Путь к свету

• Александр Стесин. Нью-Йоркский обход. — М.: Новое литературное обозрение, 2019. — 288 с.

«Поэт в России — больше, чем поэт» — так было и будет всегда. Но русская «Википедия» сурово чеканит: «Александр Стесин — поэт» — и точка. В следующей фразе — информация о том, что с 1990 года он живет в США.

Стесин же, как ни банально, опять — больше чем поэт, он — кандидат медицинских наук, работает врачом-онкологом, а сейчас в издательстве НЛО выпустил новую книгу — сборник эссе о своей работе врачом. Ожидая едва ли не дневниковых заметок, сразу стоит заметить — в самом начале автор в сноске предупреждает: «Хотя в основу этой книги легли реальные события, не следует воспринимать ее как документальную прозу. Все имена, за исключением имени автора, вымышленные». Об этом приходится напоминать себе каждую страницу, но все равно ничего с этим не выходит, дистанция между реальностью и художественным вымыслом по ощущениям не увеличивается, а только наоборот — сокращается.

«Нью-Йоркский обход» начинается с Бронкса («если ты живешь в Южном Бронксе, тебе незачем смотреть боевики»). Здесь у каждого второго депрессия, суицидальные мысли, ножевые, СПИД, гепатит, каждый третий — наркоман. Мы начинаем это путешествие с врачом, у кого еще мало опыта, и он с безжалостной иронией рассказывает истории о своих ошибках, совершенно — и по-медицински — хладнокровный к собственной глупости. Больницы, в которых он набивает руку, — места, куда привозят бандитов и бродяг, здесь условия таковы, что выйти покурить в ночь через черный ход чревато нападением местных наркоманов с ножом, здесь пытаются спасать жизни и делают это, пусть специалисты и оставляют желать лучшего. Прекрасное начало карьерной лестницы — и молодой врач исправно по ней восходит.

Дальше — стихотворный Бруклин («здесь на койке больничной кончается некто, и свет упрощается в нем, перевернутым кажется днищем»). В промежутках между главами-этажами Стесин-поэт не обходится без стихотворений, которые размежевывают прозу Стесина-писателя о жизни Стесина-врача, воссоздают гул коридоров, мигание ламп, холод болезней, пустоту ночных этажей, одиночество больничных палат. Дальше герой движется прозаически — но, однако, видно: язык «Обхода» — безусловно, в первую очередь, язык поэта, во вторую — философа. Он размышляет о памяти, жизни, религии, вере — чем дальше, тем глубже; очевидная смена оптики, внимание к деталям, из которых сплетается полотно реальности:

Некогда бездонное водохранилище памяти выглядит теперь, как лужа на третий день после дождя: у кромки темной воды все еще блестит бензиновая радуга или виднеется вафельный след от шины грузовика, но пенопластовые фрегаты уже не пускаются в дальнее плаванье. Скоро этот водоем высохнет до конца...

Далее — Квинс, где между поездками с работы до дома герой слушает бесконечного Пруста, описывая окружающих себя людей, не обходится и без книжных сравнений: один регулярно «занимается маниловщиной», другая похожа на «тургеневскую барышню», третий — на прустовского доктора Катара, четвертый — «прямо Иван Карамазов». Начальник — «диккенсовский Уэммик», и после — корпящий над наукой и врачеванием денно и нощно, уже «Одиссей», жена которого растит детей в одиночестве (и как бы ее терпение не «пенелопнуло», не без иронии замечает Стесин).

Стоит обратить внимание — если поначалу у героя нет ни уверенности, ни внушительного опыта, ни, кажется, веры как таковой, продираясь через больничные тернии, его «Нью-Йоркский обход» продолжается и влечет его выше. Он умнеет, взрослеет, обзаводится супругой, обрастает артериями коллег и венами полезных контактов, становится тем, чей телефон выпрашивают пациенты, и тем, кому они звонят ночью. В некоторых случаях герой отстраняется, пересказывая очередную историю пациента, чьи родные убеждены, что рак можно вылечить, убрав из рациона сахар, — «вылечите мне моего сына, у него скоро экзамены»; неэмоциональная история чужой глупости, приводящая к совершенно реальной — тоже чужой — смерти. Здесь уже нет никакой патетики, плаща супергероя (хотя все же, кажется, в какой-то момент этот врач попытается его надеть) — в некоторых случаях это бесполезно. Есть реальная болезнь, алгоритм действий, но это все совершенно не работает против чужого подорожника, сока алоэ и уверений женщины с дипломом потомственной колдуньи.

Герой замечает, что повзрослел — и совсем не потому, что он врач и у него есть дочь, а потому, что он действительно изменился, он — «док», его пациенты — дети и взрослые, с саркомой Юинга, с метастазами, лимфоузлами, раком поджелудочной железы. Он будто не верит ни в какие высшие силы —на замечание одного из пациентов о том, что вера — умение прощать Аллаху, подумает — «не кажется правдой». После случится Вудсайд, Флэтбуш, Гарлем — а потом, совершенно неожиданно в пику Нью-Йорку — «Нью-Дели». И вот удивительно — в определенном смысле проза Стесина здесь звучит едва ли не синонимично писателю-маринисту Виктору Конецкому, капитану дальнего плавания, сочинявшему, но скорее списывавшему из жизни свои морские истории.Будничная проза жизни, производственный рассказ, философия бывалого (но не сразу) морского волка, и неважно, где это место действия — в больничных ли коридорах или в море (судна, впрочем, есть и там, и там).

И не только потому кажется похожим: герой у Стесина вновь, как и в предыдущих сборниках, путешественник, познающий чужую культуру, старательно пытающийся выучить другой язык, с любопытством едва ли не ребенка изучающий чужие традиции и приметы. Бронкс — испанский язык, привычки, опыт, Квинс — «корейский анклав», начиная национальной кухней и заканчивая оперой (эти истории в какой-то момент напомнят то ли «Скорую помощь», то ли «Доктора Хауса»), Дели — целый новый мир, другая планета. В какой-то момент вся эта спираль путешествий напомнит не просто очередную карьерную лестницу или даже типичный «роман взросления» — но путь из тьмы, восхождение по метафорической лестнице туда, где есть свет и высшее знание. В своей финальной точке «Обхода», в Дели, Стесин записывает:

Кажется, основной вопрос, на который должен ответить ученик восточной философии, хорошо известен: готов ли ты принять буддистскую и отчасти индуистскую точку зрения, что наш мир — бессмысленный цикл страданий, из которого нужно как можно скорее высвободиться; что единственная цель — избавление от эгоистической природы сознания? Все мы суть одно, такова формула вселенской любви, но это какая-то абстрактная, аутистичная любовь к человечеству, отрицающая конкретную любовь к конкретным людям. И еще это — точка зрения здорового человека, который волен теоретизировать о жизни, не цепляясь за нее из последних сил. Имперсонализм безжалостен, неутешителен. Или наоборот — он и есть единственно возможное утешение?

Во что верить, каждый день имея дело с физиологической границей между жизнью и смертью, о чем размышляет повзрослевший в этих реальностях врач, о чем нельзя не подумать — и что делать с этим знанием. Ответ для Стесина очевидный и единственно верный — и потому еще «Обход» выглядит куда более личным откровением, чем предыдущие сборники, борт-журналом капитана, увидевшего впереди ту самую сушу, к которой плыл сорок лет.

В каком-то смысле, хороший поэт, как и писатель, занимается врачеванием — не тела, но, пожалуй, души. Про Александра Стесина в этом плане можно ничего и не говорить — только надеяться на то, что его писательский обход не закончен, а только начинается.