Кэрри Дрюри. Последний бумажный журавлик
- Кэрри Дрюри. Последний бумажный журавлик / пер. с англ. А. Строкиной. — М.: Лайвбук, 2020. — 304 с.
Кэрри Дрюри — британская писательница, работающая в направлении янг-эдалт, автор книг Brighter Fear, A Dream of Lights и трилогии Cell 7. В 2013 году она вошла в шорт-лист премии Leeds Book Awards, также Дрюри — финалист конкурса детских сценариев BBC. Выход ее нового романа «Последний бумажный журавлик» приурочен к 75-летию бомбардировки Хиросимы. Эта история, рассказанная от лица участника тех страшных событий 1945 года, связывает прошлое и настоящее Японии. Текст произведения — сочетание прозы и хайку — перемежается двухцветными иллюстрациями Натско Сэки.
Часть вторая
6 августа 1945
История дедушки
***
Открываю глаза. Но по-прежнему не понимаю, жив я или умер.
Свет погас.
Солнце не светит.
Все звуки исчезли.
Я оглох?
Почему так трудно дышать? Почему воздух обжигает легкие?
Мысли гудят, как мухи в банке.
Я моргаю; перед глазами что-то размытое. Что-то серое.
Щебень? Кирпичи?
Кашляю.
Лежу на спине, смотрю в небо, но оно потеряло голубой цвет. А солнце потеряло желтый. Их больше нет — ни солнца, ни неба, их как будто сдул ветер, оставив только серую пустоту.
Серый цвет — повсюду. Глубокий, недвижимый, поглощающий.
«Вставай! — говорю я себе. — Надо выбираться отсюда. Надо найти Хиро».
Я кричу его имя в темноту. Мой голос слишком слаб.
Снова кричу, но вдыхаю пыль, кашляю, надрываюсь от кашля — до слез.
«Давай, — думаю. — Поднимайся! Ты должен!»
Тело тяжелое, как свинец. Пытаюсь пошевелить пальцами ног. Получается! Я чувствую их, чувствую ноги. Хотя бы чуть-чуть.
С руками как-то проще, они свободно двигаются — вправо-влево. Медленно поднимаю руку, провожу по волосам, но морщусь от боли. В голове будто тысячи иголок.
Другой рукой дотрагиваюсь до лица, но меня тошнит от боли. Я открываю рот, и кожа на щеках туго натягивается:
«Хиро!» — кричу я опять, но ответа нет.
Ни единого звука.
Сбрасываю с груди и ног бесформенные обломки — деревянные, металлические, каменные. Смотрю на себя. Мне страшно. Я лежу в одном нижнем белье.
Кто взял мою одежду? Куда все подевались?
Поднимаюсь. Теперь во мраке я могу разглядеть очертания предметов, но мозг не принимает то, что я вижу. Мысли об одежде и наготе исчезают сами собой.
Стены лежат на полу, а потолок… Я осматриваюсь… потолка нет… оконные стекла выбило вместе с рамами…
Дверь! Где дверь? А стол и стулья? Где они? Куда все исчезло? Где Хиро?
Изо всех сил пытаюсь сохранить равновесие и наступаю на что-то мягкое, расчищаю этот непонятный предмет ногой и — внезапно — вспышка цвета.
Моя книга.
Я хватаю ее и прижимаю к груди, как будто это сама жизнь или то волшебство, которое сможет рассеять кошмар вокруг меня.
Шатаясь, с вытянутыми руками — чтобы не упасть, — я поднимаюсь на груду щебня и обломков и смотрю, во что превратился мой город.
Все покрыто густой пылью, окутано серыми облаками. Ищу на небе Луну — мне кажется, сейчас ее время, хотя я понятия не имею, ночь на дворе или день. В темноте проступают какие-то формы — будто призраки поднимаются из могил. Но среди этих теней нет ничего похожего на дома или людей: никто не открывает двери, никто не выходит на улицу — посмотреть, что произошло. Повсюду только груды камней, обугленные стволы деревьев, поваленные телеграфные столбы, скрученные металлические конструкции, торчащие, как сломанные ребра умирающего животного, деревяшки, замершие в ожидании пламени.
