Патрик Модиано. Чтобы ты не потерялся на улице
- Патрик Модиано. Чтобы ты не потерялся на улице / Пер. с фр. Н. Хотинской. — М.: Текст, 2018. — 158 с.
Патрик Модиано — один из наиболее значимых современных французских писателей. Автор трех десятков романов, многие из которых связаны с темой оккупации Франции во время Второй мировой войны. Уже первая публикация — «Площадь Звезды» в 1968 году — принесла автору известность. Роман «Улица темных лавок» (1978) получил Гонкуровскую премию, а «Бульварное кольцо» (1972) — Большую премию Французской академии. В 2014 году писатель был удостоен Нобелевской премии. Практически все произведения писателя в той или иной степени автобиографичны, новый роман «Чтобы ты не потерялся на улице» не стал исключением. Случайная встреча в сегодняшнем Париже всколыхнула в памяти главного героя — тоже писателя — Жана Дарагана давно забытое прошлое. Она подталкивает героя к поискам того мальчика, которым он был полвека назад, и загадочной женщины, на попечении которой его почему-то оставили родители.
— О ком идет речь? — нехотя спросил Дараган.
Ему вдруг неудержимо захотелось встать и пройти быстрым шагом к открытой двери на бульвар Осман. И вдохнуть свежего воздуха.
— О неком Ги Торстеле.
Он произнес имя и фамилию, отчетливо выговаривая каждый слог, словно чтобы пробудить дремлющую память своего собеседника.
— Как вы сказали?
— Ги Торстель.
Дараган достал из кармана записную книжку и открыл ее на букве «Т». Он прочел имя на самом верху страницы, но не мог припомнить этого Ги Торстеля.
— Я не знаю, кто это может быть.
— В самом деле? Оттолини выглядел разочарованным.
— Здесь телефонный номер из семи цифр, — сказал Дараган. — Это, должно быть, записано не меньше тридцати лет назад...
Он полистал страницы. Все остальные телефонные номера были сегодняшние. Из десяти цифр. И этой записной книжкой он пользовался всего пять лет.
— Это имя ничего вам не говорит?
— Нет.
Несколько лет назад он выказал бы любезность, которую признавали за ним все. Он сказал бы: «Дайте мне немного времени, чтобы прояснить тайну...» Но слова не шли.
— Дело в одном происшествии, о котором я собрал обширную документацию, — продолжал Оттолини. — Это имя упоминается. Вот...
Он, казалось, вдруг приготовился дать отпор.
— Что за происшествие?
Дараган задал этот вопрос машинально, словно в нем ожила привычная вежливость.
— Очень давнее происшествие... Я хотел написать о нем статью... Вначале я занимался журналистикой, понимаете...
Но Дараган уже слушал его вполуха. И вправду пора было покинуть их как можно скорее, не то этот человек примется рассказывать ему свою жизнь.
— Мне очень жаль, — сказал он. — Я забыл этого Торстеля... В моем возрасте случаются провалы в памяти... К сожалению, я должен с вами проститься...
Он встал и пожал обоим руки. Оттолини метнул на него суровый взгляд, словно Дараган его оскорбил и он готов был ответить резкостью. Девушка же опустила глаза.
Он прошел к распахнутой настежь стеклянной двери, выходившей на бульвар Осман, надеясь, что тот не загородит ему дорогу. Выйдя, он вдохнул полной грудью. Что за странная идея эта встреча с незнакомцем, ведь он вообще ни с кем не виделся три месяца, и ему не было от этого хуже...
Наоборот. В этом одиночестве никогда он не чувствовал себя так легко, переживая занятные моменты экзальтации с утра или вечером, как будто все еще возможно и, по названию старого фильма, приключение ждет на углу улицы...1 Никогда, даже в летние дни его юности, жизнь не казалась ему настолько невесомой, как с начала этого лета. Но летом все зависает — это «метафизическое» время года, как говорил ему когда-то его преподаватель философии Морис Кавен. Странно, он помнил фамилию «Кавен» и начисто забыл, кто такой этот Торстель.
Еще светило солнце, и легкий ветерок смягчал жару. В этот час бульвар Осман был пуст.
За последние пятьдесят лет он часто проходил здесь, и даже раньше, в детстве, когда мать водила его, чуть выше по бульвару, в большой универмаг «Весна». Но этим вечером столица казалась ему чужой. Он обрубил все концы, которые еще могли связывать его с ней, или это она его отторгла. Он сел на скамейку и достал из кармана записную книжку. Собрался ее порвать и высыпать обрывки в зеленую пластмассовую урну у скамейки. Но заколебался. Нет, он сделает это позже, дома, один. Он рассеянно полистал книжку. Среди этих телефонных номеров ни один ему не захотелось набрать. И потом, два или три недостающих номера, те, которые что-то значили для него и которые он еще знал наизусть, теперь уже не ответят.
Около девяти утра зазвонил телефон. Он только что проснулся.
— Месье Дараган? Жиль Оттолини.
Голос показался ему менее агрессивным, чем давеча.
— Извините меня за вчерашнее... Мне кажется, вам было неприятно...
