Эшколь Нево. Три этажа

• Эшколь Нево. Три этажа / пер. с ивр. Г. Сегаль. — М.: Синдбад, 2019. — 320 с.

Эшколь Нево — израильский автор, преподаватель Художественной академии «Бецалель» (Иерусалим), Тель-Авивского университета, Колледжа Сапир и Открытого университета Израиля, а также основатель и владелец крупнейшей школы писательского мастерства. Творческую биографию Нево составляют пять романов-бестселлеров, сборник рассказов и работы в жанре нон-фикшен. Писатель удостоен Золотой и Платиновой наград Ассоциации книгоиздателей Израиля. В его новой книге «Три этажа» рассказывается о жителях одного дома: отставном офицере, предполагаемом педофиле, молодой женщине и овдовевшей судье. Эти герои могут вызывать разные чувства — от презрения до сострадания, — но их истории не оставят читателя равнодушным.

***

Ты, конечно, думаешь, что мне не спалось. Ведь у меня в гостиной находился беглый преступник. Но я быстро уснула и видела во сне Монтеверде. Ты тоже была в этом сне. Мы были в доме Энди и Сары. Внутри, в самом доме, лил проливной дождь, а снаружи, во дворе, между гамаками, плясало пламя в очаге. Это было необычно, но во сне я списала эту странность на очередной сюрприз, какими богато любое путешествие.

 

***

Когда я проснулась, Лири и Нимрод сидели на кухне и ели кукурузные хлопья. Оба были полностью одеты, хотя я не помнила, чтобы вешала им одежду на спинку кровати, как обычно делаю.

— Мама, а у нас дядя Эвиатар! — объявила Лири.

Только тогда я его увидела. Он стоял спиной ко мне, возле рабочего стола. Через несколько секунд он обернулся, держа в руках три пластиковые коробочки, и торжественно возгласил:

— Сэндвичи готовы! С сыром для Лири. С тунцом для... Андреа, да? И с колбасой для тебя, Нимрод. Хани, надеюсь, я все сделал правильно? — Он посмотрел на меня. — Мы хотели дать тебе еще немного поспать.

— Но... Как... Почему?

— Меня разбудила принцесса. — Он указал на Лири. — Спросила, кто я такой. Я объяснил, что я брат ее папы. Она спросила, почему она раньше про меня не слышала. Тогда я объяснил, что мы с ее папой поссорились. Серьезно поссорились. Поэтому я до сих пор не приходил к вам в гости.

— Мам, а я ему сказала, что мы с Андреа все время ссоримся... — вмешалась Лири, — но потом всегда миримся. И он должен помириться с папой!

— Я пообещал, что сделаю это при первом же удобном случае, — продолжил Эвиатар. — Тогда Лири спросила, не помогу ли я им «организовать утро», и рассказала, что надо делать.

— А я сам завязал шнурки! — похвастался Нимрод.

— Правда, мам, он сам завязал, — подтвердила Лири.

— Молодец, мой хороший! — Я действительно была рада. Нимрод уже полгода безуспешно сражался со шнурками.

— Вот наши ранцы, — обратилась Лири к Эвиатару. — Коробку Андреа нужно положить в мой ранец. Ей так нравится.

Я чувствовала себя неловко оттого, что стояла перед ним в помятой пижаме. Обычно по утрам мне лень переодеваться, и я отвожу их в школу и в детский сад в безразмерной майке и старых лосинах. Но сейчас я шмыгнула к себе в комнату, быстро натянула джинсы и черную рубашку, посмотрелась в зеркало и сменила черную рубашку на красную, которая уже сто лет висела без дела у меня в шкафу. Я обулась в туфли на каблуках. Низких, но каблуках. И вернулась в гостиную.

— Ну что, поехали? — спросила я, чтобы никто не успел отреагировать на мой вид (ведь Лири ничего не стоит ляпнуть: «Мама, какая ты нарядная!»).