Опустошение. Разрушение. Руины.
Я не могу пошевелиться от ужаса.
Дороги, по которым я шел утром, исчезли.
Повозки с лошадьми — их нет.
Люди на велосипедах — точно их и не было никогда.
Деревянные дома на улице Хиро…
дома на моей улице…
вся моя улица…
Куда все делось?
И где люди?
Где сосед Хиро, господин Хияси? Его жена и дети, где они?
Господин Сато, у которого мы покупаем конфеты, где он? Где?
Я вглядываюсь в город, но из-за пыли и облаков ничего не разглядеть.
Магазин Синтэти, где работает моя мама? Он все еще стоит?
Смотрю направо — туда, где должна быть больница Сима. Мама Хиро работает там медсестрой.
Хиро…
Где Хиро?
Руки трясутся. Мне и холодно, и жарко.
Ноги дрожат.
Дыши, говорю себе. Дыши.
На моем теле — миллионы порезов, ссадин и царапин. Все болит — спина, лицо, руки, пальцы… все…
На полу, в нескольких метрах от места, где я нашел свою книгу, лежит что-то странное, не похожее на все вокруг. Раздвигаю обломки и вытаскиваю корзину с бельем. Кожа ужасно саднит, но я натягиваю брюки и рубашку. На всякий случай беру с собой еще одежду: Хиро, где бы он ни был, возможно, тоже остался в одном белье.
Хиро. Я должен найти Хиро.
Выкрикиваю его имя, но звук собственного голоса в тишине пугает меня — такой он слабый и странный.
«Хиро», — пытаюсь я повторить громче, только слово как будто застревает в горле и болит.
Стараюсь не наступать на разбитое стекло, обожженную древесину, на руины дома Хиро.
Падаю на колени и раскапываю обломки.
— Хиро! — кричу я снова и снова. — Хиро! Хиро!
Я ищу в разных местах и зову его. Пока ничего.
Вдруг вижу, как соседи поднимаются из-под обломков — живые призраки.
— Tасукэтэ! — кричу. — Помогите!
Люди смотрят в мою сторону, но никто ко мне не подходит. У каждого — своя боль, свои пропавшие.
— Хиро! — зову я снова.
Сердце стучит так громко, что ничего другого не слышно. Но я все равно прислушиваюсь. И мне кажется, кто-то шепчет за спиной. Я ползу, карабкаюсь на четвереньках, заглядываю в каждую темную щель.
— Где… где ты?
Он не отзывается, но тут я вижу, что обломки стены шевелятся. Обеими руками, что есть силы, я тяну на себя доски, покрытые штукатуркой.
Щель становится глубже, и я чуть ли не ныряю туда, шарю руками, нащупываю едва различимые предметы и спрашиваю, спрашиваю:
— Ты слышишь меня?
Наконец теплая ладонь сжимает мои пальцы, и сердце от этого колотится сильнее — с надеждой.
Я разгребаю обломки и все яснее вижу его — Хиро. Но это не тот Хиро, который повернулся ко мне, стоя у окна. Он тоже без одежды. Одна сторона его тела и нижняя часть ног в порядке, все остальное — в ожогах.
На меня накатывает тошнота. Я шатаюсь. Меня рвет. Все кружится. Падаю. Снова рвет.
Дрожу. Пот течет по лицу и телу, как вода.
Он касается моей спины:
— Спасибо, — голос друга слабый, уставший, неузнаваемый. — Это бомба?
— Похоже на то. Только вот какая? — спрашиваю я, собравшись с силами.
— Молотофф но Ханакаго? Кассетная бомба? — произносит он еле-еле.
Хиро неловко поворачивается в одну сторону, в другую — смотрит, как и я в те первые секунды, на разрушенный мир.
— Даже пятисоттонная бомба так не смогла бы… — отвечаю ему.
Хиро встает и делает неуверенный шаг.
— Здесь был сад, — шепчет он. — А вот тут, где я стою — бомбоубежище.
Он смотрит на меня.
