Я/Мы — продукты питания

• Агустина Бастеррика. Особое мясо / пер. с исп. В. Правосудова. — СПб.: Поляндрия No Age, 2020. — 287 с.

«Они делают пищу из людей, а дальше начнут разводить нас как домашний скот», — роковая фраза, знакомая всем, кто смотрел «Зеленый сойлент» Ричарда Флейшера —вольную экранизацию романа Гарри Гаррисона «Подвиньтесь! Подвиньтесь!». В этом фильме 1973 года пронырливый сыщик обнаруживает тошнотворную правду: чтобы справиться с голодом на истощенной и перенаселенной планете, мировая корпорация тайно производит еду из умерших граждан. Открытый финал лишь предполагает дальнейшее распространение людоедства, и там, где режиссер оставляет зловещее многоточие, спустя сорок лет появляется антиутопия Агустины Бастеррики «Особое мясо» (в оригинале Cadaver exquisito— «Изысканный труп»). Аргентинская писательница до шокирующих мелочей развивает тему легального каннибализма и явно опирается на идеи «Зеленого сойлента» — недаром в ее версии будущего этот фильм запрещен.

Воображаемый мир Бастеррики — мир обыденного насилия. Всех животных поразил вирус, смертельно опасный для человека, поэтому инфицированных существ пришлось массово истребить. Как итог — плотоядным землянам нечего есть, дефицит белковой пищи восполнить нечем, и одобренная антропофагия стремительно становится центром новой экономики и новой морали. На черном рынке по дешевке можно купить раскромсанные тела нищих и маргиналов, а для обеспеченного населения на фабриках производят «особое мясо» — людей, выращенных в питомниках. Чтобы предельно дегуманизировать «продуктовый скот», всем особям при рождении удаляют голосовые связки и выжигают на лбу товарный знак. При этом слово «каннибализм» запрещено властями, ведь по их заверению между разумной личностью и «особым мясом» нет ничего общего.

Поначалу писательница воплощает расхожие формулы типичной антиутопии, и роман, несмотря на убийственные подробности про обработку и разделку умерщвленных тел, все-таки выстраивается по знакомым правилам игры. Общество разделено на пожирателей и пожираемых, обозначены нормы поведения и запреты в языке, и даже героем становится среднестатистический представитель Системы, который вдруг начинает сомневаться в существующих порядках.

Маркос Техо — заместитель директора крупного мясокомбината — прекращает есть мясо после смерти маленького сына и ухода жены. Семейная трагедия выводит мужчину из обыденного восприятия жизни, а уже окончательно привычный быт трещит по швам, когда Маркос получает в подарок от бизнесмена женскую особь из питомника и нарушает главное табу — проявляет к жертве симпатию. Дальнейшее раскрытие героя подорвет жанровые конвенции: произойдет сдвиг от протоптанных сценарных дорожек в сторону неожиданного и убойного (во всех смыслах) финала.

Обычно в классических антиутопиях Система жестоко наказывает отступников, а в современных янг-эдалт вариациях персонажам удается хотя бы ослабить авторитет угнетателей. Бастеррика игнорирует эти решения и выбирает нечто другое, последовательно высвечивая в характере Маркоса темные пятна. Мужчина убежден, что трудится на ненавистной работе, чтобы содержать больного отца, но при этом наблюдает за каждодневным убийством «особого мяса» с какой-то отстраненной усталостью. Да, он трепетно вспоминает жизнь до каннибализма и гуляет по заброшенному зоопарку, но его ностальгия — это тоска по увиденным в детстве животным, сидящим в клетках. Он не верит в опасность вируса, убежден в заговоре властей и радостно играет с найденными щенятами, но даже не пытается защитить их от мальчишек-живодеров. Перед нами не бунтарь и не фрондер, а скептичный эгоцентрик, истинный сын равнодушного времени, пусть и с менее выраженными людоедскими замашками. Разумеется, его забота о подаренной женской особи тоже будет продиктована эгоистичными мотивами.

Он помнит, каким важным ему казалось соблюдение всех правил и нормативов, и где-то в одном из самых дальних и скрытых уголков своего разума он хранит чувство благодарности событиям Перехода за свою новую работу, за возможность оказаться частью этого исторического процесса, за право продумывать и составлять те правила, соблюдать которые людям придется долгие-долгие годы — даже после того, как он сам покинет этот мир. Когда-то он сам так и говорил, что принятые с моей помощью законы — «это мое наследство, мой след на этой земле». Когда-то ему и в голову не могло прийти, что он будет нарушать те законы, в работе над которыми принимал самое непосредственное участие.