— Нет, мама Или обещала заехать за нами без четверти восемь! — сообщила мне дочь.

— Это идея Лири, — добавил Эвиатар, — не будить тебя, а позвонить ей. Как я понял, вы иногда выручаете друг друга.

— Выручаем, — согласилась я. — У нас дети ходят в одну и ту же школу и в тот же сад.

Мать Или (позор, я никак не запомню, как ее зовут! В телефоне она значится у меня как Или-мама, и в разговорах с ней я всячески изощряюсь, лишь бы не назвать ее по имени) позвонила и сказала, что ждет нас на улице. Я застегнула ранцы, и мы уже собрались выходить из дома, но тут Эвиатар воскликнул: «Эй, минутку, а попрощаться с дядей?» Мои дети подошли к нему и поцеловали его, каждый в свою

щеку (в ту минуту я не обратила внимания на то, что Нимрод немного на него похож; я заметила это позже), и он их обнял. Как настоящий добрый дядюшка. «Андреа тоже хочет тебя обнять», — сказала Лири. Эвиатар ей подыграл: расставил руки пошире, как будто видел перед собой еще одну девочку, и сказал: «Хорошего тебе дня, Андреа».

 

***

Когда я вернулась в квартиру, он стоял в дверях со спортивной сумкой в руке.

— И куда ты сейчас? — спросила я.

— Не знаю, — ответил он.

 

***

Сколько отчаявшихся людей встречалось нам в жизни, Нета? Люди прячут свое отчаяние так искусно, что мы его просто не замечаем. Но отчаяние Эвиатара было абсолютно явным. Оно читалось в его бровях, в его опущенных плечах, в раскрытой ладони, которой он медленно и ритмично похлопывал себя по бедру.

— Ну хоть позавтракай, — сказала я.

Он поставил сумку на пол.

 

***

Наш завтрак продолжался до полудня. Как ни удивительно, толковали мы в основном обо мне. На все мои попытки перевести разговор на положение, в котором он оказался, он отвечал: «Брось. Меньше знаешь, крепче спишь». Я откинулась на спинку стула и рассеянно тыкала вилкой в листик салата, оставшийся на тарелке. Потом он наклонился вперед и спрятал лицо в руках. Между пальцами проглянула седая щетина. Странно, подумала я, младший брат поседел раньше старшего. Так быть не должно.

Он задавал мне вопросы. Вопросы по существу. Давно никто мной так не интересовался, Нета. Так откровенно. Сначала умерла Номи, потом уехала ты, и не осталось никого, с кем можно поговорить по душам. Знаешь, иногда я целое утро мысленно разговариваю с вами обеими, отвечая то за Номи, то за тебя. Я настолько глубоко вживаюсь в ваши образы, что забываю, кто я такая. Недавно я слушала интервью с Полом Остером, и он рассказывал о том, что, пока он пишет, его персонажи с ним разговаривают, а порой и спорят. Я успокоилась: значит, не только я

страдаю галлюцинациями.

Он (Эвиатар, а не Пол) спрашивал: «А что ты делаешь по утрам, после того, как проводишь детей? Не тяжело одной сидеть дома?»

Он спрашивал: «Как твоя мама?»

Он спрашивал: «Насчет Лири и этой... Андреа?

Твоя дочь не слишком большая, чтобы иметь воображаемую подругу?»

Он задал мне еще много вопросов, каждый из которых бил в больную точку. Когда я отвечала, он не отводил от меня глаз. Не косился в свой мобиль- ник, как это делает Асаф. Я ни разу не заметила, чтобы его лицо как бы закаменело — верный при-

знак, что твой собеседник думает о своем. Мне казалось странным, что посреди того кошмара, который на него свалился, он был способен интересоваться мной, — как если бы приговоренный к казни по пути на электрический стул спросил, какая завтра будет погода. Я уже собиралась рассказать ему о совах, когда вдруг обнаружила, что уже половина первого, а я еще не приготовила обед и уже не успею это сделать, потому что мне пора ехать за детьми. Тогда он сказал: «Давай я разогрею шницели и приготовлю картофельное пюре. Они любят пюре?» — «Да», — ответила я, но не поднялась со стула. Я уже опаздывала, но мне хотелось еще хоть ненадолго задержать на себе его взгляд. Кажется, уже целую вечность никто не расспрашивал меня обо мне.

