полагается иметь порядочным людям». 

Полина Бояркина: Конечно, если речь заходит о катастрофе, связанной с народом Израиля, невозможно не подумать о другой, случившейся в прошлом веке. Если во время шоа (это слово также переводится с иврита как «катастрофа») были предприняты все усилия к тому, чтобы исключить из общества (и вообще уничтожить) определенную группу людей, то после асона должно происходить ровно обратное — новообразовавшуюся группу батшабов (сокращенное «бааль дибур шэ-эйно бен адам» на иврите — «обладатель речи, не являющийся человеком»), заговоривших на людском языке животных, необходимо в общество включить, легитимизировать их существование. И если шоа несомненно была про ненависть, то асон, по задумке автора, про любовь, точнее, про умение найти в себе эту любовь — к тому, кто так или иначе от нас отличается.

Сергей Сдобнов: Раньше нас от других живых организмов отличала речь, возможность смеяться, устройство генов и нервной системы. Но в романе Горалик границы между человеческим и нечеловеческим опытом стираются. Из диалогов героев сразу нельзя понять, кто говорит — зверь, который научился выражать себя словами, или человек, осознающий себя лишь частью большого живого мира.

Горалик задает другой вопрос: кто и на что имеет право в обществе, в котором человеку становится стыдно за собственное существование, а зверям тяжело осознавать в себе новые возможности? По сути, «Все, способные дышать дыхание» — художественно-этический эксперимент. Если Мария Степанова препарировала память, показывая ее иллюзорность и нашу от нее зависимость, то Горалик предлагает читателю познакомиться поближе с основной проблемой 2019-го и последующих лет — коммуникацией всех со всеми.

Аглая Набатникова:  Думаю, в романе есть стремление художественно осмыслить предчувствие передела мира, и передела не столько территориального, сколько передела его законов. Подспудно чувствуется запрос на пересмотр понятия гуманности, исходя из того, что мир лежит во зле и что все умные люди это понимают.

Игорь Гулин: Автор говорит, что главный герой ее книги — эмпатия. Это может отпугнуть, показаться нравоучительным. Однако важная особенность текстов Горалик — они никогда не претендуют на интеллектуальное или этическое превосходство. Наоборот, каждая загадка и каждая боль в них становится общей, разделяется.

Полина Бояркина: Проблема эмпатии становится все более и более актуальной в мире, где люди каждый день публично учатся говорить о своих переживаниях и травмах — и часто в ответ на откровение получают смачный плевок в раскрытую душу. В мире, где люди поголовно по этическим соображениям перестают есть животных. Где, наконец-то, неприличным становится говорить: «Сам виноват». В романе понять необходимо не привычного Другого, за которым всегда кроется отраженный от собственного Я человеческий облик, но Другого максимально отличного, похожего на тебя лишь потому, что оба вы умеете дышать. Причем совершить этот акт понимания необходимо не только героям, но и читателю.

Лиза Биргер: Но удивительнее всего, как эта довольно мучительная, неуютно устроенная книга оказывается про «нас». …«Мы» — это те, кто стремится к добру, хотел бы быть хорошим, испытывает мучительный стыд за то, какой он на самом деле. Роман Линор Горалик позволяет увидеть этот собственный стыд, встать перед ним и, возможно, даже победить — просто потому что нас много, это общее и на этой карусели страданий никто не катается в одиночку.

Аня Колесникова: «Смертельно страшно и смертельно красиво» в романе Горалик, текст этот — эффективный способ надолго раскрыть сердечную чакру.

 

Фото на обложке: Ольга Паволга