Нонна Музаффарова. День космонавтики

Нонна Музаффарова родилась и живет в Баку — в городе, где бушует ветер 365 дней в году. Буйство внутреннего хаоса пытается усмирить писательством. Пишет о тех, кого пытается понять.

Текст публикуется в авторской редакции.

День космонавтики

Гулуевой Хаджар

Временами усопшие посылали с того света привет — снились жителям нашего городка. Своим близким — детям, жене, сестре или брату. И тогда живые поручали мулле прочесть Аль-Фатиху¹ и раздавали халву. Никто не задавался вопросом, к чему декламировать вслух молитву — всем было ясно без слов: молитва усмирит чем-то встревоженный дух усопшего. Но никто так и не понял, почему живые потворствовали нафсу покойника халвой? А за отсутствием логического объяснения вопрос этот оставался риторическим, отчего лишь крепчала его сакральность. Итак, покойник добивался своего — его вспоминали не только родичи, но и соседи. Все, кому доставалась халва — сладкая на вкус, цвета абшеронского заката в самый жаркий августовский вечер.

Покойный Агасалим снился Хаджар часто. То ли потому что был ее мужем, то ли оттого, что по прихоти рока стал ей единственным родственником, то ли бессознательное во сне проделывало свою рутинную работу. Но с открытиями австрийских ученых мужей Хаджар знакома не была и потому, аккуратно застелив постель, согласно прочно закрепившейся за ней репутации безупречной хозяйки, она отправлялась на кухню.

Стакан сахарного песка, пачка сливочного масла, немного пшеничной муки, ложка дошаба, и можно было приступать к делу. Помешивая на раскаленной сковороде еще не халву — пока только бледную смесь, Хаджар вспоминала разное, чаще всего свои попытки достучаться до Всемогущего Аллаха мольбами о ребенке. Просить Хаджар не любила, лишь к одному Ему обращались ее молитвы. Визиты к врачам и гадалкам, походы к святым местам и щедрые подношения в храмах — все это оказалось бесполезным. Даже Аллах, умевший решительно все, не мог изменить ни строчки в Книге ее судьбы. Однако воспоминания теперь не причиняли ей боли, а только проносились в тихом доме безмолвные, как облака; подчас Хаджар их не замечала даже.

Прочесть Аль-Фатиху за упокой души умершего мужа Хаджар никого не просила. Агасалим был не только уважаемым муллой нашего городка, но и человеком весьма дальновидным. Так, он не поскупился обучить Хаджар ремеслу, которое передалось ему от его кровного дяди — бездетного муллы Мешади² Салмана. И перелистывая страницы своего служебного Корана, она всегда поминала добрым словом дальновидного, но бесплодного Агасалима — за то, что тот не оставил ее без куска хлеба в ее одинокой жизни, в двери которой каждое утро напрашивалась старость.

Омывание тел почивших женщин, чтение молитв на третий, седьмой, сороковой день после их ухода из жизни, поминки по случаю годовщины смерти... — все это проходило в неизменном присутствии муллы Хаджар. Мулла Хаджар не только распевала обязательные аяты на арабском языке. Жительницам нашего городка она рассказывала назидательные притчи и хадисы, и далекие эти истории возвращали женщин, обескураженных встречей с непреклонной смертью, к действительности. Потому и заслужила Хаджар славу самой красноречивой муллы Абшерона — полуострова, угнездившегося на клюве парящей карты Азербайджана.

Но никто из женщин, собравшихся за поминальным столом, где в крошечных стаканах остывал чай, а на маленьких блюдечках поблескивала халва, не догадывался о том, что мулла Хаджар сдабривала общую скорбь по умершей не одной только личной драмой бездетного вдовства.

Дошаба в запасниках Хаджар на этот раз не оказалось. Можно было заменить его и куркумой — пряность тоже выдала бы свой загорелый оттенок. Но не окрасила бы она халву в цвет абшеронского заката... Вот почему не любившая просить Хаджар решила пойти к соседке. Знала, что у той он есть наверняка. Сама ведь ее угощала этим густым тутовым сиропом, который не продавался ни в маленьких ларьках, ни в больших магазинах, а только привозили его из окрестных сел и далеких районов разъездные торговцы.

