Рейчел Каск. Транзит

Рейчел Каск. Транзит / пер. с англ. А. Басовой. — М. : Ад Маргинем Пресс, 2021. — 200 с.

Рейчел Каск — британская писательница, автор трилогии «Контур» и других книг художественной прозы и эссе. Каск называют «мастерицей репортажа и социального портрета, ее романы построены по принципу „рассказ в рассказе“: на место главной героини то и дело встают другие персонажи — и у каждого из них есть своя история». В 2015 году «Контур» стал феноменом англоязычного автофикшена, попав в шорт-листы британских премий и списки лучших книг XXI века по версии The Guardian и The New York Times. В книге, можно сказать, нет главного героя, а повествование состоит из десяти встреч и разговоров.

«Транзит» — вторая часть этой трилогии, которая также построена на череде бесед. На этот раз Каск, сталкивая свою героиню с различными людьми, размышляет о детстве и судьбе, ценности страдания и личной моральной ответственности. Писательница пытается разобраться в стремлении одновременно жить и бежать от жизни, а также в желании чувствовать себя живым.

 

***

Я сразу узнала Джерарда: освещенный солнцем, он объезжал пробку на велосипеде и проехал мимо с поднятой головой. Его лицо выражало одухотворенность, и это напомнило мне о его склонности к драматизму и об эпизоде пятнадцатилетней давности, когда он, сидя голым на подоконнике в нашей квартире на последнем этаже и свесив ноги в темноту улицы, сказал, что не верит, что я люблю его. Единственное, что заметно изменилось, — его волосы, которые превратились в привлекающую внимание гриву растрепанных черных кудрей.

Я встретила его еще раз несколько дней спустя: это было рано утром, и на этот раз он стоял рядом с велосипедом и держал за руку маленькую девочку в школьной форме. Когда-то я несколько месяцев жила с Джерардом в его квартире, в которой, насколько мне было известно, он жил до сих пор. Через некоторое время я встретила другого, бросила Джерарда без особых церемоний и объяснений и уехала из Лондона. На протяжении нескольких лет он звонил нам за город, и его голос звучал тихо и слабо: казалось, он звонит издалека, будто из ссылки. Потом он однажды отправил мне длинное письмо, написанное от руки, в котором старался объяснить, почему мое поведение было непонятным и непорядочным. Письмо пришло в очень напряженное время, сразу после рождения первого сына. Я не смогла дочитать его до конца и, не ответив, добавила в список своих грехов.

После того как мы поприветствовали друг друга и выразили удивление, которое в моем случае было притворным, так как недавно я уже видела его на улице, Джерард представил мне свою дочь.

— Клара, — твердо произнесла она высоким дрожащим голосом, когда я спросила, как ее зовут.

Джерард спросил, сколько лет сейчас моим детям, как если бы тот факт, что родителями были мы оба, казался менее удивительным, чем если бы ребенок был только у него. Он сказал, что много лет назад видел где-то мое интервью и испытал приступ зависти, прочитав описание нашего дома в Сассексе. Саут-Даунс — одно из его любимых мест в стране. Он сказал, что не ожидал встретить меня снова в городе.

— Мы с Кларой однажды прошли весь путь Саут-Даунс, — сказал он. — Да, Клара?

— Да, — сказала она.

— Я часто думаю, что если бы мы решились уехать из Лондона, то переехали бы именно туда, — сказал Джерард. — Диана разрешает мне иногда листать порнографические каталоги недвижимости — при условии, что я буду довольствоваться только чтением.

— Диана — это моя мама, — с достоинством сказала Клара.

Мы стояли на широком бульваре среди роскошных викторианских домов, казавшихся гарантами респектабельности района. Аккуратно подрезанные зеленые изгороди и глянцевые окна фасадов всякий раз, когда я проходила мимо, беспричинно внушали мне чувство защищенности и вместе с тем отчуждения. Когда-то мы с Джерардом жили неподалеку отсюда, на улице, где уже была ощутима нисходящая модуляция — район постепенно перетекал в захудалую и забитую пробками восточную часть Лондона. Все еще красивые дома носили признаки несовершенства, зеленые изгороди были уже не такими опрятными. Квартира представляла собой беспорядочное скопление комнат на последних этажах эдвардианской виллы, из окон которой открывались удивительные виды, отражавшие процесс упадка: облагороженные пространства сменялись неряшливыми и убогими, а сам Джерард казался не то заложником, не то покровителем этого противоречия. Вид позади дома был по-настоящему палладианским — ухоженные лужайки, высокие деревья, проглядывающие сквозь них фасады других красивых зданий. Перед домом же открывалась унылая картина городской разрухи, которая, ввиду того, что дом стоял на возвышении, была полностью открыта для обозрения. Однажды Джерард указал на длинную низкую постройку вдалеке и сказал, что это женская тюрьма. Видимость была настолько хорошей, что вечером мы различали крошечные оранжевые огоньки сигарет — женщины курили в коридоре, в который выходили камеры.

Шум со школьного двора за высокой стеной позади нас становился все громче. Джерард положил руку на плечо Клары и наклонился, чтобы сказать ей что-то на ухо. Он, по-видимому, давал дочери наставления, и я поймала себя на мысли, что снова начала вспоминать его письмо с перечнем моих недостатков. Она была маленьким, хрупким и милым созданием, но, пока он говорил, на ее личике, похожем на эльфийское, появилось выражение великого мученичества — скорее всего, она унаследовала от отца манеру мелодраматического поведения. Пока он отчитывал ее, она с интересом слушала, и ее проницательные карие глаза смотрели не моргая куда-то вдаль, на дорогу. Слегка кивнув в ответ на его последний вопрос, она повернулась и отрешенно пошла в сторону ворот вместе с другими детьми.