Изображая инфраструктуру плотоядного общества, писательница с дотошностью описывает устройство питомников, кожевенной фабрики, мясобойни, охотничьего хозяйства. Автоматизированное насилие, поставленное на поток, выглядит как нечто рутинное — мясники будто не разделывают сородичей, а монотонно разбирают неодушевленный конструктор:

Один из рабочих берет голову и относит на отдельно стоящий стол. Там он вынимает из глазниц глаза и кладет их на поднос под табличкой «Глаза». Открыв голове рот, он вырезает язык и кладет его на поднос под табличкой «Языки». Затем он отрезает уши и кладет их на поднос под табличкой «Уши». Орудуя долотом и молотком, он наносит ряд аккуратных ударов по кругу в нижней части головы. Отколов по намеченному контуру часть черепа, он так же осторожно вынимает мозг и кладет его на поднос с надписью «Мозги».

Основной авторский прием элементарен донельзя и в некоторой степени манипулятивен — поставить человека на место убиваемых в промышленных масштабах животных, чтобы эпатировать восприимчивую аудиторию. И когда узнаешь, что Агустина Бастеррика — убежденная вегетарианка, совсем не удивляешься ее художественному решению. Но вряд ли фанатичные мясоеды (наверняка такие найдутся) смогут обвинить писательницу в популяризации растительного питания — в романе нет проповеднических интонаций и какого-либо морализаторства. Особенность книги вообще в другом — она будто выводит тему каннибализма из автоматизма культурного восприятия, выпячивает ее чудовищность и мерзость.

В современном искусстве людоедство частенько эстетизируется (преимущественно в кино — от экранных воплощений Ганнибала Лектера до «Неонового демона» Николаса Рефна), и «Особое мясо» своими натуралистичными пассажами нейтрализует всю постмодернистскую игру вокруг антропофагии, смывает популярный кинолоск потоком выпущенной крови. Впрочем, постраничная жесть этой антиутопии едва ли кого-нибудь травмирует, оставаясь понятным художественным приемом. Как сказал живой классик русской литературы Владимир Сорокин, «это просто буквы на бумаге».

Через некоторое время люди ко всему привыкли. Всплыли старые названия частей туши, применявшиеся при разделке свиней. Кисти рук стали «передними лапками», а потом и «ладошками»; «задними лапками» называли ноги. Эти ласкательные названия помогали преодолеть страх. Маркетологи это заметили, и новые каталоги составлялись уже с использованием таких убаюкивающих терминов.

В этом сбрендившем мире, где человек человеку стейк, нетрудно разглядеть гиперболизированную версию капиталистического общества. Бастеррика воображает вполне логичную эволюцию аморального потребления в условиях промышленного кризиса: чиновники и бизнесмены, которые и в обычной жизни эксплуатируют лишенных голоса людей, начинают пожирать их на самом деле. Вдобавок в книгу заложен провокационный выпад, особенно актуальный для земляков Бастеррики: основные события происходят в Аргентине, чья культура неразрывно связана с мясоедением, — эта страна входит в число лидеров по потреблению говядины. Учитывая такой контекст, стремительное обращение соотечественников в каннибалов воспринимается как черный юмор писательницы-вегетарианки.

В сущности, все антиутопии так или иначе рассказывают о людоедстве — о реальном или символическом пожирании индивида Системой. И «Особое мясо», безусловно, одна из по-настоящему кровожадных, беспросветных историй в своем жанре. Загвоздка в том, что основные идеи и приемы этого романа уже были воплощены в литературе и гастрономический текст Бастеррики не так уж оригинален. Речь не о романе Энтони Бёрджесса «Вожделеющее семя» — вероятно, самой первой антиутопии на тему легального каннибализма (где людей закатывают в консервы, чтобы решить проблему перенаселения), а о книге Джозефа Д’Лейси «Мясо», изданной двенадцать лет назад. Там в будущем тоже нечего есть, привилегированные типы также выращивают несчастных собратьев на убой, дегуманизируя их и называя избранным «скотом», и если кто-то из граждан нарушит закон и проявит к «пище» несъедобный интерес, то обязательно будет переработан на фарш. Описывая процессы фабричного убийства и последующие этапы расчленения, автор ничуть не уступает пассажам Бастеррики и местами даже перегибает палку.

Но вопреки идейному сходству романы кардинально различаются в сценарном плане и сюжетных поворотах. У американского писателя в итоге получился полный трэш с хэппи-эндом, где всех спасает вегетарианец, питающийся солнцем, а Бастеррика написала компактный и угнетающий триллер. Поэтому при всей вторичности декораций лучшую драму в итоге выдала создательница «Особого мяса». Вполне убедительное произведение, чтобы окончательно закрыть тему узаконенного каннибализма в антиутопиях. Эта жанровая ветвь себя полностью исчерпала.