Павел Миронов. Сирень

Павлу Миронову тридцать лет, он родился и почти всю жизнь провел в Москве. Работал портье, учителем, риелтором, журналистом, а сейчас — сценаристом в одной игровой студии.

Текст публикуется в авторской редакции.

Сирень

Нине Семеновне отрезали ногу год назад, но она все равно скачет на костыле, а от протеза отказывается. «Маленький? Удобный? Чтобы вам так удобно было», — тихо ворчит она на соседку Машу, которая приходит к ней раз в неделю с пакетами из «Пятерочки». Громко ворчать Нина Семеновна не может: связки ей удалили, и говорит она через черную трубку звукообразующего аппарата.

Нина Семеновна работала в школе, и даже после первого диагноза никуда уходить не хотела, но пришлось — директор заставил. «Вам нужно больше отдыхать и выздоравливать», — сказал он ей, хотя оба знают, что от такого не выздоравливают. Нина Семеновна преподавала биологию, а учителя биологии такое знать обязаны.

Ученики Нину Семеновну не навещают. И ладно. Детям она предпочитала цветы. Отбившись от обязательных четырех уроков, каждую среду и пятницу она ехала в оранжереи, где ее ждали настурции и флоксы, или на Киевскую, где эти флоксы с настурциями продавала. На железном битом прилавке лежали цветы, под прилавком, на ящиках, стоял термос, и зеленели, в тон обрезанным стеблям, тетрадки с контрольными. Было хорошо.

Теперь в оранжерею не поездишь. Нина Семеновна сидит дома. Квартира у нее маленькая, в одну комнату. Стенка с хрусталем, ковер на стене. Штучный паркет усох и весело дребезжит, когда Нина Семеновна скачет на своем костыле в туалет. Этот звук напоминает ей перестук костей из ящичков с наглядными пособиями. Внутри ей не нравится: «воздуха мало».

На балконе просторнее. И оттуда видно сирень. Ее Нина Семеновна посадила лет тридцать назад, когда только въехала, и теперь сирень разрослась. Почти до самого балкона дотянулась, и весной тяжелый сладкий запах течет прямо в комнату, минуя тяжелую балконную дверь, обволакивает и утешает. Иногда в сирени сидит соловей и поет, пока Нина Семеновна его не прогонит... Эта сирень — последние цветы, оставшиеся у Нины Семеновны, и она, как учитель биологии, это хорошо знает.

Раньше весь газон был засажен. На прямоугольнике бурой земли пушились мхи и стелились травы, папоротники и хвощи горбились под дождями, а на самодельных клумбах росли цветы — каких там только не было! Нина Семеновна сажала их и сажала, каждый месяц новые, равнодушная к ночному воровству соседей — кто не хочет пионов на дачу? — и их же дневной похвале. Цветы были везде, а под самыми ее окнами, под балконом — эта самая сирень.

Остальное забрала болезнь: сначала стало трудно копать и подстригать, потом лейка стала слишком тяжелой, а лестница — слишком крутой, а потом и дверь квартиры стала слишком далека. Долгими неделями Нина Семеновна сидела на балконе и смотрела, как чахнут ее цветы. Цветы чахли, и никто не спасал их. Равнодушным комаром пел домофон, хлопала железная дверь, люди шли и шли мимо гибнущих клумб, но даже не понимали, что там кто-то гибнет.

Но погибли они не от того, что некому было их полить или прополоть. Погибли они из-за него, из-за косильщика. Он пришел как-то утром, дворник в желтой жилетке, с бензиновым триммером, и под беззвучный крик Нины Семеновны выкосил все цветы, все папоротники, все хвощи. Потом заглушил двигатель, сменил леску и ушел. Звукообразующий аппарат пищал и хрипел, но дворник был в плотных наушниках, которые оберегали его от шума, и ничего не заметил... С тех пор он стал ее врагом, этот безымянный дворник. Она прозвала его «Желтый».

Нина Семеновна сидит на балконе и шепотом ругается, глядя как Желтый невозмутимо скребет мертвую земляную грудь граблями, засыпает ее едкой солью пополам со снегом или просто топчет редкую весеннюю травку, пробираясь через газон по каким-то своим делам. Ей кажется, что он специально ходит к ней, кружит вокруг дома, подбирается все ближе. Она боится его, и страх накатывает всякий раз, когда она видит его жилет в конце улицы. Тогда она старается рассердиться и долго ругается про себя.

«Идиот! Если ты уберешь листья, то земля лишится минералов и солей! Если ты выкосишь траву под корень, она высохнет! Если ты засыплешь землю реагентами, она лишится фертильности!» Нина Семеновна столько сказала бы Желтому, но не может. Ее не слышно и не видно.

Однажды осенью Нина Семеновна выходит на балкон с кружкой чая и садится в кресло. Сегодня выходной, и, значит, Маша придет, но не сейчас, попозже. Она принесет вафли и майонез.Нина Семеновна стыдится радости по поводу этих вафель и хочет отвлечься чтением газеты. Она разворачивает бесплатный бюллетень, но хруст газетного листа перекрывает другой, погромче. Он исходит откуда-то снизу, из-под балкона.

