Хан Ган. Человеческие поступки

  • Хан Ган. Человеческие поступки / пер. с корейского Ли Сан Юн. — М.: АСТ, 2020. — 224 с.

Хан Ган — южнокорейская писательница и поэтесса, лауреат Букеровской премии за роман «Вегетарианка» (2016), преподавательница литературного мастерства в Сеульском университете искусств. Сюжетная основа «Человеческих поступков» — реальные исторические события: книга написана по воспоминаниям очевидцев студенческих волнений в Кванджу и рассказам их родственников о последствиях. Судьбы нескольких, на первый взгляд очень разных, персонажей связывает трагическая гибель ребенка в разгар беспорядков — так роман становится одновременно и слепком эпохи, и поэмой о человечности.

*

Я больше не чувствовал себя пятнадцатилетним подростком. И тридцать пять лет, и сорок пять лет тоже ощущались как недостаточно зрелый возраст. Даже если сказать, что мне уже шестьдесят пять, нет, семьдесят пять лет, это не показалось бы странным. Я уже не был тем Чондэ — самым низкорослым среди сверстников в своей школе. Я уже не был тем Пак Чондэ, который больше всех на свете любил свою сестру и больше всех на свете боялся ее. Во мне возникла и задержалась странная и горячая сила. Возникла она не из-за смерти, а лишь из-за непрерывно проносившихся мыслей. Кто меня убил? Кто убил сестру? Почему нас убили? Чем больше я думал, тем сильнее крепла во мне эта незнакомая сила. Она сделала непрерывно льющуюся кровь густой и липкой. Кровь, которая появлялась там, где нет ни глаз, ни щек.

И дух сестры ведь тоже должен где-то витать, но где, в каком месте? Теперь у нас нет тел, и чтобы увидеться, не надо никуда идти. Но как без тела я могу встретиться с сестрой? Как я узнаю сестру, если и у нее нет тела?

Мое тело продолжало гнить. Открытую рану облепили черные насекомые. На веках и губах лениво копошились навозные мухи, потирая свои тонкие лапки. Когда солнце начало заходить за горизонт, посылая оранжевые лучи в промежутки между вершинами дубов, я, измученный мыслями о сестре, начал думать о других. Где сейчас находятся те, кто убили меня и сестру? Пусть они еще не умерли, но должны же и у них быть духи. Значит, если думать и думать, то, может быть, удастся соприкоснуться с ними. Мне захотелось бросить свое тело. Захотелось оторваться от этой силы, оборвать эту нить, выходящую из мертвого туловища, которая не отпускает меня от себя. Оборвать ее, как тонко натянутую паутину. Захотелось полететь туда, где эти люди. Почему ты убил меня? Почему ты убил сестру? Как ты ее убил?

На землю опустились сумерки, и все птицы умолкли. В траве ночные букашки и жучки начали трепетать крылышками. Однако если сравнить эти звуки с теми, которые издавали дневные насекомые, заметишь, что шелестение ночных звучит более тонко. Наступила кромешная тьма, и, как прошлой ночью, чья-то тень приблизилась к моей. Слегка погладив друг друга, мы тут же разошлись. Наверное, пока весь день палили лучи солнца, мы, оцепеневшие, находились здесь, размышляя об одном и том же. И, очевидно, только с наступлением ночи получили от своего тела достаточно энергии, чтобы ненадолго от него оторваться. Пока не явились эти военные, мы касались друг друга, поглаживали, пытались хоть что-то узнать друг о друге, но в результате так ничего и не смогли сделать.

Ночную тишину нарушил скрежет открываемых и закрываемых металлических ворот. Рокот мотора становился все ближе. Лучи света прорезали темноту. Фары движущегося грузовика осветили наши тела. Тени веток и листьев, лежащие черной татуировкой на каждом лице, перемещались вместе с двумя потоками света.