Я спросила Джерарда, сколько ей лет.

— Восемь, — сказал он, — а ведет себя на все восемнадцать.

Меня удивило, что у Джерарда есть ребенок. Когда мы жили вместе, он не был готов решать проблемы собственного детства, поэтому трудно было поверить в то, что он стал отцом. Странности добавляло и то, что во всем остальном он, казалось, совсем не изменился: его болезненно-бледное лицо и по-детски доверчивые глаза с длинными ресницами совсем не постарели, его левая штанина была все так же собрана внизу велосипедным зажимом, а футляр от скрипки, перекинутый за спину, всегда был неотъемлемой частью его образа, поэтому мне даже в голову не пришло спросить, зачем он ему нужен. Когда Клара исчезла из виду, он сказал:

— Кто-то говорил мне, что ты собираешься переехать сюда. Я не знал, верить или нет.

Он спросил, купила ли я уже что-то, и поинтересовался, на какой улице. Пока я рассказывала, он энергично кивал головой.

— Я так и остался жить в той квартире, — сказал он. — Странно, — продолжил он,- ты все время что-то меняла, а я оставлял все как есть, но вот сейчас мы оба здесь.

Несколько лет назад он ненадолго ездил в Канаду, но в остальном все осталось по-старому. Он сказал, что раньше часто задавался вопросом, каково это: уехать, уйти от чего-то, что ты уже знаешь, и найти для себя новое место. Некоторое время после того, как я ушла, он каждое утро выходил из дома на работу и смотрел на магнолию за воротами, и мысль о том, что я больше не вижу это дерево, поражала его своей странностью. В квартире была картина, которую мы купили вместе, она все еще висит на том же самом месте между большими окнами, которые выходят в сад за домом. Он сидел и смотрел на нее, недоумевая, как я могла оставить ее там. Вначале он воспринимал каждую вещь, которую я не взяла с собой — магнолию, картину, книги, — как жертву моего ухода, но со временем стал думать по-другому. Настал период, когда он понял, что, если я вновь увижу оставленные мной вещи, мне станет больно. Еще через какое-то время он начал чувствовать, что, возможно, увидев их снова, я обрадуюсь. Он оставил все как было, даже магнолию, несмотря на то что соседи намеревались ее спилить.

На улице около ворот начали толпиться родители и их дети, одетые в школьную форму. Перекрикивать этот шум становилось все труднее. Джерард был вынужден постоянно отодвигать в сторону велосипед, который легко придерживал за руль. Большинство других родителей были женщины: женщины с собаками на поводке, женщины с колясками, элегантно одетые женщины с портфелями в руках, женщины с детскими рюкзаками, ланчбоксами и музыкальными инструментами. Гул их голосов и шум за стеной становились громче по мере того, как все больше и больше детей заполняло школьный двор. Звук нарастал стремительно, и казалось, что скоро он неминуемо достигнет кульминации, почти истерики, которая стихнет сразу после звонка. Время от времени кто-то из женщин громко приветствовал Джерарда, и он охотно махал в ответ — его ложный энтузиазм всегда маскировал недоверие к людям.

Он передвинул велосипед подальше от людского столпотворения, ближе к дороге, где между припаркованных машин падали первые красно-коричневые листья. Мы перешли дорогу. Было теплое, тусклое, безветренное утро. По сравнению со сценой, которую мы только что наблюдали, на другой стороне улицы время как будто остановилось — мир внезапно стал неподвижен и безмолвен. Джерард признался, что, несмотря на то что водит Клару в школу уже несколько лет, у школьных ворот он все еще чувствует себя неловко. Диана пропадает на работе и, кроме того, ей еще труднее приспособиться к культуре школьного общения: мужчине хотя бы немного легче держаться в тени. Когда Клара была маленькой, именно он, а не его жена знакомился с родителями в дошкольных группах и ходил пить с ними кофе по утрам. Он многое узнал, не о родительстве, а о других людях. Он был удивлен, обнаружив, что в детских группах женщины враждебны по отношению к нему, несмотря на то что он никогда не отличался явной маскулинностью. У него всегда были близкие подруги; его лучшим другом в подростковый период была Миранда — я должна помнить ее, — и они всегда были на равных: спали в одной кровати, могли без стеснения раздеться в присутствии друг друга. Но в мире матерей его пол стал стигмой: женщины смотрели на него с неприятием, а порой с презрением. Ни присутствием в их мире, ни отсутствием он не мог завоевать их симпатию. Заботясь о маленькой Кларе, он часто чувствовал себя одиноко и изумлялся перспективам собственного перевоспитания, которые открывались ему благодаря родительству. Диана вернулась на работу на полный рабочий день, и если первое время он удивлялся отсутствию у нее сентиментальности по отношению к материнству и отвращению к материнским обязанностям, то постепенно начал понимать, что это знание — знание о том, как растить детей, и о последствиях того или иного подхода — не было ей необходимо. Она знала о том, что значит быть женщиной, ровно столько, сколько нужно, а вот ему надо было учиться. Ему было необходимо узнать, как заботиться о ком-то другом, как быть ответственным, как выстроить отношения и поддерживать их, и она позволила ему сделать это. Она всецело доверила ему Клару, на что большинство матерей, он уверен, не решилось бы. Это было тяжело для нее, но она справилась.