Прочь из советского Вавилона

• Максим Д. Шраер. Бегство. Документальный роман. — М.: Три квадрата, 2019. — 367 с.

Автобиографический роман Максима Шраера «Бегство» повествует о первых двадцати годах жизни писателя, девять из которых его семья провела в отказе, ожидая возможности эмигрировать из Советского Союза в США. Эта книга — приквел к другому мемуарному роману автора «В ожидании Америки», изданному в 2007 году.

Вальтер Беньямин писал: «Память не инструмент для изучения прошлого, а его подмостки. Она — среда прожитого, как земля — среда, в которой погребены мертвые города. Тот, кто стремится приблизиться к своему погребенному прошлому, должен вести себя как кладоискатель». «Бегство» — опыт такого обращения к прошлому, извлечения его сокровищ из недр памяти и попытка взглянуть на них при солнечном свете.

Писатель рассматривает частную жизнь в позднем советском периоде сквозь призму ценностей и ключевых тем демократического гражданского общества: равноправия, свободы слова, многообразия и социальной интеграции (diversity and inclusion), женского политического активизма. Книга была написана по-английски в США, стране, где Максим Шраер провел более половины жизни, и переведена на русский язык Верой Полищук и самим автором. Временная, географическая, языковая и культурная дистанции помогают упорядочить и осмыслить прошлое, становясь орудием кладоискателя.

Как писал Александр Эткинд в книге «Кривое горе», «для того чтобы хранить память о прошлом, не нужно разделять его странные представления; важнее, скорее, обратное — умение почувствовать странность прошлого, его отличие от настоящего». Роман Максима Шраера остраняет прошлое на глазах у читателя и показывает, насколько фантастической, парадоксальной и аномальной была хорошо знакомая и привычная для нас советская действительность.

Оригинальное название книги — Leaving Russia («Покидая Россию»), однако для издания текста на русском языке было выбрано другое заглавие — «Бегство». В нем уже нет ностальгии, идея постепенного спланированного отъезда и прощания со страной сменилась поспешным и тайным побегом из места заключения, разрывом и изгнанием, «яростью воспоминаний», практически как в стихах Эдуарда Багрицкого:

— Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи! —
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!

Отъезд героев не является главным предметом повествования, а, скорее, его рамкой — с отъезда начинается и им же заканчивается текст. Центральная тема книги — не событие бегства, а многолетнее пребывание взаперти. Создается впечатление, что сама жизнь в Советском Союзе была бегством — и летние поездки в Пярну, и стажировка в больнице, и отказническая деятельность, и учеба на факультете почвоведения, и выход из комсомольской организации. Двойная жизнь, которую ведут герои, — форма эскапизма, уход во внутреннюю эмиграцию при невозможности эмиграции внешней, реальной. Неслучайно отец повествователя считает отказников иностранными специалистами, насильно задержанными во враждебном государстве. Герои празднуют Пурим, «праздник избавления от смерти, праздник спасения и выживания» и связывают свои собственные судьбы с вавилонским пленением евреев.

Жизнь в отказе воспринимается как символическая смерть. Когда отца автора Давида Шраера-Петрова перестают печатать, издателям говорят, что он умер. Перед отъездом из Советского Союза однокурсники провожают героя так, словно он «уходил навсегда, уходил в мир иной». Бегство из советского Вавилона — победа жизни над смертью.

Культуру советских евреев принято называть «тонкой» или «деградирующей» в противопоставление полноценной и духовно насыщенной культуре евреев, которые не подвергались антисемитизму и могли свободно выражать свою идентичность. Книга Максима Шраера показывает ходульность этих категорий и неуместность подобного разделения в целом. Трагический опыт угнетения, противостояния, самопожертвования и борьбы за выживание парадоксальным образом приобщил советских евреев к культуре их предков. В этом контексте слова американского раввина: «Ну, мы теперь из вас вырастим настоящего еврея», — звучат по меньшей мере нелепо.

Ключевыми аспектами идентичности группы становятся не знание иврита, соблюдение ритуалов, а «более широкие духовные пути», коллективный опыт, душевный порыв и прорыв, например, внезапное желание спеть молитву у костра во время студенческой экспедиции и невозможность пойти на компромисс с враждебным обществом. В этом контексте интересно то, как автор интерпретирует значение слова «отказ» и «отказники»: это люди, которым отказали в выезде из страны и которые сами отказываются быть частью советской системы.

Как пишет автор, «акт воспоминания, реконструкции прошлого сам по себе не залечивает раны», творчество не исцеляет повествователя, не облегчает его «бремя тяжких воспоминаний», но помогает переосмыслить индивидуальный путь в контексте коллективного опыта. Это сложная и трогательная личная история, в которую вплетены отрывки из дневников, стихи и фотографии, и в то же время — роман-свидетельство, роман-документ.

Галина Юзефович, отмечая тенденцию обращения к советскому прошлому в современных русских романах, справедливо заметила, что «в ситуации, когда осмысление и, пользуясь жаргоном психотерапии, интеграция травмы XX века вынесены за рамки общенациональной повестки, именно литература откликается на тот самый неоднократно уже упомянутый ипполиттэновский „зов народа, погребенного под землей“».

Книга Максима Шраера — не разоблачение, не сведение счетов, не поиск правых и виноватых, а путь кладоискателя, который находит в хаотичном и несправедливом прошлом смысл и истинные духовные сокровища. Повествователь задается вопросом, на который не находит ответа:

Не потому ли я пережил самую лучшую дружбу в неправильном месте в правильное время, чтобы потом с нежностью вспоминать время, пусть даже забывая о месте?

И хотя в «Бегстве» нет места ностальгии, эта книга рассказывает в первую очередь о семье и счастливом детстве, любви, юности и даже о провинциальной России, которую герою «уже не суждено разлюбить».