В этот раз их было только двое. Они брали привезенных людей за руки и за ноги и одного за другим быстро относили в нашу сторону. У четырех жертв были проломлены черепа, на одежде темнели пятна крови, а пятый был в больничной пижаме в голубую полоску. Чуть поодаль эти двое составили еще одну башню, намного ниже нашей, также крест-накрест сложив тела. Уложив сверху труп в больничной пижаме, они накрыли его соломенным мешком и поспешили обратно к грузовику. Глядя на их сморщенные переносицы и пустые глаза, я понял. Понял, что за сутки наши тела стали смердеть.

Пока они заводили мотор, я приблизился к вновь прибывшим. Я оказался не один — рядом со мной мелькали тени других духов. С одежды мужчин и женщин с проломленными черепами все еще капала вода, окрашенная кровью. Судя по тому, что их глаза, губы, нос, оказались чистыми, им на головы вылили воду, чтобы смыть кровь с лиц. Самым необычным из этих пятерых был мужчина в больничной пижаме. Он лежал, накрытый соломенным мешком до самой шеи, и выглядел очень чистым и ухоженным. Кто-то омыл его тело. Зашил его раны и смазал целебной мазью. В темноте сверкала белизной тугая повязка на голове. Тело было мертвым, как и все остальные здесь, но оно, сохранившее на себе следы чьих-то рук, ухаживавших за ним, выглядело благородно. Я почувствовал странную грусть и ревность к нему. Мне стало стыдно за свое сплющенное тело, придавленное, как тулово какой-то скотины, в самом низу этой высокой башни из трупов. Я возненавидел его.

Да, с этой минуты собственное тело мне стало ненавистно. Наши туловища, как куски мяса, небрежно сваленные и сложенные в башню… Наши грязные лица, гниющие под лучами солнца и испускающие смрад…

 

*

Если бы я мог закрыть глаза.

Если бы можно было не видеть наши тела, эту большую груду мяса, похожую на труп чудовища со множеством ног. Если бы можно было мгновенно забыться сном. Если бы можно было сейчас кубарем скатиться на самое дно темного сознания.

Если бы я мог спрятаться, укутавшись в сон.

Или хотя бы нырнуть в глубь воспоминаний.

Например, в прошлое лето, когда я слонялся из углав угол, дожидаясь тебя в коридоре перед кабинетом, где уж очень долго шло вечернее собрание учеников и классного руководителя. В тот момент, когда я быстро нацепил на плечи рюкзак, увидев учителя, покидающего класс. В тот момент, когда я, не обнаружив тебя среди выходящих учеников, вбежал в класс и громко окликнул тебя, губкой стирающего мел с доски.

— Ты чего это?!

— Я дежурный.

— Но ты же дежурил на прошлой неделе.

— Да тут один попросил подежурить за него, сказал, идет на митинг.

— Дурень!

В тот момент, когда мы смотрели друг на друга и беззаботно смеялись. Когда ты собрался было чихнуть от меловой пыли, попавшей в нос. Когда я украдкой сунул в рюкзак губку, с которой ты стряхнул мел. В тот момент, когда я посмотрел на твое смущенное лицо и рассказал историю, что произошла с сестрой, рассказал без хвастовства, без грусти, без стеснения.

Ночью того дня я лежал, обмотав живот легким одеялом, и притворялся, что сплю. Сестра вернулась домой как всегда, после вечерней смены, и я слышал, как она, устроив себе стол на раковине, привычно ест остывший рис, перемешав его с холодной водой. Умывшись и почистив зубы во дворе, она на цыпочках вошла в комнату, а я в темноте приоткрыл глаза и через щелочку подсматривал, как она подходит к окну. Сестра хотела проверить, хорошо ли тлеет окуриватель, отпугивающий комаров, и тут она увидела губку, приставленную к раме, и засмеялась. Сначала один раз тихо, словно выдохнула, а через пару секунд еще раз, громче.