Нина Семеновна опирается на костылик, перегибается через перила и чуть не падает вниз: прямо под ее балконом стоит Желтый. «Он пришел за моей сиренью», — думает Нина Семеновна и тут же слышит: хруп-хруп-хруп... Треск! Желтый рубит сирень маленьким топориком. Уже уснувшие осенние ветви вздрагивают и едва слышно бьют мертвыми почками о балконную обшивку.

«Эй!» — кричит Нина Семеновна и давится сипением. Бежать бессмысленно, звать некого — двор пуст, все на работе. Пока она доковыляет до прихожей, пока натянет пальто, пока отыщет свой ботинок... Не успеть.

И тут Нина Семеновна делает нечто, чего от себя никогда не ожидала. Что-то сильное и ужасно напуганное распрямляется у нее внутри, и она хватает костыль за обмотанную изолентой перекладинку. Легко, будто не было двух лет болезни, Нина Семеновна поднимает костыль, переносит через балконную оградку и очень метко бросает... точнее, роняет его на голову Желтого. Раздался вскрик и оба валятся — Нина Семеновна на балконный пол, а дворник — на бурую землю и срубленные ветви.

Она теряет сознание и лежит так долго — до самых сумерек.

Нине Семеновне становится страшно. «Я ж его убила», — думает она, медленно поднимаясь на ногу. Она смотрит вниз и не видит ничего. Желтый исчез. «Шею сломала. Унесли. Костыль... Костыль узнают». Она садится в кресло и дремлет. Ее бьет озноб, болит отрезанная нога. Слишком долго она пролежала на холоде, понимает она. «Скорее бы они пришли», — говорит Нина Семеновна в темноту, и темнота отвечает соседским чайником. В мутное балконное стекло светит фонарь. Около девяти дверь отпирается. Вместо полиции приходит Маша. В руках у нее костылик и пакеты.

— Уронили? Хорошо, что увидела: лежит там в кустах, так бы и пролежал.

Нина Семеновна берет костылик и видит капельку крови на вытертой деревянной ручке. Или показалось? Она вытирает капельку и, опершись на костыль, медленно скачет на кухню, ставить чай. Она вяло посасывает кусочек вафли, но вкуса не чувствует. В голове горячо и сухо. Она думает о Желтом, но не знает, что это за мысль. Потом Маша, перемыв посуду и приготовив курицу, уходит, и Нина Семеновна понимает: Желтый не умер. Он притаился и вернется. За сиренью. Он не забудет.

Но Желтый не возвращается. Он исчез. Нина Семеновна ходит на балкон в час, когда метлы шаркают по асфальту, и высматривает его, но не видит. Сирень тоже не трогают. Нина Семеновна перестает сидеть на балконе: после того вечера на балконе внутри у нее что-то треснуло, будто скорлупа прелого каштана, и теперь она все чаще и чаще лежит, глядя в балконную дверь, напряженно выслушивая, не застучит ли топорик.

Приходит зима, и снег заваливает газон, свежие сиреневые пеньки и балкон Нины Семеновны. Зима холодная, и Маша заклеивает рассохшиеся деревянные рамы бумагой.

Нине Семеновне снится оранжерейная жара и запах сирени. Соловей монотонно повторяет одно и то же «пю-пю-пю-пю...», и заткнуть его никак не удается. Врачи приходят, и она не узнает их. «Таксон, ареал, биотоп», — говорит она капельнице, и никто ничего не понимает: словообразующий аппарат лежит на подоконнике, как забытая елочная игрушка. За ней ходит Маша.

Иногда она просыпается и думает, что готова — в этой тишине, под капанье крана в ванной, хорошо умереть, но пока не может. Желтый придет за сиренью, когда ее не будет. Нельзя его пускать!

В мае Нину Семеновну бьет удар. Она не может больше двигаться и плачет. Она шепчет, и Маша наклоняется, чтобы услышать. «Сирень. Принеси мне всю. Срежь все, ему не оставляй», — говорит она и откидывается на подушки. Она спит.

Маша выходит во двор с кухонным ножом и жмется от холодного ветра: она выбежала в одной футболке и джинсах — думала, будет быстро, а тут сирени — ведер пять! Отказать бы, но Маша думает, что так нечестно: Нина Семеновна оставляет ей квартиру, чего же не порадовать ее напоследок. Маша перебирается через гнутый стальной заборчик и несмело пилит ветку. Та гнется, морщится, но не режется. Фиолетовые чашечки сирени падают Маше в волосы. Она оглядывается и видит дворника в желтом жилете.

— Эй, помоги тут. Слышишь?

Застенчивый дворник приближается и, уяснив суть просьбы, достает секатор из жилетного кармана. Он смотрит вверх на балкон, трет затылок, потом видит купюру и улыбается.

— Потом отнесешь? Второй этаж, там открыто.

Маша уходит. Долго пищит домофон и во дворе становится тихо, только щелкает секатор и шелестят цветы, падая на голую газонную плешь.

Иллюстрация на обложке: Lieke van der Vorst