Каждый раз, когда Хаджар стояла за дверью Веры, ее посещала мысль о хитрых зигзагах судьбы. Вера приехала в наш городок из неблагозвучного Брянска с самой большой в своей жизни любовью — с парнем по имени Имамверди. Судьба обошлась с Верой немилосердно. Она подкинула ей коварнейшую из любовей — близорукую страсть. Оставив в Брянске место лучшей закройщицы швейной фабрики «Дубровская», она приехала в наш городок с еле спрягающим русские глаголы дальнобойщиком. Чем чаще водка обжигала горло Имамверди, тем реже ему удавалось сесть за руль своей красно-синей фуры и тем усерднее Вера обшивала жительниц нашего городка сложными фасонами из «Burda Moden». Так день за днем к Вере возвращалась зоркость, и любовная слепота больше никогда не затуманивала ей сердце. Лишь в одном Всевышний проявил к ней милосердие — он подарил ей дочь, которую русская родня называла Соней, свои же называли Соной.

На все советы многочисленных клиенток, словоохотливых подружек, сердобольных соседок отправить мужа в дурдом и вернуться на родину Вера отвечала кратко и загадочно: «Это мой крест». Чем заслужила она этот крест в виде мужа, который в приступе белой горячки не раз хватался за спрятанный под матрацем нож, но был не в силах им распорядиться, жительницы нашего городка могли только догадываться. В каркас выстроенных ими предположений не вклинивалась ни одна подлинная версия Вериного греха.

Вот о чем думала Хаджар, пока Вера, ссутулившаяся и погрузневшая за годы сидячей службы за швейной машинкой «Подольск-142», шла открывать ей дверь. Шла, тяжело ступая, словно в самом деле держала на спине Христовый крест.

Халву Вера никогда не готовила. Не любила она ее сладкий вкус, эту кашицу, утопающую в масле. Да и стряпать замысловатые блюда ей было некогда. Дни напролет она проводила за мерками и шитьем чужих нарядов, потому и дошаб, пользовавшийся славой эликсира — снадобья от тысячи болезней, стоял на ее кухонной полке нетронутым. Имамверди тянулся за тем, что погорячее, Вере же следить за здоровьем не доставало сил, а теперь и двухлетний внучек забирал все ее время. Но это время Вера отдавала ему, нисколько об этом не жалея.

Хаджар стояла на пороге, когда увидела прибежавшего на голос незнакомой женщины малыша. В лице мальчика она тут же узнала Сону, а та была точной копией Имамверди, разве что курносый профиль выдавал ее родство с Верой. В нем же не было и следа сходства с русской родней. Всего-навсего курчавые жесткие волосы намекали на что-то уже инородное. «Наверное, в своего отца», — подумала про себя Хаджар, невольно изучая лицо ребенка.

— Не стой на пороге, сестра! — окликнул ее Имамверди.

Каждый раз, когда Имамверди называл ее сестрой, Хаджар казалось, что он при этом чувствует себя героем — человеком, сумевшим забыть о прошлом, и готовым относиться к ней с почтением, как и пристало настоящему мужчине. Но Хаджар знала, что в корне этого обращения (хоть и отмечала это с легкой болью в сердце) лежит обыкновенное равнодушие. Тогда как это самое равнодушие никогда не являлось ее сильной чертой.

Узнав, что ее без пяти минут жених вернулся из России с русской женой, Хаджар в отместку вышла за лопоухого Агасалима. И по жестокой иронии судьбы, дом ее мужа располагался по соседству с домом Имамверди. Поняв, что нанесенная ей обида никогда не забудется, Хаджар призвала все свои силы к тайной борьбе. Ее молитвы и заклинания, безмолвные проклятья и скрытая жажда мести обратились против счастья Имамверди, и это рвение не оказалось напрасным. Все мольбы Хаджар были услышаны. Может и не Всевышним, может, подхвачены они были Иблисом, но так или иначе теперь Имамверди, или то, что от него прежнего осталось, и его некогда красавица-жена вызывали в ней долгожданное равнодушие.

Лишь иногда Хаджар посещали беспокойные мысли. Когда в летнее время, в недолгих перерывах от своих затяжных загулов, Имамверди посиживал на каменной скамье у ворот своего дома и когда его праздные пальцы подносили ко рту очередную сигарету, Хаджар задерживала свой взгляд на его обнаженных по локоть загорелых руках. Смотрела она всего мгновение, но увиденного ей хватало надолго. И от этих воспоминаний она потом не отмахивалась. Целую галерею обнаженных рук чужого мужчины хранила преданная память Хаджар.