Здесь, в этой темной роще, мне нужны были именно такие воспоминания, за которые я мог ухватиться и не отпускать от себя. Все то, что относится к той ночи, когда у меня еще было тело. Ночной влажный ветер, проникающий через окно, ощущение его легкого прикосновения к босым ногам. Запах лосьона и лечебного пластыря, едва долетающий до меня от спящей сестры. Кузнечики, тихо стрекочущие во дворе. Большие цветки мальвы, без конца тянущиеся вверх прямо у входа в нашу комнату. Очаровательные кусты дикорастущей розы, забравшиеся на забор напротив твоей комнаты. Мое лицо, дважды ощутившее нежное поглаживание сестры. Закрытые глаза на моем лице, которое она так любила.

 

*

Мне нужны были и другие воспоминания, еще больше воспоминаний.

Мне нужно было вспоминать о прошлых событиях еще быстрее, чтобы они текли нескончаемым потоком.

Летний вечер, во дворе дома ты окатываешь меня, раздетого до пояса, водой. Ты обливаешь мою липкую спину холодной, самой чистой на свете, сравнимой разве что с драгоценным камнем, водой, только что поднятой насосом из-под земли. Я воплю от восторга, и ты смеешься, глядя на меня.

Я еду на велосипеде вдоль берега речки. Мчусь, разрезая встречный поток ветра прямо по центру. Моя белая футболка бьется как крылья птицы. Я слышу сзади твой голос, зовущий меня, и изо всех сил давлю на педали. Твой голос постепенно удаляется, а я визжу от восторга, продолжая что есть силы крутить педали и увеличивать расстояние между нами.

День рождения Будды как раз пришелся на воскресенье. Мы с сестрой одним днем отправились в городок Канчжин, чтобы почтить память матери в буддийском храме, где висит табличка с ее именем. За окном междугороднего автобуса виднелись полосы заливных рисовых полей. Сестра, весь мир — это аквариум. На чистой водной глади полей, где вот-вот должны высадить тонкие стебельки риса, отражалось бесконечное пространство неба. Запах цветущей акации проникал через щели в окнах автобуса, и я невольно раздувал ноздри.

Сестра сварила на пару молодую картошку. Я дую на нее и ем, обжигая язык.

Ем расколотый на части арбуз, сладкий, как сахар. Съедаю его вместе с семечками, похожими на черные драгоценные камни, аккуратно раскусывая каждую.

Бегу домой, к ждущей меня сестре, придерживая под свитером, за пазухой с левой стороны, пакет с печеньем в форме цветков хризантемы. Ноги так замерзли, что я не чувствую их, только сердце, кажется, пылает огнем.

Хотел стать выше ростом.

Хотел подтянуться на перекладине без передышки сорок раз.

Хотел когда-нибудь обнять девушку. Хотел прикоснуться к той девушке, чье лицо пока было незнакомо мне, к той девушке, которая впервые позволит мне такую вольность — приложить дрожащую руку к ее сердцу.

 

*

Думаю о своем загнивающем боке.
Думаю о пуле, пробившей его насквозь.
Вонзившись в меня ледяным колом, она,
В одно мгновенье превратила в месиво мое нутро,
Вылетела из другого бока, и я
Думаю о дырочке, заставившей вытечь всю мою
                                                           теплую кровь.
Думаю о стволе, пославшем эту пулю.
Думаю о холодном спусковом крючке.
Думаю о теплом пальце, нажавшем на крючок.
Думаю о глазах человека, приказавшего стрелять.


Хочу посмотреть им в лицо, хочу витать над ними, спящими, над их закрытыми веками, хочу ворваться в их сон, хочу всю ночь парить над ними, переносясь с одного века на другое. До тех пор, пока в кошмарном сне они не увидят мои глаза, из которых льется кровь. До тех пор, пока они не услышат мой голос, повторяющий одно и то же: «Почему ты убил меня? Почему ты убил меня?».

 

Дата публикации:
Категория: Отрывки
Теги: АСТХан ГанЧеловеческие поступки
Подборки:
0
0
5270
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь