Музей быта

• Елена Катишонок. Счастливый Феликс. — М.: Время, 2018. — 192 с.

Садиться за этот текст через неделю после прочтения сборника оказалось плохой идеей — и вовсе не потому что дистанция слишком мала для объективной оценки. Наоборот: частицы хаоса расползлись и перестали поддаваться вообще какому бы то ни было анализу, стерлись, не оставив даже общей эмоции — ни тоски, ни радости узнавания.

При этом главный роман Елены Катишонок — избежать сравнения нельзя — врезался в память каждым словом, и прочитав его в год издания, даже теперь можно писать о нем сколь угодно подробно, не поворачивая головы к книжной полке.

Почему так? Почему одна вещь автора стоит прочно без единого гвоздя, легкая и почти гениальная — а другая сыпется даже не на отдельные кирпичики, а просто в прах?

На то, кажется, есть несколько причин.

Елена Катишонок потрясающе управляет вещным миром. Каждая деталь — ших-ших веничек, пфефферкухены, серая мочалка на тесемках, асфальтовые мокрые галоши — обрисована резко и выпукло. И расставлять эти акценты она умеет по местам, как в любимом доме — сюда вазочку, сюда салфеточку. Показывает все эти экспонаты музея быта автор в том темпе, который считает нужным, и этих разгонов-замедлений даже не замечаешь, череду коридоров и комнат проходишь так, как угодно хозяину, сдающему квартиру внаем.

Прожив на свете восемьдесят три года, Софа была равнодушна к прошлому и не проявляла любопытства к будущему. У нее не было вечного атрибута и свидетеля прожитой жизни — плюшевого или дерматинового альбома с фотографиями, которым старики горделиво пытают каждого свежего гостя: «А вот это...» Бесполезно коситься на часы — все равно хозяева осторожно подвинут вашу чашку, чтобы перевернуть страницу и продолжить рассказ. Это может быть не альбом, а распухший конверт или жестяная коробка, и гость может заинтересоваться, что там на крышке написано, после чего придется выслушать историю, какой замечательный шоколад производила фабрика, которой давно нет, сейчас вы такого шоколада ни за какие деньги не найдете. Но самое главное будет под крышкой, когда вулкан спрессованных карточек оживет, извергнувшись на стол и на колени.

В «Когда уходит человек» эта способность получила гениальное воплощение: дом-роман был населен всем лучшим сразу, а благодаря смене эпох (в ней, собственно, и заключался сюжет книги) можно было выбрать то, что понравится у каждой. Человек действительно уходил, а вещи оставались. Одна беда — кажется, Катишонок так и осталась в пространстве домов-домиков-домишек, в которых единственным событием может стать перемена мест слагаемых.

Рассказ же так устроить невозможно.

Звенья цепочки должно скреплять событие, а саму цепочку хорошо бы уложить красивым узором. Иными словами, нужны какие-никакие сюжет и композиция. Без них же получается, что ни один из десяти текстов сборника нельзя пересказать никак, кроме: была несчастная школьница, был заботливый муж, был странный город.

А еще одна девочка подарила маме бусы.
А другая, постарше, влюбилась в инженера с большими усами.
А третья, совсем взрослая, рыдает в такси из-за смазливого паренька.

Ну и что, ну и что, ну и что?

Куклу можно было причесывать, носить на руках — и снова заворачивать в платок, а больше с ней делать было нечего, потому что как ее зовут, знала только мама. Скорее бы она из своего Курорта приехала. Мама, наверное, каждый день гоголь-моголь пьет, потому что в Курорте много куриц. И цаца с творческой жилкой тоже пьет. Курицы там везде, и цыплята тоже, вот такие, только без шляп и тросточек, а живые. Можно взять цыпленка и поиграть немножко, пока бабушки нету, он ведь сам упал. Можно завернуть его в платок вместе с маминой куклой, у цыпленка ведь тоже нет имени, он просто цыпленок. Увидев его в первый раз, Шкода сразу придумала имя: Христос Воскрес, но бабушка Матрена рассердилась и не позволила.

Взять хотя бы самый сильный текст, последний в сборнике — повесть «Петербургская старушка». Пара с детьми съезжается с родственницей из Ленинграда, чтобы получить квартиру побольше, а бабушка оказывается настоящим исчадием ада, ну и привозит ад с собой, как водится. Этот конфуз — не событие, а завязка, хорошая завязка конфликта.

А дальше что? Невестка проломила ей затылок топором? Старушка оказалась наследной принцессой и оставила внукам замок в Париже? Наконец, может, просто все поняли и приняли друг друга?

Да нет — просто живут. Тараканы вон завелись на странице сто восемьдесят четыре. Крысы на сто восемьдесят пятой. Приятного чтения.

Придуманы все эти кусочки интересно, раскрашены великолепно — докрутить бы, дожать, довести до точки кипения. Но в итоге перед нами сборник этюдов, «набросков романа», как указано напротив центральной повести «Счастливый Феликс», красочных, но навсегда застывших полотен, заготовок для раскадровки. Детали без креплений и вагончики без рельс.

Неудивительно, что рассыпаются.