Тон был вежливый, даже почтительный. Куда девалась эта назойливость насекомого, так досаждавшая Дарагану?
— Вчера... я хотел догнать вас на улице... Вы ушли так внезапно...
Молчание. Но оно не было угрожающим.
— Знаете, я читал несколько ваших книг. В частности, «Черный цвет лета»...
«Черный цвет лета». Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что речь действительно идет о романе, который он написал когда-то. Его первая книга. Как это было давно...
— Мне очень понравился «Черный цвет лета». Это имя в вашей записной книжке, о котором мы говорили... Торстель... вы упоминали его в «Черном цвете лета».
Дараган совершенно этого не помнил. Как, впрочем, и всю книгу.
— Вы уверены?
— Вы просто упоминаете это имя...
— Мне бы надо перечитать «Черный цвет лета». Но у меня не осталось ни одного экземпляра.
— Я могу одолжить вам мой.
Тон показался Дарагану более сухим, более дерзким. Наверно, он ошибался. Из-за слишком долгого одиночества — он ни с кем не разговаривал с начала лета — вы становитесь обидчивы и недоверчивы к себе подобным и рискуете ошибиться в их оценке. Нет, они не так злы, как кажется.
— Вчера мы не успели поговорить подробнее... Но что вам, собственно, надо от этого Торстеля?..
К Дарагану вернулся веселый голос. Достаточно было с кем-то поговорить. Так гимнастика возвращает вам гибкость.
— Судя по всему, он замешан в одном давнем происшествии... В следующий раз, когда мы увидимся, я покажу вам все документы... Я сказал вам, что писал об этом статью...
Итак, этот человек хочет увидеться с ним снова. Почему бы и нет? С некоторых пор что-то в нем протестовало при мысли, что новые люди могут войти в его жизнь. Но иногда он чувствовал себя пока готовым для общения. День на день не приходился. Он сказал в трубку:
— Так что я могу для вас сделать?
— Я должен уехать на два дня по работе. Позвоню вам, когда вернусь. И мы договоримся о встрече.
— Если хотите.
Настроение его со вчерашнего дня изменилось. Наверно, он был несправедлив к этому Жилю Оттолини и видел его в дурном свете. Это из-за телефонного звонка в тот вечер, резко вырвавшего его из полусна... Звонка, такого редкого в последние несколько месяцев, что он напугал его и показался столь же угрожающим, как если бы в его дверь постучали на рассвете.
Ему не хотелось перечитывать «Черный цвет лета», наверняка у него возникнет впечатление, что роман написал кто-то другой. Он просто попросит Жиля Оттолини сделать ксерокопии страниц, где идет речь о Торстеле. Хватит ли этого, чтобы о чем-то ему напомнить?
Он открыл записную книжку на букве «Т», подчеркнул синей шариковой ручкой «Ги Торстель 423 40 55» и поставил рядом с именем вопросительный знак. Он переписал все эти страницы из старой записной книжки, удалив имена тех, кого уже не было в живых, и устаревшие номера. Вполне возможно, Ги Торстель пробрался наверх страницы, когда он на минуту отвлекся. Надо найти старую записную книжку, которой, наверно, лет тридцать, и, может быть, его память проснется, когда он увидит это имя среди других имен из прошлого.
Но у него не хватало духу сегодня рыться в шкафах и ящиках. Тем более перечитывать «Черный цвет лета». Впрочем, с некоторых пор он читал только одного автора: Бюффона2. Он буквально оживал от этого ясного стиля и жалел, что не испытал на себе его влияния: писать романы, героями которых были бы животные и даже деревья или цветы... Спроси его кто-нибудь сегодня, каким писателем он мечтает быть, он бы без колебаний ответил: Бюффоном деревьев и цветов.
Телефон зазвонил во второй половине дня, в то же время, что и в прошлый раз, и он подумал, что это опять Жиль Оттолини. Но нет, женский голос.
— Шанталь Гриппей. Помните? Мы с вами виделись вчера с Жилем... Я не хотела вас беспокоить...
Слабый голос пробивался сквозь треск в трубке.
Молчание.
— Мне очень нужно с вами увидеться, месье Дараган. Чтобы поговорить о Жиле...
Теперь голос звучал ближе. Судя по всему, эта Шанталь Гриппей преодолела свою робость.
— Вчера вечером, когда вы ушли, он испугался, что вы на него рассердились. Он уехал на два дня в Лион по работе... Мы не могли бы с вами увидеться ближе к вечеру?
В тоне этой Шанталь Гриппей прибавилось уверенности, так ныряльщик, помедлив несколько мгновений, бросается в воду.
— Часов в пять, вас устроит? Я живу на улице Шарон, сто восемнадцать.
Дараган записал адрес на той же странице, где стояло имя: Ги Торстель.
— На пятом этаже, в конце коридора. Внизу на почтовом ящике есть карточка. Там написано Жозефина Гриппей, но я изменила имя...
— Улица Шарон, сто восемнадцать. В шесть часов вечера... пятый этаж, — повторил Дараган.
