Дмитрий Глуховский. Коллекция рецензий

Автор нашумевшей серии антиутопий «Метро» Дмитрий Глуховский написал роман «Текст» в жанре реализм. Как в произведении сочетаются сиюминутная современность и отсылки к Достоевскому, узнаете из коллекции рецензий журнала «Прочтение».

Борис Алиханов / Литературно

Развлекательным книгам не дают литературных премий. Как быть? Все просто: нужно написать канонический роман. И Дмитрий Глуховский крепко взялся за дело. Какое впечатление должно серьезное произведение производить на читателя? По всем меркам современной российской прозы, это должно быть что-то тягостное и безысходное, причем, желательно, с первых строк. Пускай главным героем будет бывший осужденный, Илья. Вот такой, чтобы лучшие годы жизни прошли у него в тюрьме, чтобы он оттуда вышел, а все вокруг ему чужие. И чтоб он всем чужой. За что Илья сидел? Лучше всего, конечно, чтобы ни за что. Чтоб милицейский произвол и человеческая жизнь, загубленная ради внеочередной звездочки на погонах. Мать героя… Тут следует остановиться.

Анастасия Бутина / Прочтение

В замочной скважине «Текста» Глуховского встречаются два взгляда: свой и Ильи Горюнова. И это поистине высшая степень смущения. Книгу тошно читать. Она заманчивая, как все запретное, и вязкая, как болото. Переворачивая страницы — погружаешься в трясину еще глубже, а выбраться удастся, только если кто-то подаст палку. Потом еще долго будет стекать с тебя жижа подсмотренного и отваливаться налипшая на кожу тина подслушанного. Это история, от которой не отмыться и не спрятаться, пока не уверишься в ее невозможности. Только так можно продолжать каждый вечер ставить айфон на зарядку, постить фотографии в инстаграм и думать, что ватсап — безопасный мессенджер.

Анна Наринская / Новая газета

А описанная здесь современность, она безапелляционно сиюминутная — с выведенным на заборе «Крым наш», с обсуждением Трампа в телевизоре и седьмым айфоном. Это выглядит шикарным наплевательством. Автора как будто не беспокоит вечность. Его волнует непосредственная, прямо моментальная связь с читателем, который только что прошел мимо такого забора и именно эти имена услышал из телевизора. «Текст» вдвинут в повседневность со всеми ее знаками и признаками, в нем нет высокопарно-литературного страха подробностей жизни. И даже если эффект «когда ты, читатель, сегодня едешь в маршрутке под разговор соседей о фигуристке Навке и ее импозантном мужчине, вот такой герой романа «Текст» сидит с тобой рядом» достигается не всегда — иногда все-таки кликает.

Олег Демидов / Rara Avis

У Глуховского вообще все можно предугадать. Если всплывает Достоевский, то возникает и слезинка ребёнка. Но тут ситуация ещё усугубляется — на кон ставится жизнь. Если появляется отсылка к Ерофееву, то разговор сводится к ангелам, что смеются как черти. Возник бывший зек, поющий по электричкам свои блатные песни, — и главный герой «сунул ему сотку, лишь бы дальше двигал, и отвернулся; тот зашаркал к другому пассажиру — обритому, смурному; знал, на чьих струнах играет; дело хлебное: полстраны сидело». Тут же и Ахматова просится с уверением, что «полстраны сидит, полстраны стережёт». Разговоры про тюрьму вообще в этом «Тексте» — просто байки, которыми пугают интеллигенцию.

Елена Васильева / Звезда

У Достоевского Глуховский наследует и тему двойничества, в большей степени — от того же «Преступления и наказания», отдаленно — от «Двойника». И фамилия главного героя «Текста», как у Голядкина, говорящая: Горюнов он, конечно же, от того количества горя, которое выпало на его долю. С такой фамилией неудивителен финал «Текста». Гораздо интереснее, что Илья в заключительной сцене принимается доделывать свой старый рисунок к не чуждому традициям Достоевского Кафке: «Его студенческий неоконченный рисунок, иллюстрация к „Превращению“: наполовину человек, наполовину насекомое. Поискал карандаш, сел дорисовывать. Придумалось, как». Неужели он решил дать насекомому в лапы айфон?

Галина Юзефович / Meduza

Тем, кто привык считать Дмитрия Глуховского сноровистым и прагматичным производителем подростковой постапокалиптической фантастики и только, после «Текста» определенно придется пересмотреть свою точку зрения. И дело не только в том, что роман этот вполне реалистический, что фантастика в нем если и есть, то разве что философская, примерно как в сериале «Черное зеркало», к которому автор вполне открыто отсылает чуть ли не в самом начале. Куда важнее та изумительная пропорциональность и соразмерность, которая чувствуется в «Тексте» с первой же сцены на вокзале, где полицейский лениво и унизительно проверяет документы у вернувшегося из лагеря Ильи, и заканчивая трагически предопределенным финалом.