— Не стой на пороге, сестра. Проходи в дом, — повторил Имамверди.

— Как назвали? — спросила Хаджар, кивнув в сторону мальчика.

— Теймуром. Тимой, — ответила вместо мужа Вера, вернувшаяся из кухни с пиалой в руках.

— Тима, Тимка, Тимур к нам погостить приехал...

— Какой хорошенький, — ответила Хаджар, улыбнулась самой учтивой из своих улыбок и взяла у засюсюкавшей Веры пиалу с дошабом.

 

Ветер всегда возвращался внезапно. Внезапно раздувались занавески, хлопали окна и двери. Двери со скрипом, окна же неслышно почти. А если это случалось весной, запахи жасмина и сирени — не удушливые, а едва доносившиеся благодаря порывам вернувшегося ветра — напоминали Хаджар о том, что жизнь хоть и бессмысленна, но все же прекрасна. Подгоняемые хлестким хазри³ облака, бежавшие по небу весь март и первые числа апреля, теперь застыли в окнах ее дома. И только обернувшись на минуту или две можно было застать перемену их формы.

Хаджар отворила окна, и комнаты наполнились болтовней разных птиц. Только сейчас она заметила, как за год вымахал соседский инжир и выглядывал из-за каменного забора своей озеленившейся кроной. «Двенадцатое, — вспомнила Хаджар. То ли вернулся Юрий Гагарин на Землю, то ли затерялся там, в безлюдном Космосе... В этом она обычно путалась, но этот день вспоминала каждый год. Да и как же ей было не вспомнить, как много лет назад, двенадцатого апреля, весть о том, что Имамверди вернулся с русской женой, всколыхнула полусонные будни нашего городка.

 

Вера знала, что правды достоин не каждый. От того она и доверила свою тайну Хаджар, казавшаяся ей такой величавой в своей недосягаемой безгрешности... Так, в один из запойных дней Имамверди Вера в слезах прибежала к соседке и избавилась от ноши, за долгие годы молчания превратившейся в неподъемный крест. Она рассказала Хаджар, что там, в Брянске оставила мужа, спивающегося скорняка Виталия. Вместо того чтобы спасти его от проклятой напасти, она от него сбежала. Сбежала далеко-далеко, как ей тогда представлялось... Вот потому и заслужила она все эти страдания, полагала Вера.

 

Хаджар не выходила на люди с непокрытой головой, и платков Хаджар хватило бы на всех женщин городка еще не достигших совершеннолетия. От частой стирки платки утрачивали яркость, предусмотрительная Хаджар потому и стирала их изредка. Тщательно омывавшаяся дважды в день, всегда поражавшая своей душистой опрятностью Хаджар могла себе это позволить. Шелковая и фланелевая, репсовая и шифоновая, атласная и ситцевая ткань платков носила на себе ее следы — розовая вода, мыло «Душистое» и запах тела, не познавшего кокетства.

И каждое утро она надевала ожерелье. Посреди вереницы его золотых бусин была одна синяя из грошовой пластмассы — амулет от сглаза. Хаджар была немолода, но ходила с прямой спиной и красила волосы хной. Вот почему ее пальцы, усеянные кольцами из сплавленных золотых монет времен Николая Второго, были цвета несмываемой охры.

Перед выходом из дома она покрывала свою сладко пахнущую гюлабом⁴ голову пурпурным платком или васильковым келагаи⁵, и когда неторопливой поступью вдовы она направлялась на службу — провожать усопших женщин напевами из священного Корана, — скрипучий ветер Абшерона трепал подолы ее длинных юбок.

Но сегодня Хаджар спешила в булочную. Пока не остыла халва нужно завернуть ее в тонко раскатанные лаваши, отнести в мечеть, раздать соседям, обязательно угостить Веру, Имамверди и Теймурчика этой сладкой халвой цвета абшеронского заката.

---

¹Самая распространенная молитва в исламе. Первая сура Корана.
²Почтительное обращение к мусульманам-шиитам, совершившим паломничество в Мешхед — город в Иране, где расположен мавзолей Имама Резы.
³Холодный Северо-Каспийский морской ветер.
⁴Концентрат из лепестков роз.
⁵Азербайджанский традиционный шелковый платок.

Иллюстрация на обложке: Willian Santiago