— А что сделать на десерт? — спросил он. — Может, фруктовый салат?

— Да, — ответила я, вставая. — По дороге загляну в овощной, куплю апельсины. Без апельсинов фруктовый салат слишком сухой.

— Точно, — согласился он. И он остался.

 

***

Ты все еще сидишь на скамейке у себя в Мидлтауне? Или уже ушла читать лекцию, а письмо отложила на потом?

Знаешь, из всей нашей к вам поездки именно это впечатление врезалось мне в память сильнее всего. Я имею в виду твою лекцию. Я помню аудиторию и убранные под стекло афиши классических израильских фильмов (прямо напротив меня висела «Святая Клара» Ари Фольмана и Ори Сивана). Помню некоторых студентов (справа — девушку со слишком смелым вырезом; слева — двойника Джонатана Сафрана Фоера). Помню тебя. Я так гордилась тобой, Нета, что забыла про зависть. Не потому, что лекцию ты читала блестяще (ты действительно читала блестяще. Я видела все фильмы, которые ты приводила в качестве примеров, но никогда не анализировала их с точки зрения гендера, как это сделала ты). А потому, что ты вела себя не так, как другие.

Поясняю (помнишь кураторшу нашей параллели Ривку Губер с ее вечным: «Поясняю»?). Все присутствующие в аудитории понимали: ты здесь не только для того, чтобы говорить, как поступает большинство лекторов, но и для того, чтобы слушать. Что тебе интересно мнение студентов. Но больше всего меня потрясло, когда я своими глазами увидела, как эти юные американцы постепенно освобождаются от своих подростковых комплексов и деланого равнодушия и постепенно начинают рассуждать о том, что их и правда волнует, а на самом деле — раскрывать свою душу; в этом возрасте связь между первым и вторым настолько прочна, что ее заметила даже я, человек случайный, не говоря уже о тебе; но ты и не подумала выпячивать перед всеми свою догадливость, выставлять ее напоказ, как это наверняка сделала бы я. Нет, ты продолжила лекцию, сплавив свои мысли с тем, что услышала от студентов, да так изящно (именно изящно — я не сразу подобрала подходящее слово), что в некоторые моменты мне начинало казаться, что я присутствую на уроке танцев. Интеллектуальных танцев — и ты в роли хореографа. Ты дала им прослушать «Змеиную кожу» в исполнении Эрана Цура — саундтрек к фильму «Шуру», и объяснила, что имел в виду поэт, написав: «Если бросишь меня на один день, на два дня я брошу тебя». И потом терпеливо беседовала со всеми, у кого еще остались к тебе вопросы. Включая ту зануду (в каждой группе студентов непременно есть своя зануда), которая просила объяснить ей все сначала.

На этой лекции раскрылись все твои лучшие качества. Харизма, острый ум, тонкий юмор, органичность...

И, в дополнение ко всему, внутреннее спокойствие. Безмятежное спокойствие женщины, сумевшей занять нужную клетку на шахматной доске существования.

 

***

Вдруг до меня дошло, насколько моя хитрость шита белыми нитками: я стараюсь ублажить тебя комплиментами, чтобы тебе стало трудней меня критиковать, когда прочтешь продолжение.

Но в моих восхвалениях столько же искренности, сколько стремления к манипуляции, Нета. Поэтому к концу той лекции мной овладела одна мысль: что если бы ты уже не была моей подругой, я бы сделала все на свете, чтобы ты ею стала.