— Да, все верно... Мы поговорим о Жиле...
Она повесила трубку, а произнесенная ею фраза «Мы поговорим о Жиле» все звучала в голове Дарагана как концовка александрийского стиха. Надо будет спросить ее, почему она изменила имя.
***
Дом был кирпичный, повыше других и чуть в глубине. Дараган предпочел подняться на пятый этаж пешком, чем ехать в лифте. В конце коридора на двери белела визитная карточка с именем «Жозефина Гриппей». «Жозефина» было зачеркнуто и вписано фиолетовыми чернилами «Шанталь». Он поднял руку, чтобы позвонить, но дверь открылась. Она была в черном, как и вчера в кафе.
— Звонок не работает, но я услышала ваши шаги. Девушка улыбалась и так и стояла в дверном проеме. Казалось, она не решается его впустить.
— Если хотите, мы можем пойти куда-нибудь выпить, — сказал Дараган.
— Нет, что вы. Входите.
Комната средних размеров, справа открытая дверь. Судя по всему, она вела в ванную. С потолка свисала голая лампочка.
— У меня тесновато. Но здесь нам удобнее будет поговорить.
Она направилась к маленькому письменному столу из светлого дерева между двумя окнами, взяла стул и поставила его у кровати.
— Присаживайтесь.
Сама она села на край кровати или, вернее, матраса, так как пружинной сетки у кровати не было.
— Это моя комната... Жиль нашел для себя побольше в Семнадцатом округе, сквер Грезиводан.
Разговаривая с ним, она подняла голову. Он предпочел бы сесть на пол или рядом с ней на край кровати.
— Жиль очень рассчитывает на вашу помощь, чтобы написать эту статью... Знаете, он ведь написал книгу, но не решился вам об этом сказать...
Она откинулась на кровати, протянула руку и взяла томик в зеленой обложке с ночного столика.
— Вот... Не говорите Жилю, что я вам ее дала...
Тонкая книжечка называлась «Верховая прогулка», на задней сторонке обложки было указано, что вышла она три года назад в издательстве «Саблье». Дараган открыл ее и заглянул в оглавление. Книга состояла из двух больших глав: «Ипподром» и «Школа жокеев».
Она неотрывно смотрела на него своими чуть раскосыми глазами.
— Лучше, если он не узнает о нашей встрече. Она встала, закрыла одно из окон, которое было приоткрыто, и снова села на край кровати. Дарагану показалось, что она закрыла это окно, чтобы их не услышали.
— Прежде чем поступить в «Свертс», Жиль писал статьи о скачках и лошадях в специализированные журналы и газеты.
Она колебалась, словно готовясь сделать признание.
— Совсем молодым он ходил в школу жокеев в Мезон-Лафите. Но учиться было слишком тяжело... ему пришлось бросить... Вы увидите, если прочтете книгу...
Дараган внимательно слушал ее. Странно было так быстро войти в чужую жизнь... Он думал, что в его возрасте с ним этого больше не случится, слишком он устал и чувствовал, что люди мало-помалу от него отдаляются.
— Он привел меня на ипподром... Научил играть... Это наркотик, знаете...
Она вдруг погрустнела. Дараган спросил себя, не ждет ли она от него какой-то поддержки, материальной или моральной. И от серьезности этих последних слов, пришедших в голову, ему захотелось рассмеяться.
— И вы по-прежнему ходите играть на ипподром?
— Теперь реже, с тех пор как он работает в «Свертсе».
Она понизила голос. Как будто боялась, что в комнату вдруг войдет Жиль Оттолини и застанет их вдвоем.
— Я покажу вам записки, которые он собрал для своей статьи... Может быть, вы знали всех этих людей...
— Каких людей?
— Например, того, о ком он вам говорил... Ги Торстеля.
Она снова откинулась на кровати, достала из нижнего ящика ночного столика картонную папку небесно-голубого цвета и открыла ее. В ней лежали машинописные страницы и книга, которую она протянула ему: «Черный цвет лета».
— Пусть лучше она будет у вас, — сказал он сухо.
— Он отметил страницу, где вы упоминаете этого Ги Торстеля...
— Я попрошу его снять с нее ксерокопию. Чтобы не перечитывать книгу...
Ее, казалось, удивило, что он не хочет перечитать свою книгу.
— Сейчас мы пойдем и снимем ксерокопии, и с его записок тоже, чтобы вы взяли их с собой. И она указала на машинописные страницы.
— Но все это должно остаться между нами...
Дараган чувствовал себя немного неловко на стуле и, чтобы скрыть это, листал книгу Жиля Оттолини. В главе «Ипподром» ему попалось слово, набранное большими буквами: «ТРАМБЛЕ». И от этого слова в нем как будто что-то щелкнуло, он не знал толком почему, словно мало-помалу возвращалась в память забытая деталь.
1 «Приключение на углу улицы» — фильм Жака Даниэля Нормана (1944).
2 Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон или просто Бюффон (1707–1788) — французский натуралист, биолог, математик, естествоиспытатель и писатель XVIII века.
войдите или зарегистрируйтесь