— Все еще день? — его голос почти как тишина. — Тот же день? Ничего не помню…
Я видел самолет… стоял у окна, да? А потом раскрылся парашют. Я обернулся, чтобы сказать тебе, да?
Я киваю.
— А потом… пустота. Что-то белое и все, — он качает головой, — пустота.
Вдруг он наклоняется и его начинает рвать — точно как меня. Хиро дрожит, зубы его стучат, пот льется без остановки.
— Я голый, — говорит он, переводя дыхание от рвоты. — Куда делась моя одежда?
— Не знаю, — шепчу. — Я тоже очнулся голым. Посмотри на свою кожу. На тебе была рубашка с рисунком, твоя любимая.
Он кивает.
— Посмотри, посмотри на себя.
Он опускает голову, рассматривает себя, касается рукой разноцветных пятен на коже.
— Это рисунок с моей рубашки, — произносит он. — Почему-то на коже. Но куда делась сама рубашка?
Я пожимаю плечами.
— И что нам теперь делать? — спрашивает Хиро. — Куда нам теперь идти?
— Я не знаю. Не знаю.
У нас нет ответов.
***
Я помогаю Хиро натянуть одежду, которую взял из корзины, и вместе мы карабкаемся по останкам его дома в надежде дойти до больницы, но останавливаемся там, где должна быть дорога.
— Моя мама, — шепчу я.
— И моя, — отвечает он. — А сестра? Что с ней? Что с Кэйко? Мне нужно найти ее, мы должны быть вместе сейчас! Она в детском саду, ей страшно!
Хиро умоляюще смотрит на меня.
Пытаюсь сообразить, как быть. Я хочу найти свою маму, отвести Хиро в больницу, да мне и самому бы попасть к врачу, но Кэйко?..
Ее образ неожиданно встает перед глазами: вот солнце сияет на темных волосах, когда мы с Хиро ведем ее в детский сад; вот мы прощаемся, и она машет нам у ворот, а мы отправляемся в школу или на урок военной подготовки, или на завод, где нам теперь приходится работать; вот она дома, смеется, а Хиро ее дразнит; я помню ее улыбку.
Пять лет! Ей только пять лет!
— Сначала мы пойдем в детский сад, — говорю. — Найдем Кэйко. Потом — мою маму. А потом — твою.
***
Мы уходим все дальше и дальше — в клубящееся облако. Нас словно заглатывает ветер, несущий пыль, грязь и дым.
Я едва дышу и с трудом переставляю ноги. Грудь, руки, лицо — все нестерпимо болит. Прямо сейчас я еще могу поднять ногу, переместить ее вперед — вроде как сделать шаг. Но понятия не имею, сколько еще протяну и куда в конце концов смогу дойти.
В сером тумане вспыхивают красные огни, преграждают нам сначала один путь, потом другой. Мы сворачиваем, переходим дороги, пытаемся найти новый маршрут, но снова и снова пламя отбрасывает нас назад. Мы не произносим ни слова.
Словам не под силу выразить то, через что мы проходим.
***
Я ослаб, устал и хочу пить. Хиро плетется рядом. Слышу его тяжелое дыхание.
— Как много раненых! — голос друга — скрипучий, будто старый. Проходим мимо людей, лежащих на обочинах.
— Мы им не поможем, — отвечаю. — Что бы мы ни сделали, это ничего не изменит. Сейчас нужно быть эгоистом. Думать только о наших семьях.
Во рту все пересохло: кажется, будто в горле что-то сжимается. Я бы попил даже из лужи — но луж нет.
— Пять человек, — говорю. — Ты, я, наши мамы и Кэйко. Больше мы ни о ком не переживаем.
— Но моя мама, — шепчет он. — Больница Сима… я не думаю, что…
— Прямо сейчас, — настаиваю, — у нас одна цель — найти Кэйко.
***
Мы продираемся сквозь серое облако, и ее образ стоит у меня перед глазами. Я не вижу людей, просящих о помощи, — только круглое лицо Кэйко, ее светящиеся глаза, слышу только ее смех и голос, когда она поет свою любимую песню, пока мы с Хиро пытаемся делать уроки.
войдите или зарегистрируйтесь