Menos es más

• Дина Рубина. Рябиновый клин. — М.: Эксмо, 2018. — 448 с.

Говорить о Дине Рубиной без любви не получится — так уж вышло, что именно с ней связано первое внеклассное чтение, знакомство с современной прозой. Красные книжечки рассказов встроились в то подростковое время, когда только начинаешь узнавать, что к чему, и когда кажется, что само слово «проза» обозначает какой-то жанр почти документального бытописания, более реального, чем мрачная жизнь родного южного города.

Уже тогда была заметна странная особенность: к последнему рассказу сборника что-то начинает навязать в зубах, читать книгу целиком — все равно, что послушать много песен на один лад. Постепенно эта сладость оседает в читателе, и с каждым разом он способен освоить все меньший объем текста — ну просто материал для токсикологического исследования.

Я росла, а Рубина старела — как раз тот случай, когда творчество как-то слишком стремительно увядает вслед за автором. Гениальный рассказ «Когда же пойдет снег?» был впору как раз в тринадцать, крепкая повесть «Любка» сделана явно для сорокалетних, а большие романы начиная с «Синдрома Петрушки» подойдут тем, кому больше пятидесяти. Такое общее настроение, такие герои, такая, в конце концов, оптика.

Так вот, «Наполеонов обоз» — книга для пенсии. Роман — по крайней мере, заявленный первым том «Рябиновый клин» — старчески нетороплив и размерен, он не может существовать без длиннот и отступлений, в нем уже слышно отставание от языка эпохи. Всего планируется издать три части, замысел похож на многосерийный фильм по федеральному каналу.

Он ужасно скучал по Володе, долго скучал, иногда казалось — всю жизнь. У него появлялись разные друзья и приятели, возникали мимолетные знакомства, он перетекал из одной компании в другую, взрослел, страдал, предавал и был предан. Но уже никогда у него не было такого бескорыстного, такого великодушного взрослого друга, как Володя Пу-И, посланного ему судьбой на станции Каменево.

Завязка странная и даже интересная — интригующая, как пишут в плохих аннотациях. Редактор Надежда собирает заметки о своем удивительном соседе по имени Изюм — его странной жизни, изобретениях и талантах. Фокус понемногу смещается на ее собственную судьбу: сначала подключаются смешные байки о работе, потом появляется то ли приемный, то ли родной сын (интрига номер раз), любимый то ли муж, то ли друг (интрига номер два), загадочный антиквариат из того самого обоза то ли наполеоновской армии, то ли русских мародеров (интрига номер три).

Не-муж появится на пороге случайно, как в настоящем сериале — узнавание, объятия и дальше большое полотно уже его, Аристарха Бугрова, судьбы. Отец-полуфранцуз, древний оркестрион, доставшийся по наследству, несметные сокровища предков в швейцарском банке — еще не устали считать интриги?

— Почему же он обернулся? — спросил однажды раздосадованный Сташек, прерывая игру и опустив рожок. — Знал ведь, что нельзя! Он что, придурок? Дотерпеть не мог.

— Не мог, — просто сказала Баобаб, ничуть не раздражаясь внезапно прерванным исполнением. И руками развела: — Та же сила любви, что погнала Орфея в ледяную пасть Аида, заставила его обернуться. «Ибо сильна, как смерть, любовь» — это, милый мой, уже из другой книги. Ты помнишь: все это с тобой произойдет.

Из-за всего этого книга напоминает мыльную оперу — но с таким сюжетом, где все и сразу понятно: эти поженятся, эти помирятся, эти покинут проект к середине сезона. Читательский вопрос «а что же дальше?» звучит очень спокойно — это любопытство бабушки, вяжущей у телевизора. Человека, которому искусство давно не дает никаких ответов, для которого оно становится лишь способом скоротать время, сродни рукоделию.

Как, например, бисероплетение. Если продолжить аналогию с творчеством Рубиной, можно заметить, что первые маленькие вещицы она делала руками в единичном экземпляре, собирала эксклюзив. А потом возник ткацкий станок, и портить зрение стало незачем. Появилась возможность раскатывать большие полотна, повторяться, плести на продажу — потому в полотно все чаще попадают бусины из других наборов, рисунок расплывается, узор некрасиво вздувается пузырями.

Перестает ли мастер от этого быть мастером? Конечно нет. Теряет ли он собственный почерк? Тоже нет — в «Рябиновом клине» знакомо все: от манеры называть книгу по одной яркой детали до полной иллюзии долгого сбора материала из чужих рассказов.

Такое дарование как-то описала другая рукодельница Татьяна Толстая: нам показывают сокровища и фокусы, рисуют красивые картины и рассказывают про заморские диковины. Рубина выступает в роли факира, который собирает эти платочки воедино — но вау-эффекта уже не получается, публика бьет в ладоши из вежливости. Ее дар был сродни поэтическому: устроенная и сытая жизнь его глушит, а спокойная мудрость и вовсе противопоказана.

С рябиновым клином у Сташека была связана одна тайна: та девочка. Эта картина двигалась, кружилась, мчалась потом за ним всю жизнь — то в непрошенных снах, то наоборот, в вымоленном у памяти воспоминании. Бегущая девочка возникала на закате дня: длинноногая, легкая, рыжая, в буре алых рябиновых брызг и солнечных пятен. Низкое солнце стояло за рощей, прошивая всю ее насковзь, весь тонконогий багряный клин с его парящими в воздухе крапчато-огненными гроздьями ягод...

Стареет писатель — растягивается, как жвачка, хронотоп его книг, уходят задор и резвость. Он знает, как лепить крепкие и даже милые истории, умеет придумывать героев, вызывающих симпатию, добавлять им теней и красок для объема, может разбрасывать кругом секреты и интриги и даже сообразить уютный пейзаж. Ремесло, огромный опыт, громкое имя никуда не деть — но главная составляющая, секрет всей магии тает в воздухе и уходит навсегда. Видимо, таков закон.

Но грустно все равно.